Объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак - Вайнер Аркадий Александрович (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
— А парень, на которого нападали с ножом, он вернулся к машине?
— Не знаю, — пожала плечами Осокина. — Не видала я его больше, как он убег… Может, он их обогнал и по обочине вернулся к машине? Но я этого не видала, врать не буду. Я просто так думаю…
— Спасибо, Екатерина Васильевна. Сейчас машина отвезет вас в город, а завтра к десяти я вас попрошу зайти в прокуратуру, мне надо будет внести ваши показания в протокол…
Мы с Уколовым остались дожидаться ребят. После долгого молчания он спросил:
— А почему вы уверены, что они найдут что-нибудь?
— Я в этом совсем не уверен. Я надеюсь… — присел на придорожный столбик и закурил. Еще один день истекал.
— Не понимаю, — помотал головой Уколов. — Почему именно здесь?
— Да, может быть, и не здесь, — усмехнулся я. — Может быть, и не было никакого ножа, свидетелям часто мнится такое, чего и в природе не существовало. Но я думаю, что, если нож был, они его бросили здесь. Драка, наезд, один убит, другой покалечен, понаехала милиция — зачем им нож с собой таскать? Нож-то меняет всю картину происшествия. Не-ет, если нож был, они его здесь, в темноте и выкинули…
С воплями и гиканьем к нам бежала орава ребят. Запыхавшийся Олег, потный маленький искатель кладов, размахивал по-чапаевски над головой здоровенным ножом.
— Вот!.. В луже… валялся!.. Смотрите!.. Кровь на нем!..
Никакой крови на ноже не было. Красноватые затеки ржавчины уже легли на остро наточенное лезвие ножа, ручка была перепачкана жидкой грязью и тиной. Я крутил в руках нож и сдерживал тяжелый бой сердца, радостный и тревожный.
Уколов, мельком взглянув на нож, уверенно заявил:
— Это не фабричный секач, это старик Ферапонтов делает…
— Кто?
— Есть такой пенсионер, он ходит с точильной машиной по кафе-ресторанам, инструмент правит. А заодно, прирабатывает — делает им по руке всякое ножевье…
18 глава
Старик Ферапонтов работал во дворе ресторана «Олимп», управляя своей точильной машиной, поразительным произведением кустарно-базарного технического дизайна. На небольшой колесной платформе был установлен электромоторчик, приводивший в движение вал с насаженными на него многочисленными точильными и шлифовальными кругами. Сама платформа и воздвигнутая на ней станина являли собой прихотливую связку из пластмассовых и металлических анодированных труб, на которой еще были подвешены звякающие колокольцы и мигающие электрические лампы. Жужжал мотор, взвизгивала сталь на крутящемся камне, летела белая от перекала россыпь искр.
— Здравствуй, дедушка, — вежливо поздоровался с точильщиком Уколов.
— Здорово, внучек, — хитро усмехнулся старик, искоса взглянув на долговязого лейтенанта. — Тебе что, шашку наточить надо?
— Нам шашки по форме не положены, — серьезно ответил Уколов.
— Ну да, запамятовал я, — легко согласился Ферапонтов. — Это до революции наш урядник носил «селедку» на поясе. Давно было…
— Давно, — подтвердил я. — А вам и шашки точить доводилось?
— А как же? — удивился дед. — Конечно! Все точил, всякую оружию… Сейчас пенсию за двадцать пять годов стажа платят. Вот, считай, у меня три полные выслуги рабочие есть. И все по металлическому делу…
Круг с кожаной обтяжкой доводил нож в руках Ферапонтова до солнечного сияния, кожа, выглаживая сталь, густо шипела.
— Дед, а ты ведь не только точишь ножи, — сказа Уколов, — Ты их и делаешь?
— Делаю, — кивнул старик и, подергав усами, взглянул на меня. — Подь сюда…
Я подошел, он взял меня за руку, засучил мой рукав и, держа нож двумя пальцами, как опасную бритву, быстро и щекотно провел им по коже, дунул — взлетели волоски, рука была выбрита дочиста.
— Вот как нож по-настоящему точат! — довольно ухмыльнулся он и обернулся к Уколову. — Нож мой тебе, сынок, ни к чему. И не по карману. Мои струменты специалисту потребны, делаются особо и стоят дорого…
— В чем же их особенность? — спросил я.
— В конструкции, в закалке, в заточке… — охотно объяснил Ферапонтов. — Дома, на хозяйстве, мой нож вроде ни к чему, потому как это орудие производственное: место ему на ресторанной кухне, в столовой или в мясном магазине…
— Это еще почему? — с вызовом спросил Уколов.
— По кочану да по кочерыжке! Дома ты кило мяса на гуляш и перочинным режиком настрогаешь. А мой нож весит ровно полтора фунта — шестьсот граммов. Спинка лезвия — почти полсантиметра, а острием бриться можешь. Кровосток — мелкий с уступчиком, чтобы ножевище в мякоть легче входило. Да что там! Я ножики делал самому Тихону Мартемьяновичу Юшкову, бывшему царскому повару, он потом в Париже на какой-то выставке по селянке и окрошке чемпионом мира стал! Мой нож из тыщи других сразу выделишь…
— Вы хотите сказать, что свой нож сразу опознаете? — уточнил я.
— Да ты что, смеешься? — обиделся было старик, но потом ухмыльнулся. — Нешто бумажечку, твоей рукой написанную, не опознаешь? А на моем ножике мой почерк, как клеймо собственное…
Я расстегнул портфель и вынул найденный в рощице около стоянки нож.
— Этот нож вам незнаком?
Старик взял его в руки, ласково огладил обушок.
— В позапрошлом годе я его делал… Из вагонной рессоры — нет матерьяла лучше, гибкая сталь упружистая… — Он посмотрел ржавчину на свет, покачал головой, неодобрительно хмыкнул. — Вот свинюга, как вещь хорошую испакостил!..
— Кто?! — выдохнул я.
— Кто-кто! Валерка Карманов, повар… — старик покачал нож и добавил: — Им за день хоть десять пудов мяса наруби, руку не отмотаешь…
Пока я убирал нож в портфель, Ферапонтов снова запустил свое сооружение, бормоча в усы:
— А для малого разделочного ножа лучше всего идет разогнутый подшипник…
19 глава
Вечером, подходя к своему дому, я встретил Сеньку Толстопальцева. Он широко улыбался. На его бледном лице мелькали отблески рекламы такси.
— Сколько лет, сколько зим! — зарадовался он. — Раньше годами не встречались, а теперь чуть не каждый день.
— Ну, допустим, не каждый день, а половина осени пробежала…
— Слушай, Борисок, а ты что, здесь живешь? — спросил он.
— Да, вот мой подъезд, — показал я.
— Прекрасный повод выпить рюмочку двум друзьям! — уверенно сообщил Сенька. — Столько лет не было случая посидеть…
Честно говоря, особого желания сидеть с Толстопальцевым и предаваться воспоминаниям юности у меня не было. Да и, глядя на его тяжелый портфель, я не совсем верил, что встреча наша произошла совершенно случайно. Однако законы гостеприимства, которые живут во мне неистребимо, оказались сильнее.
— Заходи, поболтаем… — сказал я.
Мы поднимались по лестнице, и я боялся, что теща устроит мне жуткую головомойку. Завтра день рождения Маратика, и она наверняка занята приготовлением обеда, уборкой квартиры и теми хозяйственными делами, которыми женщины нагружают себя в особо праздничные дни. Я отпер дверь, мы вошли в прихожую, и, к моему удивлению, Валентина Степановна радостно встретила нас.
— О-о-о сынок, — посмотрела она на Сеньку, — ты совсем мало изменился, судя по твоему личику! Как был прохвост, так и остался.
Толстопальцев захохотал, не обращая внимания на мое смущение в связи с таким оригинальным приветствием гостя, такой исключительной искренностью приема. Обнимая старуху он сказал:
— Валентина Степановна, ну какой же я прохвост? Проказы молодости позади! Честный служащий, передовой труженик бытового обслуживания. Хотя, если признаться по совести, я уверен: лучше считаться ловким прохвостом, чем бедным честным малым…
Я устроил плащи на вешалке, и Сенька по-свойски заявил:
— Ну давай, давай, показывай, хвались своими хоромами, — и потащил меня за руку в комнаты.
Он осматривал убранство нашего жилища, весьма скромные наши апартаменты, неодобрительно качал головой, сочувственно цокал языком.
— Нет, нешироко, небогато живешь, царской роскоши не наблюдаем, — говорил он со смесью восхищения и искреннего презрения, разглядывая библиотеку, предмет моей тайной гордости. — Даже книжки и те все старые… Неужели подписаться не можешь, сейчас каждый раз новое собрание… Не-ет, такой заслуженный товарищ, такой почтенный человек должен жить гораздо ярче и нарядней…
