Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Ваксберг Аркадий Иосифович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
— Кто, она? Не знаю. Знаю, что Белоус, ее отец, ну и, наверное, она.
Он был гадок Ларисе в этот момент. Она помнила его, хотя видела один только раз тогда, на вечере у Гали. Ей никогда такие не нравились. Этакий самовлюбленный красавчик: выше среднего роста, с темными вьющимися волосами, зализанными назад, до синевы выбритый, самоуверенный, наглый, бойкий на слово. Но ужасно глуп и даже не догадывается об этом. Пришел тогда в костюме, правда, поношенном, с галстуком. Где он успел раздобыть гражданское платье, никто не знал. Был, без сомнения, уверен, что неотразим. С нею тоже танцевал раз или два, даже пытался ухаживать, но она незаметно ушла домой раньше других.
— Что вы скажете на это, фрейлейн?
— Этот человек лжет.
— Я не лгу, — взвился Нерус. — Господин капитан, я говорю правду. Если разрешите, я скажу больше. Очерет получал сведения через Белоус, а сведения собирали эти девчонки.
— О чем сведения?
— О дислокации воинских частей, о перевозках, кое-что о работе комендатуры, полиции, о положении в городе…
— Хорошо. Вы уже говорили об этом. Все?
— Кроме того, Очерет говорил, что они связаны с партизанами.
— Кто связан, конкретно?
— Этого, господин капитан, я не знаю. Но по всему было видно, что старшей у них была она. Очерет всегда говорил: «Девочки посоветуются с Ларисой, девочки скажут Ларисе, девочки спросят Ларису…»
— Ну, хорошо, хорошо, Нерус. Уведите его, — приказал Штрекер и, обратившись к Ларисе, сказал: — Надеюсь, вы понимаете, что не отвечать на вопросы следователя вам, как это сказать, нет смысла. Мы о вас знаем все.
«Это все, конец… или будут добиваться, чтобы я раскрылась. Будут днем и ночью допрашивать, пытать», — с ужасом думала Лариса, возвращаясь в камеру после допроса у Штрекера и очной ставки с Нерусом. Но прошел день, второй, а ее не вызывали, о ней снова забыли.
Наступила пятница — день казней. Так в тюрьме было заведено. Вначале она об этом не знала, но потом за два с лишним месяца на все насмотрелась. Судьбы узников здесь решали быстро и делали это ежедневно, еженощно. Но пятница была днем, специально отведенным для казней в массовом порядке.
В ночь на пятницу никто из узников обычно не спал, все ожидали стука запоров и окрика: «Выходи!» Этот окрик означал, что наступил конец мучительным допросам, издевательствам, тревожным ожиданиям и надеждам. Несколько дней тому назад незнакомая женщина сунула ей в руку записку на крошечном клочке папиросной бумаги: «Лара, держись! Мы знаем все, принимаем меры. Аркадий». Да, это была его записка, его почерк. Какой радостью и надеждой наполнилось тогда ее сердце! Но, видно, не судьба. Очень трудно, невозможно проникнуть через эти высокие каменные заборы, опутанные колючей проволокой, и толстые тюремные стены. Шли дни, вестей не было, и постепенно надежда стала меркнуть…
Стучали кованые сапоги в коридоре, щелкали замки, гремели засовы, ругались тюремщики, узников выводили во двор. Эти обреченные люди шли к своей последней жизненной черте. Лариса сжалась в комок и смотрела с ужасом на дверь. На какое-то мгновение ее мысли перенеслись в прошлое. Она, еще малышка, поехала с мамой к бабушке в деревню. Было очень жарко. Когда купались в речке, она зашла глубоко в воду и начала тонуть. Мама бросилась ее спасать и тоже, не умея плавать, пошла ко дну. Их вытащили. Потом мальчишка, который ее спас, каждый день приносил ей живых раков, она их ужасно боялась…
Загремели запоры камеры, со скрежетом открылась дверь, и верзила надзиратель рявкнул: «Выходи!» В тюремном дворе вытянутая длинной кишкой колонна заключенных, вокруг нее эсэсовцы и полицаи с автоматами и овчарками. И тут она увидела Галю и Лесю и не помня себя бросилась к ним, но рука эсэсовца схватила ее за плечо и поволокла в хвост колонны. В ушах долго стоял крик Леси: «Прощай, подружка! Вот и пришел наш смертный час».
На востоке алела полоска утренней зари, тянуло прохладой вдоль узкого длинного двора. Рассвет. Начинался новый день, который стоявшим в колонне не суждено было увидеть.
Во двор въехало несколько закрытых машин, в которые эсэсовцы и полицаи стали заталкивать арестованных. Двор был заполнен плачем, стонами, проклятьями. Но тюремщики на это не обращали внимания, колонна таяла, машины одна за одной покидали тюремный двор. Откуда-то из верхнего окна раздался звонкий голос: «Прощайте, товарищи! Прощайте! Всех не убьют! Мы победим!» Затрещали автоматные очереди, пули с визгом ударялись о тюремную стену и, отскакивая, вместе со штукатуркой падали на землю.
Очередь приблизилась к Ларисе. Вот уже стоящий впереди ряд поглотило чрево «черного ворона». В этот момент рука тюремщика сжала локоть и повела ее обратно в тюрьму. Урчащие машины, гул, крики и розовый рассвет остались позади. Она в камере. Одна. Остальных увезли. Мало-помалу она стала оттаивать, приходить в себя и попыталась понять, что же произошло, почему ее не увезли, а водворили обратно в камеру. Так что же ей, радоваться или, наоборот, огорчаться, готовиться к худшему? А что может быть еще хуже, чем то, что она пережила за эти дни и недели? Она то ходила по камере из угла в угол, прижав пальцы к вискам, то садилась на пол и принималась плакать, чувствуя себя потерянной и никому не нужной. Позже она заметила, что кто-то поставил у дверей железную миску с похлебкой, но не притронулась к еде. Думала о маме, как она там. Днем с ней была истерика, и она не помнила, как уснула на каком-то тряпье в углу.
Когда в камере стало совсем темно, ее растолкал надзиратель. В тот вечер ее снова доставили к Штрекеру, но на этот раз не в тюремную следственную комнату, а в его кабинет в городе.
Штрекер был в хорошем расположении духа и необычно любезен.
— Садитесь, фрейлейн, садитесь, пожалуйста. Вы можете выйти, — это к полицаю, который конвоировал Ларису. И снова к Ларисе: — Вы, я вижу, очень похудели, с вами плохо обращались?
Лариса смотрела на него и думала: «Интересно, есть ли у него мать, и как только таких земля носит? Чего в нем больше — цинизма, злости, ненависти к людям, лицемерия или еще какой-то пакости? Кому-кому, а ему-то известно, каково заключенным в тюрьме. По его же приказу хватают людей и сажают в тюрьму, посылают на расстрел, истязают и глумятся на допросах. Если бы можно было плюнуть в его противную физиономию или запустить чернильным прибором. Что ему еще от меня нужно?»
— Спасибо, ничего, не жалуюсь.
— О да, конечно, тюрьма не есть санаторий, далеко не санаторий. — Он закурил, прошелся по кабинету и, остановившись перед ней, продолжал: — Вы ничего не рассказали на допросах, но вы, надеюсь, не считаете нас наивными людьми. Я знаю о вас все.
Он сел в кресло, положил окурок в пепельницу и тут же снова закурил.
— Вас больше не будут допрашивать. Скажите, что вы будете делать, если мы вас выпустим?
— Не знаю. Работать буду, если найду работу.
— Похвально, — он усмехнулся. — А ведь у нас достаточно оснований, чтобы вас немедленно расстрелять, не правда ли?
Лариса пожала плечами.
— Правда, фрейлейн, правда. Но мы милосердны, великодушны. А вы еще молоды, вам надо жить.
«Что тебе еще от меня нужно? — думала она. — Что, девчонки были не молоды или другим не хотелось жить, но ты же послал их на смерть. Тут что-то не то».
— Вы должны пожалеть хоть немножко себя. Мы с вами уже как-то беседовали на известную тему, и вы являетесь моим должником.
— Не понимаю.
— Все вы прекрасно понимаете. Нам требуется связь с партизанами.
— Не знаю. У меня не было и нет никакой связи.
— Это ничего. Возможно, они постараются с вами связаться.
Он был уверен, что она была сломлена и не посмеет противиться.
— И если вы попытаетесь это скрыть, то, что вы пережили, покажется вам райской жизнью. И не советую притворятся дурочкой.
Он говорил спокойно, а ее вдруг начал бить озноб. Она понимала, какую он затеял игру. В любом случае она будет под надзором, и если им удастся схватить связного, ей конец. Разве что она примет игру, станет провокатором, А пока что — подсадной уткой.
