Этрусское зеркало - Солнцева Наталья (книга жизни .TXT) 📗

– Спасибо вам, – поблагодарила она отца и сына. – Вы мне очень помогли. До свидания.

Ева с удовольствием вышла на улицу, в сырую вечернюю прохладу. Захотелось пройтись пешком, подумать. Ветер дул уже по-осеннему, холодными, резкими порывами. В воздухе стоял запах увядания, прощания с летом...

Мысли Евы невольно вернулись к записке, которую оставила Алиса: «Отправляюсь в Страну чудес. Когда наскучит, вернусь». Что же она имела в виду?

Глава 12

Константин Панин, художник-пейзажист и близкий знакомый Саввы Рогожина, проживал на Каспийской улице. Он оказался дома, весьма любезно принял господина Смирнова, назвавшегося сотрудником фирмы «Галерея».

Панин выглядел как настоящий живописец – небольшого роста, с длинными волнистыми волосами, облаченный в просторную бархатную куртку свободного покроя и черные лосины. Во всяком случае, Всеслав именно так представлял себе художника.

Панин пригласил гостя в тесную гостиную, стены которой сплошь были увешаны пейзажами.

– Присаживайтесь, – указал он на восточного типа диван, обтянутый яркой парчой. – Чем могу быть полезен?

Смирнов вкратце обрисовал обстановку вокруг выставки «Этрусские тайны», упомянул о краже.

– Какая неприятность, – выразил сочувствие Панин. – Мне позвонили вчера вечером, сообщили о смерти Саввы. Я потрясен... Знаете, я ведь еще не был на выставке – приболел. У меня врожденный порок сердца... иногда так прихватит, что из дому не выйдешь.

Пейзажи на стенах гостиной наводили тоску – сплошь мрачные, унылые краски осеннего ненастья: мокнущие под дождем деревушки, растрепанные поля, голые деревья. Нужно обладать специфическим вкусом, чтобы покупать такие картины. Однако Константин Панин успешно справлялся с распространением своих пейзажей – у него их охотно брали и магазины, и уличные торговцы. Сыщик наводил справки – Панин считался преуспевающим, обеспеченным художником.

– Я пришел поговорить с вами о Рогожине, – сказал Всеслав. – Вы один из немногих, кто близко его знал... Что вы думаете о нем? Почему вдруг он решил покончить с собой?

Панин потирал рукой левую сторону груди, горестно вздыхал.

– Мы с Саввой вместе учились живописи, – заговорил он. – Ездили в Италию. Нам тогда чудом удалось раздобыть денег на это путешествие. У меня глаза разбегались от пестроты красок, броской красоты итальянок, синего неба над Римом... а Савва даже там был сосредоточен только на своих этрусках. Он ни о чем не мог говорить, кроме их знаменитых могильников. Видите ли... у меня слабое здоровье, и с утра до вечера рассуждать о смерти – не самое приятное занятие для человека с пороком сердца. Но Рогожину это не приходило в голову – он был просто одержим этрусскими гробницами, саркофагами, канопами...

– Чем, простите?

– Канопами. Это такие сосуды для хранения праха умерших, – объяснил Панин. – Не очень весело, да? Так мы и проводили время: я писал жанровые сценки, головки цыганок в стиле Кипренского [3], а Савва разъезжал по этрусским некрополям, копировал настенные росписи, рельефы.

– А чем его так привлекала тема этрусков?

Панин вскинул голову – у него был красивый орлиный профиль, который прекрасно смотрелся бы на монетах.

– Сам удивляюсь... – подумав, ответил он. – У Рогожина была идея-фикс, будто загадочные этруски имели славянские корни. Чуть ли не вся эллинская культура пошла якобы от славян. Вроде этрусский язык похож на русский, и... знаете, как Савва называл этрусков? Это русские! Стоит убрать пару букв, и получается интересная игра слов. Думаю, Савве хотелось как-то обосновать свои предположения, получить веские подтверждения этой идеи. А вместо этого он сам втянулся в таинственный внутренний мир древней цивилизации этрусков... Для чувствительной, восприимчивой натуры так легко проникнуть через искусство в иную реальность! Наверное, Савва так и не смог выбраться оттуда... Этруски поглотили его. Полагаю, у него начались серьезные проблемы с психикой, внешне незаметные, но разъедающие его изнутри. Так что, когда мне сказали о том, как он ушел из жизни, я не удивился.

– Вы считаете, Рогожин мог повеситься?

– Вполне, – подтвердил Панин. – А у вас есть сомнения?

Смирнов выразительно повел руками в воздухе:

– Некоторые...

– Думаете, его убили? – удивился художник. – Но кто? Зачем? У Саввы даже не было завистников... его считали чудаком, неудачником. Его работы не продавались... Эта выставка, которую вы устроили, – первая в его жизни. Кстати, Савва сам нашел спонсора или... ему помогли?

– Организацию выставки финансировал неизвестный господин, мистер Инкогнито.

– Странно... – покачал головой Панин. – Впрочем, вокруг Саввы постоянно происходили странности... Вот и картины его украли. Кому это могло понадобиться, скажите на милость?

Всеслав пожал плечами. Он сам был не прочь выяснить подробности ограбления.

– О каких странностях вы говорите? – уточнил сыщик. – Что еще необычное происходило в жизни Рогожина?

– Ну... он жил в Лозе, отшельником... один. Женщины его почти не интересовали. Разве что как натурщицы. Рогожин считался бабником, но совершенно без оснований. Зарабатывал на жизнь, расписывая храмы... тогда как не признавал христианства, отдавая предпочтение языческой религии. Он же просто бредил Аполлонами, Афродитами, Дионисами, менадами... Говорил, что вот напишет шедевр – картину, от которой у людей кровь вскипать будет, – и умрет.

– Да? – насторожился Смирнов. – А он не намекал на сюжет картины, на образы?

– Я пытался его расспрашивать, но он заявил, что сюжеты и образы нельзя выдумать... что вдохновение дается богами, а вместе с ним приходят и образы. Он просто ждал.

– Чего ждал? – не понял Всеслав.

– Озарения свыше или стечения обстоятельств... не знаю. Вдохновения, которое должно было спуститься с небес! – В голосе Панина прозвучал легкий сарказм. – Наверное, дождался, раз решил свести счеты с жизнью. Кстати, а какие из его работ были украдены с выставки? Я газет не читаю, берегу сердце, так что расскажите, если вас не затруднит.

– Похищены несколько рисунков на этрусские мотивы и большая картина, написанная маслом. «Нимфа». Вам знакомо это название?

Художник отрицательно покачал головой:

– Нет. Я хорошо знаю творчество Рогожина, но такой картины не видел. Савва предпочитал работать в манере древних мастеров – ему нравилась техника фрески. На бумаге и картоне он писал акварелью, гуашью, иногда использовал пастель. А масло... не припомню. Были какие-то мелкие этюды... исключительно редко. В последнее время Рогожин мало работал – я имею в виду, для себя, все больше выполнял заказы со стороны. Очевидно, кто-то заказал ему картину, которая должна быть написана именно маслом. Или что-то резко изменилось в его вкусах. Я вот раньше любил писать в манере позднего Кипренского, подражал ему... каюсь. Потом перешел на осенние пейзажи. – Панин замолчал, о чем-то сосредоточенно размышляя. – Впрочем... есть еще вариант, – придя к какому-то выводу, добавил он. – Сюжет картины требовал определенной техники исполнения. Акварелью или гуашью сложно передать накал страстей, экспрессию... Вы видели картину?

– Не успел, – изобразил сожаление Смирнов. – «Нимфу» даже не внесли в каталог выставки. Хозяин «Галереи», господин Чернов, решил поразить публику, устроить сюрприз. А в ночь перед открытием кто-то проник в выставочный зал... словом, не буду повторяться. Остальное вам известно.

– Да-а... мне звонили знакомые художники, рассказывали о предстоящей выставке Рогожина, ну, и о последующих событиях. Я мало выхожу из дома, особенно в период обострения болезни... Признаться, меня обидело поведение Саввы. Почему он сам не пришел, не поделился приятной новостью, не пригласил на вернисаж? Я бы пойти все равно не смог, но мне было бы приятно.

– Как вы думаете, почему он этого не сделал? – спросил Всеслав. – Зазнался? Или не дорожил старой дружбой?