Этрусское зеркало - Солнцева Наталья (книга жизни .TXT) 📗
– Скоро будет готова копия, которую фирма «Галерея» собирается выдать за оригинал и продать по баснословной цене, насколько я понимаю, – сказал Всеслав, дожевывая третий бутерброд. – О, да тут грибы? Вкусно...
– Распробовал! – улыбнулась Ева.
Фотография «Нимфы» взбудоражила ее, пробудила какую-то неясную тревогу. До самого утра Ева так и не смогла сомкнуть глаз.
– Грех великий – хоронить самоубийцу в освященной земле, – шептал кто-то за спиной Смирнова. – Хотя сейчас за деньги маму родную продадут, не то что христианские обычаи!
– Так ведь... ходят слухи, будто бы он не сам на себя петлю-то накинул...
– Да сам, сам! – не согласился первый голос. – Савва смолоду не в себе был. Чего стоит это его увлечение загробной живописью? Он, почитай, ни одной картины с натуры не написал, ни одного пейзажа! Все по могильникам ездил... до самой Италии добрался... а что толку? Мертвые – они и в Италии мертвые. Савва, видать, мысленно уже давно на том свете поселился...
– Тише... – вмешался женский шепот. – Негоже о покойнике плохо говорить!
Голоса стихли, к великому неудовольствию сыщика. Он надеялся уловить какой-нибудь скрытый намек, какие-нибудь неожиданные предположения по поводу смерти Рогожина.
Художника хоронили в закрытом гробу. За деньги, выделенные неизвестным спонсором, удалось выхлопотать место на престижном кладбище – рядом с заброшенной могилой некой дворянки Прасковьи Рогожиной, дальним родственником которой, оказывается, являлся Савва Никитич. Захоронение срочно привели в порядок – выпололи бурьян, поправили покосившуюся плиту из темного мрамора, посыпали вокруг песочком. Справа от плиты проросла корнями вглубь мрачная ель. В вырытой яме были видны обрубленные лопатами толстые корневые отростки.
– Не знала, что Савва – дворянских кровей, – раздался за спиной Смирнова женский шепот. – Он и по внешнему виду, и по поведению – самый что ни на есть мужик был.
– Родословную нынче тоже купить не проблема, – приглушенно отозвался мужской голос. – Россию превратили в большой базар, где все продается и покупается!
– Тсс-с-с-с... – зашикали вокруг.
Приземистый, дородный батюшка, облаченный в траурные ризы, полную службу править не стал, – ввиду сомнительного способа ухода из жизни покойного, помахал кадилом, погнусавил что-то себе под нос, сыпанул на гроб землицы и дал знак опускать. Послышались сдержанные рыдания. Всеслав обернулся поглядеть, кто плачет. Родственников у Рогожина не оказалось – ни дальних, ни близких, единственный друг Панин и тот не пришел, сослался на плохое самочувствие. Так что оплакивать покойного было некому. Кроме сотрудников «Галереи» в полном составе, на церемонии присутствовал Геннадий – отрешенный, весь в черном, репортеры, группа художников, представители общественности и большое количество любопытных, которые узнали о похоронах на выставке или из газет.
Плакала старуха Лосева, стоявшая рядом с сыном – понурым, отекшим с перепоя. Пашка Лось опустил голову и шмыгал носом, воровато оглядываясь. Ему явно хотелось выпить, но, судя по прилично одетым людям, вокруг найти собутыльника среди провожающих Рогожина в последний путь ему не удастся.
Рабочие скоро засыпали яму, уложили поверх венки и живые цветы, установили портрет покойного в черной рамке – Савва невесело смотрел из-под бурсацкой челки, ухмыляясь одним уголком рта. Он словно посмеивался над собравшимися – я, мол, уже покинул сей бренный мир, ребята, а вам это только предстоит. Дрянная и мрачная процедура. Этруски справлялись с этим не в пример лучше! Они бы сейчас пир веселый закатили, танцы, песни... музыку, шуточные состязания...
Смирнов и Ева договорились на кладбище находиться порознь – так больше услышать можно, увидеть. Но ничего особенного, достойного внимания, на похоронах не произошло. Все было чинно, официально, дорого и бесстрастно. Если бы не старуха Лосева, никто бы и слезинки по Савве Рогожину не проронил.
После церемонии всех желающих помянуть покойного пригласили в несколько автобусов, которые повезли их в кафе, где уже ждали накрытые столы.
Ева отказалась оставаться на поминки.
– Рогожина никто толком не знал, – шепнула она Смирнову. – Люди будут есть, пить, говорить обыкновенные в таких случаях вещи... нам это ничего не даст.
Геннадий, видимо, тоже не собирался поминать художника – он сел в черный «Мерседес» и медленно покатил по дороге с кладбища.
– Я за ним, – сказал Всеслав, устремляясь к своей машине. – Ты со мной?
Ева схватила его за руку.
– А можно?
– Ладно, садись... только быстрее, а то потеряем его.
Геннадий увеличил скорость, выезжая на оживленную городскую трассу. Ему и в голову не приходило, что кто-то может следить за ним. Чернов между делом, не вдаваясь в подробности, представил Всеслава как нового сотрудника. Геннадия не интересовал ни штат «Галереи», ни живопись, ни культура древней Этрурии. Он просто выполнял свою работу. Его поручитель должен быть доволен – в этом заключалась задача Геннадия.
– Куда он едет? – спросила Ева, стараясь не упустить из виду черный автомобиль.
– Сейчас выясним.
«Мерседес» Геннадия остановился у клуба «Русский престиж» – небольшого элитного заведения, в котором был отличный кордебалет, бильярдная, комната для игры в карты, бар и ночной ресторан.
– И что мы будем делать? – спросила Ева, когда за Геннадием закрылась дверь клуба.
– Пока не знаю...
– Этот Геннадий – хозяин заведения или служащий? – не унималась Ева. – У него дорогая машина. Служащему такая не по карману.
– Машина может быть не его, а служебная, – сказал сыщик. – И в клуб он мог заехать как клиент. Почему нет? Похороны – процедура не из приятных, вот человек и решил расслабиться. Не сидеть же ему на поминках со всей этой репортерско-богемной братией? Геннадий – господин серьезный, я бы с ним шуток шутить не стал. Чернов не зря его опасается.
– Он что, бандит?
– Даже если и был, то теперь – нет.
Смирнов припарковал машину чуть ниже по улице, открыл окно, закурил и задумался. В «Русском престиже» работал швейцаром один из его осведомителей. Так что самое позднее завтра он все узнает про Геннадия. Разумеется, если тот заехал в клуб не в первый раз.
– Поехали отсюда, – сказал сыщик, метко попадая окурком в урну. – Заходить все равно нельзя – он нас узнает. Да и одежка у нас не соответствует.
Ева вынуждена была согласиться с его доводами.
– А Васильки? – спросила она. – Туда мы успеем до темноты?
– Попытаемся, – вздохнул Смирнов. – Хотя надежды мало. Время нас поджимает, дорогая. Завтра Чернов должен представить Геннадию копию картины. Чует мое сердце, момент будет напряженный!
Ева притихла. Она молча смотрела на дорогу, а потом незаметно задремала – давала о себе знать бессонная ночь. Проснувшись, Ева увидела, что они выехали из города, и вместо домов по сторонам шоссе тянутся живописные подмосковные леса, кое-где тронутые желтизной. Вечерело. По-осеннему прохладный, прозрачный закат ложился на небо лиловыми полосами.
– Ой, где это мы? – встрепенулась Ева. – Я, кажется, заснула. Скоро Васильки?
– Нет еще. Ты спи...
Она снова задремала, и, когда в очередной раз открыла глаза, Всеслав притормозил у дорожного указателя. Васильков на нем не значилось.
– Ну, и куда теперь? – чертыхнулся он.
По сторонам проселочной дороги шумел темнеющий лес. Похолодало. Ветер приносил из чащи запах хвои.
Оказывается, Смирнов свернул с трассы на проселочную дорогу и заблудился. Указатели оставляли желать лучшего. Кроме их машины, больше никакого транспорта поблизости не было.
– Глухомань какая, – зябко куталась в траурную накидку Ева. – Ни души вокруг... Ну, ты, Славка, завез... за синие леса, за далекие горы, за быстрые реки. К утру хоть выберемся?
– Да... Васильки на краю света! – усмехнулся сыщик. – Это все ты! «Надо срочно искать Глеба! Ты несерьезно относишься к поискам Алисы!» Кабы нас самих теперь искать не пришлось!
