Золотая паутина - Барабашов Валерий Михайлович (библиотека электронных книг .txt) 📗
— Ну что ты, па?! Живой я, все нормально. Малость, правда, покалеченный, но это ничего. Ребята вон, похуже меня есть, — он с трудом повел головой в сторону, показывая взглядом на соседние койки, на парней, безмолвно и с интересом взирающих на них. — Вот и командир мой, па, ротный, старший лейтенант Червоный, с Украины.
Русанов-старший пошел к койке, с которой молодо улыбался широкоплечий русоголовый парень, с ужасом отмечая, что у старшего лейтенанта Червоного нет обеих ног; тело его кончалось гораздо выше колен, сильные мускулистые руки, лежавшие поверх простыни, казалось, были теперь длиннее «ног».
Виктор Иванович пожал руку старшего лейтенанта, потом обошел и другие кровати, пожимал и культи, и, изуродованные кисти бывших солдат и офицеров, а одного парня просто погладил по забинтованному плечу — нечего было пожать. Потом бросился к сумке, стал раздавать яблоки и апельсины, угощал настойчиво и от всего сердца — так хотелось хоть чем-то утешить, подбодрить этих ребят. Раненые заразились его настроением, в палате поднялся веселый гвалт, суета, тон задавал ротный — старший лейтенант Чсрвоный, он и тут, наверное, оставался для них командиром.
— А… покрепче чего-нибудь нет у вас, товарищ подполковник? — весело блестя глазами, спросил он у Русанова. — А то медицина держит нас на сухом режиме.
— Да я ж не знал, что вы тут уже орлы, — отвечал с улыбкой Виктор Иванович, а ответом ему был дружный негромкий смех, и он, этот смех, порадовал Русанова-старшего — значит, дело шло на поправку, парни оживали.
Потом Виктор Иванович сидел у койки сына, и Сергей, морщась иногда от боли от неосторожного движения, рассказывал, что их БМД обстреляли, двое парней погибли сразу, Казаряна и Мехеджанова уже выписали, а вот он застрял.
— Ну ничего, па. Поправлюсь, — завершил Сергей свой грустный рассказ, и бледное его лицо снова исказила боль.
Виктор Иванович вглядывался в родные черты, привыкал постепенно и к незнакомой этой, болезненной бледности, и к короткой стрижке сына, и к багровому шраму у виска, над глазом. Да, год с небольшим не видел он своего Сергея — и перед ним уже не мальчик, но зрелый мужчина, человек, прошедший испытание огнем.
Сергей виновато пошевелил правой рукой — левая лежала неподвижно, белой забинтованной куклой.
— Вот левую почти не чувствую.
— Но ты ходишь, сынок? Можешь встать?
— Да, встаю, па. Мы тут помогаем друг другу перемещаться в пространстве, от койки до туалета. Ноги-то у меня ходят, па, а вот рука… черт! — и Сергей снова поморщился. — Но я сказал лечащему врачу: выпишите меня. У меня мама тоже врач. Тут надоело, третий месяц уже. Меня в ноябре ранило.
— Хоть бы строчку написал, сын! — мягко пожурил Виктор Иванович. — Мы же с матерью извелись. Ты же знаешь, как она все переживает.
— Да сначала не до того было, па. Болело сильно. А потом я сам домой засобирался. Думаю, полежу еще — и поеду. А мать я не стал беспокоить. Конечно, плакать бы стала… Я сам хотел приехать, а врачи не пускают, вызывай, говорят, родителей.
— Ну ладно, все позади, сын.
— Да, позади… А ты поседел, па. Вон, виски… — Сергей ласково смотрел на отца.
— Да поседеешь тут… Будет у тебя свой Сережа… Ладно, ты полежи, ешь вот пряники, мать накупила. А я схожу к врачам…
Лечащий врач лишь повторил Виктору Ивановичу то, что рассказывал и сам Сергей, прибавил только, что ранение серьезное, рука, возможно, оживет, но нужно долго и терпеливо лечиться.
— Требуются массажи, гимнастика, курорт, — говорил военврач, щуплый подвижный человек с серыми, гладко причесанными волосами. Он доброжелательно, понимающе смотрел на Русанова-старшего, подал оформленные уже документы на бывшего младшего сержанта Сергея Русанова, пожелал ему скорейшего выздоровления и проводил Виктора Ивановича до двери.
Можно было собираться в обратный путь…
В самолете Сергей подремывал, иногда поглядывал в иллюминатор, на белую, сверкающую вату облаков под крыльями самолета, рассказывал отцу о подробностях того боя, где он был ранен и где их рота потеряла много парней и боевой техники. Виктор Иванович слушал, кивал, размышляя о том, что долго еще будут в памяти сына эти вот боевые и жестокие сцены, и стоны раненых товарищей, и грохот выстрелов. Бой был обычный, в захваченном душманами кишлаке; Сергей, однако, живописно передавал подробности, заново переживая те жаркие и опасные часы молодой своей жизни, гибель товарищей. Виктор Иванович внимательно «прокручивал» в своем воображении подробности небольшого этого боя, нашел, что командир роты допустил некоторые тактические промахи, потерь могло быть меньше.
— Да, тебе хорошо рассуждать, — запальчиво и с заметной обидой сказал Сергей. — Ребята знаешь как дрались!
— Да дрались-то дрались… — Виктор Иванович грустно поглядел на сына. — А тактические промахи налицо. Во-первых, разведка наша запоздала с донесением, ты это сам сказал. Во-вторых, много времени ушло на разворачивание боевых цепей. В-третьих, кишлак, если я тебя правильно понял, можно было обойти с другой стороны, но выемке…
Сергей протяжно, судорожно как-то вздохнул. В мгновение ока пронеслись перед его глазами кадры пыльного и душного марша, неожиданный и мощный огневой удар по колонне из ближайших к дороге дувалов, треск и сумятица в наушниках, дробный стук автоматных очередей по броне, хриплые команды старшего лейтенанта Червоного… а потом страшный грохот взрыва, замерший их БМД, новый взрыв и — беспамятство. Наверное, отец прав, были ошибки у Червоного, но как теперь винить его, инвалида? У кого повернется язык? Уже в госпитале они, солдаты и сержанты, десятки раз обсуждали подробности боя. Принимал в них участие, разумеется, и сам Червоный, говорил откровенно и с себя ответственности не снимал, Бой в конце концов был выигран, душманы из кишлака бежали, но цена победы — цена дорогая…
— Вообще, нам нечего было там делать, — сказал Сергей. — Афганцы и сами бы разобрались. Я не сразу это понял, рвался же в Афган… Хотелось чего-то героического, необычного,
— Вы выполняли свой долг, сынок.
— Интернациональный, да? — Сергей повернул лицо, губы его были перекошены, белы. — Па, ты же умный человек, чекист, зачем это говоришь? Столько уже написано, столько сказано! Я эти два с половиной месяца, что лежал в госпитале, читал почти беспрерывно, я многое понял. Святое дело — защищать Родину, мать. А здесь, в Афгане, ради чего Червоный остался без ног, многие из нашей роты улетели домой «в черных тюльпанах»? Я вот, может, инвалидом стану… Ради чего? Ты мне можешь объяснить?
— Если честно, то нет, — Виктор Иванович опустил голову.
— Ну вот, видишь.
Они помолчали. Самолет по-прежнему ровно, спокойно гудел, нес свое длинное тело в ярком солнечном поднебесье. В салоне было светло, солнечные лучи пронизывали его насквозь, бело вспыхивали на обшивке и на мелких никелированных частях кресел. Многие в самолете спали или делали вид, что спят, одна лишь неугомонная стройная стюардесса возила туда-сюда тележку, предлагала то прохладительные напитки в пластмассовых стаканчиках, то потрепанное уже чтиво — газеты и журналы. Сергея она, наверное, заприметила сразу — он был в форме и с рукой на перевязи, — обращалась к нему ласково, по-матерински, хотя и самой ей было лет девятнадцать, не больше.
— Пожалуйста, солдатик. Крюшон. Свежий. В Ташкенте загрузились.
Сергей в который уже раз пил тепловатый напиток, улыбался с благодарностью в глазах, задерживал взгляд на точеной фигурке девушки. Экипаж самолета был из придонского авиаотряда, спросить номер телефона этой стюардессы ничего не стоило, но Сергей не спрашивал. Возможно, стеснялся отца, а может быть, беленькая эта стюардесса и не очень ему правилась.
— Знаешь, Сережа, — снова завел взволновавший его разговор Виктор Иванович. — Я хочу одного: чтобы ты не ожесточился. Что бы с тобой ни случилось, а жестоким по отношению к другим становиться не нужно. Жестокость рождает ту же жестокость — это известно.
