В Милуоки в стикбол не играют - Коулмен Рид Фаррел (полные книги .TXT) 📗
Через дверь в гараже я вошел в дом. Он оказался более опрятным, чем я ожидал, мебель и ковры старые, но чистые. Все шторы были задернуты, поэтому я мог свободно передвигаться, не проползая под окнами и дверями. В доме была большая кухня-столовая, просторная гостиная, три спальни и одна ванная комната в конце длинного коридора с большой ванной. Только самая маленькая из спален, видимо, использовалась. Спальня среднего размера была переоборудована под кабинет, с письменным столом и пишущей машинкой, с дипломами по стенам – бакалавра точных наук Корнеллского университета, магистра Массачусетского технологического института. Диплома доктора философии нигде видно не было, но на стене осталось прямоугольное пятно, где, возможно, висел еще один диплом… еще я увидел календарь трехлетней давности и портрет маслом, изображавший потрясающе экзотическую женщину в национальной индийской одежде. Золотые украшения и яркий красный и синий цвета ее наряда составляли поразительный контраст с темно-коричневой кожей и угольно-черными волосами. Губы ее были одновременно и строгими, и манящими. И еще художник сообщил этой темной красавице некое ощущение движения, которое описанию не поддавалось. Я не мог сказать, что ее волосы раздувал нарисованный ветер. Я не мог сказать, что ее глаза следили за мной, а рот улыбался, когда я смотрел на портрет под определенным углом зрения. Мне просто так казалось.
То, что было бы хозяйской спальней, служило кладовой и библиотекой. Если он прочел половину книг, находившихся в этой комнате, он прочел вдвое больше меня. По-видимому, он также говорил на нескольких языках. Но больше всего мне понравилось то, что он располагал и английским, в твердом переплете, и китайским, в бумажной обложке, изданиями «Кони-Айленда в огне» и «В Милуоки в стикбол не играют». Переводчикам понадобилось некоторое время, чтобы адекватно перевести еврейский сленг на китайский.
Что ж, думал я, выходя из комнаты: если не считать женского портрета, изнутри дом Гуппи был столь же непримечателен, как и снаружи. Затем я вдруг сообразил, что нигде не видел компьютера, даже текстового процессора. А я нисколько не сомневался, что Гуппи создал свою легенду отнюдь не на старенькой Ай-Би-Эм-Селектрик. Мне это не понравилось, совсем не понравилось. Я бросился искать лестницу в подвал.
Ни следа компьютера и здесь, только ряд голых лампочек, карданные цепи и топливная форсунка. Еще – стиральная машина и сушилка, сливная раковина и маленькая мастерская. Моя голова лопалась от разных «может быть». Может быть, миф Гуппи и был только мифом. Может быть, он пользовался лэптопом, ноутбуком. Может, он арендовал где-то помещение. Может, пользовался чужой техникой. Может, меня просто подставляют, чтобы я свалился, как Шалтай-Болтай. Может быть, может быть, может…
Что мне понравилось еще меньше, чем отсутствие компьютера в доме компьютерного гения, так это то, что здесь, в подвале, я снова испытывал то странное чувство, что и в своем гостиничном номере, только на этот раз более сильное. Здесь находился кто-то еще или только что находился. Я бы не удивился, если бы, заглянув за угол, нашел в пепельнице тлеющую сигарету. Но углов, за которые я не заглянул, тут уже не осталось. Стенные шкафы наверху в основном хранили воздух, а с того места, где я стоял, весь подвал отлично просматривался. Как я говорил раньше, алкоголь на меня не действовал, но мне захотелось выпить.
Я разделся, сунул пропитанную потом коллекцию чужой одежды в стиральную машину и пошел наверх принять душ. Заглянул в холодильник – таких основательных запасов в холодильнике одинокого мужчины мне видеть не доводилось – и взял бутылку эля «Брайтон-Бич Браун». Я оцепенел. Эль «Брайтон-Бич Браун», или «Тройное Б», как называли его поклонники, был изысканным пивом из Бруклина, выпускаемым крошечными партиями. Его было трудно достать даже в районе Нью-Йорка. Мне стало интересно, откуда у Раджива Гупты упаковка из шести бутылок? Как будто бы меня здесь ждали. Я уже начал уставать от ощущения, что нахожусь в одной из серий «Сумеречной зоны», но я был гол, в смятении, и идти мне было некуда. Поэтому я двумя глотками осушил бутылочку «Тройного Б» и извел в душе всю горячую воду, которая осталась от стиральной машины.
Я вышел из душа. Протянул руку за полотенцем, которое, я знал, оставил на корзине для белья, но его там не оказалось. Пар, гуще лондонского тумана, вступил в заговор с ярким освещением ванной комнаты, чтобы ослепить меня. Я не видел даже собственного отражения в зеркале. Не видел ни зеркала, ни своей протянутой руки. В панику я не ударился. Ведя ладонями по влажному кафелю, я стал искать дверь. Ванная комната была крошечной, не больше старых телефонных будок, но стены оказались цельными, поглотившими дверной проем. Упав на колени, я принялся ощупывать пол. Вместо пола у меня под ногами оказалась земля и трава. Я видел ее, чувствовал ее запах. Из земли торчали корни тюльпанов – не знаю, с чего я взял, что это были тюльпаны. Тонкие корневые волоски шевелил ветерок, который дул только над самой землей.
Я лег, уткнувшись лицом в землю, и вытянулся во весь рост, мои руки и ноги, казалось, вытягиваются до бесконечности. Закрыв глаза, я взмолился о сне. Мои ступни колыхались на ветру, как флажки. Я наполнился изнутри теплом, но только на мгновение. Корни тюльпанов росли, обвиваясь вокруг моих конечностей, затягивая меня под землю. Я не мог вздохнуть. Попытался двигаться, но ничего не получилось. Каким-то чудом освободив левую руку, я уцепился за раковину. Выбираясь из земли, я обнаружил, что парю в воздухе. Я приказал себе спуститься. Мои ступни приземлились на холодные плитки.
Хотя пар оставался густым, от его прикосновения веяло холодом, словно я находился в мраморной гробнице. Я увидел зеркало и себя в нем, облепленного землей. Кто-то находился рядом со мной в холодном пару. Женщина. Густой аромат пачулей ударил в нос, но саму женщину я разглядеть не мог. Я чувствовал, как ее ладони обнимают меня, поворачивают, гладят. Я ослабел. Ощутил прикосновение ее губ к своим губам. Услышал шуршание ткани. Открыл глаза – и она явилась передо мной. Женщина с портрета. На языке ее были мед и огонь. Твердые соски сквозь сари уперлись в мою грудь. Целуясь, мы завертелись все быстрее и быстрее. У меня закружилась голова от ее запаха, ее поцелуев, вращения. Она укусила меня за язык, и вращение прекратилось.
Я услышал ее смех, доносившийся откуда-то издалека. Чья-то рука протолкнула меня сквозь шторку душа, и я, упав, провалился под землю. Сквозь воздух я не падал. Дышал я вполне свободно, но летел словно бы сквозь смолу, которая держала меня в определенных пределах, не приставая ко мне. Где-то во вселенной открылась дверь, и смола отпустила меня. Земля устремилась наветречу. Я приземлился с таким сильным ударом, что из меня вылетел воздух. Под собой я почувствовал кожу. Мое падение было прервано телом Киры. Ее мертвые глаза, открывшись, обвиняюще взглянули на меня. Чья-то ледяная рука потрясла меня за плечо. Я перевернулся на спину.
– Мистер Клейн. Мистер Клейн, с вами все в порядке?
С пола гостиной я смотрел на Раджива Гупту, его пальто было присыпано снегом.
– Я больше не уверен, что означает «в порядке», – сказал я, поднимаясь.
– Вам что-то приснилось?
– Это был не сон.
– Да, – согласился он, – в ваших обстоятельствах не думаю, чтобы человек видел во сне сны.
– Сколько времени?
Он посмотрел на свои часы:
– Два двадцать семь дня.
– Время обеда. – Я стер сновидение с глаз.
– Обычно да, но из-за погоды я на сегодня закончил.
Я протянул правую руку:
– Спасибо, что спасли меня. Может, немного погодя мы сможем поговорить о том, почему вы это сделали.
– Мы можем это сделать. – Он пожал мне руку. – Вы проголодались?
– По ответам.
– Полиция тоже. Та женщина из магазина услышала сообщение о вас в новостях, когда вернулась домой.
– Я этого боялся, – признался я. – Они очень сурово с вами обошлись?
