Конец сказки - Зуев Ярослав (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗

К половине первого ночи Боник опорожнил примерно половину бутылки, и почти утопил терзавшую его грусть-тоску в великолепном, как сказал ему продавец, всучивая коньяк, дижестиве [60] с округлым, поди ж ты, еб вашу мать, сбалансированным вкусом, обладающим, к тому же, длительным и богатым послевкусием. «Попробовал бы не обладать, – скрипнул зубами Вацлав Збигневович, – этой самой округлостью или, как его там, послевкусием, я б ему эту бутылку завтра на голову одел. Полторы штуки зелени за флакон». Время от времени Бонифацкий обращался к любимому медвежьему чучелу, с короткими монологами. Мишка, как водится, не отвечал.

Ближе к часу ночи из коридора послышались крики, пересыпанные матом, как Голконда бриллиантами. Дверь спальни, запертую Юлей, штурмовал пьяный вдрызг Витряков. Боник отправился ему помешать, Огнемет отшвырнул партнера, как котенка, сломал дверь, ворвался в комнату и без лишних слов завалил Юлию на ковер, задрав ночнушку на голову. Она, конечно, сопротивлялась, но не долго, когда Леня хотел, он обыкновенно добивался своего. Вскоре из спальни вместо шума борьбы стали доноситься громкие стоны, которые издавала девушка. Они были не от боли, это понял даже здорово захмелевший Боник. Вацлав Збигневович, внутри которого клокотал коньяк, зажав уши, вернулся в гостиную, но стоны просачивались и туда. Юлия заливалась соловьем, она вообще редко когда сдерживала эмоции в подобных случаях, кому как ни Бонику было это знать. Кроме того, Огнемет, вероятно, в этот раз переплюнул самого себя, заставив ее кончать снова и снова. Это длилось целую вечность, доведя Бонифацкого до белого каления, во рту, вместо обещанного искусными французскими виноделами утонченного букета с нотками абрикоса, сливы и оттенками миндаля, а как иначе, за такие деньги, стояла горечь. Будто Боник вместо коньяка из фигурного хрустального графина хлебнул жидкий анальгин из сломанной ампулы.

Вацлав Збигневович перелил в себя вторую половину бутылки, и как раз распечатывал следующую, на этот раз «Наполеона», когда вопли стихли. Прошло еще минут пять-семь, прежде чем в гостиной объявился Витряков. В одном халате на голое тело, Огнемет выглядел измочаленным и был, пожалуй, даже пьянее Бонифацкого.

– Плесни-ка и мне, – сказал Огнемет, усаживаясь напротив Боника. При этом полы халата разошлись, Вацик увидел длинный и слегка изогнутый член Лени в обрамлении курчавых бурых волос. Вацлав Збигневович не мог похвастать ничем подобным, Леонид это прекрасно знал. Инструмент Витрякова выглядел именно так, как и положено после долгой, изнурительной работы на совесть. Поморщившись, Боник плеснул во второй фужер коньяку. Леня потянулся за ним, и выхлестал граммов сто, одним залпом.

– Гарсон, по второй, – осклабился он, возвращая фужер на место. Боник налил молча, все еще переваривая в душе Юлькины вопли. На этот раз Огнемет отпил, прополоскал рот, и только потом проглотил коньяк. – Голимое пойло, – добавил он, изучая изображение партнера через стекло. Устроился поудобнее, так, что халат окончательно слез с него, обнажив мускулистый, весь в шрамах живот, полную противоположность вялому брюшку Бонифацкого. Вацлав Збигневович, помимо воли, снова покосился на член Витрякова, который в народе зовут то хозяйством, то причандалами, то другими, далекими эстетике терминами.

– Инструмент, да, Вацик? – осклабился Леня, насмешливо поглядывая на Бонифацкого.

«Как в зоопарке у осла», – захотелось сказать Бонику, но он благоразумно придержал язык.

– Вот, бабы, – продолжал Леня, пододвигая опорожненную емкость Бонифацкому, чтобы тот ее снова наполнил. – Тыр-пыр, восемь дыр, а кинешь пару палок, и все, как шелковая.

Боник, подливая в свой стакан, расплескал коньяк по столу.

– Юлька – она ничего порется, конкретно, – добавил Огнемет, продолжая изучать Боника. – Вот только очко у нее тесное. Хотел вставить – не лезет, б-дь на х… и все тут. Надо разрабатывать, да, Боник?

– Ты о чем? – спросил Вацлав Збигневович, чувствуя, как предательская красная краска заливает лицо.

– Ты знаешь, о чем, – сказал Огнемет, и громко щелкнул пальцами. – Манда у нее – высший класс. А очко – резиновое.

– Леня… – начал Бонифацкий.

– Ну, это мы поправим, – заверил Огнемет. Совместными усилиями, верно, Вацик?

– Леонид, – во второй раз начал Бонифацкий. Разговор свернул в такое русло, что последствия могли быть любыми.

– Не парься, – отмахнулся Витряков снисходительно. – Мы ж с тобой партнеры, верно? Ладно. Я сегодня добрый. Пойди, почеши конец, я пока перекурю. Скажешь, с моего разрешения. – Он хмыкнул, пьяно и зло, – да она тебя после меня и не почувствует, даю гарантию, б-дь на х… – Витряков засмеялся. Боник остался сидеть в кресле. Он решил промолчать, это представлялось наиболее разумным.

– Иди, вставь, я не против, – продолжал Витряков с видом купца, спонсирующего покупку картины для какой-нибудь галереи вроде Третьяковской. – Ты ж мой друг, мля, партнер, б-дь на х… мне для партнера – ничего не жалко.

– Брезгуешь? – осведомился Леня через минуту, поскольку Вацлав Збигневович продолжал упорно молчать. – Зря. Действуй. Второму, как по маслу, отвечаю.

– Давай поговорим на трезвую голову, – промямлил Боник. От выпитого шумело в голове, такого оборота он не ожидал и несколько растерялся.

– Ну, как знаешь, – сказал Витряков, подымаясь. Его член слегка подрагивал, набирая силу. Боник подумал, что Огнемет упивается ситуацией. – Жаль, что Филю уделали. Вот у кого всегда стоял. Ну, так, как, идешь?

Вацлав Збигневович медленно покачал головой.

– Не хочешь, не надо, – сказал Витряков, и, пошатываясь, отправился в направлении спальни, которую занимала Юля. – Хорошей бабе, ей что надо? Ей, Вацик, надо, чтобы все три дырки были заняты. А как, б-дь, на х… это сделать одним х… даже таким, как у меня?

Боник не собирался принимать участие в мероприятии, задуманном Витряковым, не хотел быть ни зрителем, ни слушателем. Но и поднять брошенную Леонидом Львовичем перчатку у него оказалась – кишка тонка. Поэтому, как только Витряков скрылся из виду, он покинул гостиную и вышел на крыльцо. Ночь вступила в свои права, было тихо и довольно холодно. Посмотрев на звезды, тупо перемигивавшиеся на иссиня черном небе, Вацлав Збигневович медленно побрел к ближайшей возвышенности. Просто так, чтобы хоть что-то делать.

Он вернулся в особняк продрогшим, незадолго до рассвета. Внутри дома было тихо, его обитатели спали. Если ночью в особняке и разыгрались события, от которых Бонифацкий сбежал, себя-то, по-крайней мере, не было никакого смысла обманывать, то теперь, в любом случае, все было позади. Бонифацкий прошел в гостиную, выхлебал остатки «Наполеона», бросил перед камином, прямо у ног топтыгина толстый шерстяной плед, и забылся тяжелым сном до утра.

Утром выяснилось, что на подмогу провалившему задание и теперь едва живому Бандуре едут приятели, их надо задержать. Витряков, злой и, одновременно, деятельный, крикнул «По коням», превратив стекающихся в Ястребиное гостей в охотников, а празднование дня рождения, соответственно, в охоту. Боник, у которого раскалывалась голова, вопреки трем таблеткам пенталгина, проглоченным им одна за другой, подумал, что Винтарь опять наслаждается ситуацией, и в глубине души, вопреки проклятиям, рассыпаемым направо и налево, доволен тем, что его день рождения превращается в охоту на человека, самую изысканную дичь, а в финале обязательно прольется кровь. Наслаждается точно так же, как наслаждался вчера, одновременно трахая Юлию и издеваясь над другом Вациком. Умение оседлать ситуацию и кататься на ней, как на волне, вообще всегда отличало Витрякова. Правда, развлечения у него были, как правило, мрачными.

Ну, теперь ты, наконец, успокоился, – подумал Бонифацкий, разглядывая мрачные утесы, перегородившие им дорогу в окрестностях пещерного города Кара-Кале. Они были почти на месте. Незаменимых людей нет, так, кажется, учил товарищ Сталин накануне своих Великих Чисток, а старик, знал, что делал, построив могущественную империю, которая долго после него наводила страх на весь мир, пока бездарные потомки не спустили ее в канализацию. «Ты, теперь, Мирон, завсегда будешь молодым», – пробормотал Боник, неожиданно вспомнив фразу, которую услышал в детстве, когда смотрел всесоюзный телесериал «Адъютант его Превосходительства», [61] гимн белогвардейщине, удостоенный Государственной премии СССР.