Соколиная охота - Александрова Наталья Николаевна (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Тексты надписей не грешили разнообразием и приблизительно сводились к вариациям на тему: «Дорогому другу от товарищей по общему делу».
По какому именно делу – не уточнялось. Разнообразие этим надписям придавали чрезвычайно замысловатые и изысканные шрифты, от стилизованного церковного полуустава до чего-то отдаленно напоминающего арабскую вязь.
Один из кашемировых господ позволил себе некоторую оригинальность, появившись с венком, на котором простыми и четкими буквами, позаимствованными из заглавия газеты «Правда», было начертано:
«Дорогому корешу на вечную память от соседа по нарам в семидесятом году».
На эту надпись коллеги косились с явным уважением.
Вообще, надо сказать, все эти кашемировые бароны посматривали друг на друга осторожно и недоверчиво, здоровались очень сдержанно и старались не особенно удаляться от собственной группы поддержки с венками.
Вдова покойного, стройная растерянная женщина средних лет, стояла возле дверей морга, скрывая свое горе под черной вуалью, и нервно принимала соболезнования от каждого вновь прибывающего кашемирового господина, большинство которых видела первый и последний раз в жизни. Возле нее, злобно косясь друг на друга, стояли двое ближайших соратников покойного: громоздкий неповоротливый блондин с пересекающим лицо кривым шрамом и единственным голубым глазом, недоверчиво взирающим на окружающих, и худощавый горбоносый кавказец, смуглый, как южная ночь, живой, как ртуть, и опасный, как бритва, – двое основных претендентов на освободившееся после Кабаныча председательское кресло в возглавляемой им организации – Сеня Одноглазый и Жора Дух.
Подходившие с соболезнованиями коллеги покойного обязательно обращались к его вдове, а вот из двоих претендентов на трон каждый кашемировый привечал кого-нибудь одного: кто белобрысого Сеню, кто смуглого Жору. Люди, сведущие в сложной политике городского криминалитета, запоминали, кто из претендентов получил сегодня больше знаков внимания от этих высокопоставленных особ, тем самым вычисляя предвыборный рейтинг каждого. При этом нужно было учесть не только количество полученных сердечных соболезнований, но и значение каждого из прибывших на похороны авторитетов в сложной уголовной иерархии.
Наконец по сигналу, поданному Одноглазым, на площадку перед моргом осторожно вырулил автобус – не допотопный замызганный «ЛиАЗ», а сверкающий хромом и лаком мерседесовский красавец, и четверо широкоплечих бойцов невидимого фронта, заметно напрягая бычьи шеи, вынесли из морга потрясающей красоты резной лакированный гроб красного дерева.
– У него там телевизор внутри, – раздался над ухом у Надежды Николаевны, с интересом наблюдавшей за выносом тела, Любкин голос.
– Что? – удивленно переспросила Надежда. – Какой телевизор? Где телевизор? В гробу, что ли?
– В гробу, конечно, – подтвердила Любка, как само собой разумеющееся.
– Зачем в гробу телевизор?
– Для крутизны. – Любка посмотрела на Надежду снисходительно, как первокурсница на старшеклассницу.
– Поясни. – Надежда встряхнула головой. – Ничего не понимаю!
– Это Юрин знакомый один занимается, – начала терпеливо объяснять Люба непросвещенной Надежде Николаевне. – Он золотую жилу, можно сказать, нашел – возит из Испании специально для братков крутые гробы. У них ведь как – смертность очень высокая, профессия в группе риска, похороны по принципу:
«Сегодня – ты, а завтра – я!» Ну и выпендриваются друг перед другом – все самое дорогое, все самое крутое. И похороны, и места на кладбище, ну, соответственно, и гробы со всеми возможными прибамбасамй.
Этот Юрин знакомый специально с испанцами договорился – они в гробу телевизор устанавливают, неработающий, правда, но «Сони» или «Филипс», мини-бар со всякими напитками, телефон… Испанцы первое время удивлялись, а потом привыкли. Им-то что, лишь бы деньги платили! А братки следят, чтобы все было по высшему разряду, – если у Толяна гроб с телевизором, то у Вована без него тоже никак нельзя!
– Ну надо же! – поразилась Надежда. – Как у древних скифов… в могилу клали коня, оружие, а то и жену… чтобы на том свете ни в чем не было недостатка…
– Оружие они тоже кладут, – подтвердила Любка, – а вот жену… – Она задумалась, и в глазах у нее появился живой блеск.
Надежда снова перевела взгляд на площадку перед моргом.
Роскошный гроб со всеми удобствами сунули в автобус, но, кроме носильщиков гроба, туда никто не сел: остальные участники церемонии разошлись по своим машинам, и процессия двинулась на кладбище.
– Где хоронить-то будут? – поинтересовалась Надежда у всезнающей Любки.
– На Богословском, – ответила та мгновенно, – у какого-то архиерея место откупили, могилу вырыли – как котлован под Ледовый дворец.
После отбытия родных и близких великого человека площадка показалась Надежде опустевшей, хотя в действительности на ней оставалась еще одна группа, но уже более традиционная: заплаканная интеллигентная старушка в черном пальто и шляпке, несколько мужчин средней комплекции с откормленными женами, обязательный в такой ситуации энергичный молодой человек с черной шелковой повязкой на рукаве зеленоватого плаща.
– А это второго родственники и сослуживцы, – пояснила Любка.
– Какого второго? – машинально спросила Надежда, потому что ее внимание привлекло какое-то движение на тропинке возле известной дырки в заборе.
– Ну, Надежда Николаевна, какая вы непонятливая! Их же двоих в ресторане убили, авторитета и этого, второго. У них какая-то деловая встреча была.
Старушка – это его мать, а жены у него не было…
– Люба, откуда ты все это знаешь? – поразилась Надежда.
Любка в ответ только пожала плечами – слушать, мол, тетю Дуню надо ухом, а не брюхом…
Движение возле дыры продолжалось и вскоре оформилось на тропинке в некую даму, одетую в черный костюм – длинную юбку и жакет, отделанный пышным черным же мехом. Дама выглядела очень представительной, ступала тоже с достоинством, даже несколько сердито. Возраст ее по походке Надежда определила как выше среднего, более точную цифру дало бы лицо, но лица-то как раз видно не было из-за огромной широкополой шляпы.
– Как она через дыру пролезла в такой шляпе? – перехватила Любка взгляд Надежды.
– Да уж, – протянула та, не отрывая глаз от интересующего ее зрелища.
Дама целеустремленно направилась к группе ожидающих покойника, весьма бесцеремонно отодвинула двух дальних родственников – третий, пониже ростом и послабее на вид, предпочел отскочить сам – и пробилась к старушке.
– Мама, какое же у нас горе! – воскликнула она так громко, что даже Надежда в окне услышала, и кинулась старушке в объятия.
Старушка, застигнутая врасплох, сделала было попытку шарахнуться в сторону, но после покорилась поцелую, как неизбежному злу.
– Ой, Любка, сведения у тебя устарелые, – усмехнулась Надежда. – Говоришь, жены у него нету?
А это, по-твоему, кто?
– Да черт ее знает! – фыркнула Любка. – А с чего вы взяли, что она жена?
– Ну, бывшая, а только точно жена. Сама посуди: держится нахально, как хозяйка, к старухе обниматься полезла, мамой ее назвала. Не стала бы старуха от собственной дочери шарахаться! Нет, уж поверь мне, эти двое – невестка со свекровью.
Любка согласилась – ей-то было все равно, Надежда же продолжала наблюдать с большим интересом.
На этот раз венки были куда скромнее, и автобус подали с обычным опозданием, и был он такой же, как всегда, – маленький и забрызганный грязью, и мест в нем, конечно, было гораздо меньше, чем родственников, так что начались выяснения, кто поедет в автобусе, а кто – своим ходом, и кто на кладбище, а кто – прямо домой.
В общем, шла обычная похоронная суета без «новорусских» излишеств.
Надежда отчаялась узнать что-либо ценное и наблюдала за событиями от нечего делать. В очередной раз осматривая площадку, она обратила внимание на женщину лет сорока, худощавую и напряженную. Надежда осознала, что давно заметила эту женщину, просто до сих пор ее больше занимали экзотические персонажи из окружения покойного авторитета, да еще дама в черной шляпе сумела заполнить своей персоной чуть ли не все пространство, и невзрачная женщина не вызывала особенного интереса. А зря. Поведение этой женщины было довольно необычным: она явно стремилась все видеть, за всем наблюдать и в то же время оставаться в стороне, в тени, не привлекая ничьего внимания. Надежда еще раз взглянула на женщину и сказала себе, что как раз невзрачной-то ее она при более детальном рассмотрении не назвала бы.
