Операция «Степной барашек» (Роман) - Зибе Ганс (книга жизни txt) 📗
— Об этом вам могла бы сказать и Вероника, — заметил Бройер, — но я считаю вас другом этого дома и рад вас видеть.
— Я, со своей стороны, тоже, — заверил его Хойслер.
— Я сожалею, Дитер, что ваша дружба с Фредом несколько расстроилась из-за того, что вас направили на работу в пустошь! А я-то думал, что вас это обрадует!
— Вы шутите, Артур?
— Нисколько. В нашей организации вас всегда ждет нечто выгодное! Никогда не забывайте об этом!
— Разумеется, я не забываю, — снова заверил Хойслер, — и, возможно, воспользуюсь вашим предложением раньше, чем вы предполагаете.
— Ах, так? — Бройер смерил Хойслера изучающим взглядом, но тот, так ничего и не объяснив, попрощался и вышел из кабинета.
Высотные дома города-спутника всегда напоминали ему игрушечные кубики. Лишенные собственного архитектурного облика, они были словно яйца одинакового размера и цвета. Хойслер давно не был здесь, так как в Кизебютеле у него была своя комната. Когда ночное дежурство на заводе «Лорхер и Зайдельбах» нес Бруно Ховельман, Хойслер обычно ночевал у его племянницы Гундулы.
Хойслер поставил свой «гольф» на стоянке, которая в это время была пуста: машинами она заполнялась только вечером, когда местные жители возвращались из деловой части города к себе домой.
На лифте он поднялся на тринадцатый этаж и, набрав электронный код, открыл дверь.
Воздух в прихожей был застоявшийся, видимо, Горица не был здесь уже несколько дней. Эта квартира принадлежала им обоим, и каждый имел по две комнаты: одну большую и одну маленькую, а кухня и ванная были общими. Хойслер вышел на балкон, который соединял обе большие комнаты, и посмотрел вниз на круглый пруд с песчаным пляжем. Машины на стоянке казались с высоты маленькими разноцветными коробочками.
Сев за письменный стол, Хойслер написал два письма: одно — Фреду, другое — своей сестре Коринне, запечатав их оба в один внушительного размера конверт. Войдя в комнату Фреда, он лег на ковер возле книжного шкафа и, отодвинув ложную планку, с помощью клейкой ленты прикрепил конверт к низу шкафа. Поднявшись, он поменял местами две небольшие азиатские статуэтки: будду и слоника, вырезанные из слоновой кости, что являлось для Фреда сигналом, что в тайник заложено известие.
Дитер Хойслер пребывал в нерешительности. Какое-то непонятное чувство заставляло его делать вещи, до которых он никогда бы не додумался.
После обеда он договорился с Гундулой о встрече. Она работала на почте, и Дитер заехал за ней. В кафе возле рынка они съели мороженое, а затем поехали в Кизебютель.
Дом Ховельмана стоял среди сада, в котором мать Гундулы выращивала цветы. Гундула выросла у деда с бабушкой; ее отец, итальянский наемный рабочий, оставил мать Гундулы еще до рождения дочери. Мать очень тяжело переживала этот уход и заболела, а спустя два года, решив уйти из жизни, наглоталась каких- то таблеток. Ее удалось спасти, но с тех пор она постоянно находилась в лечебнице.
Ховельман сидел в летней беседке и мастерил рамки для пчелиных ульев. Он был пасечником, как и все его предки. Ховельман увидел Хойслера и Гундулу в тот момент, когда они вылезали из машины. Между ними, видимо, что-то было, хотя жена пасечника и закрывала на это глаза, считая, что им просто повезло: удалось выгодно сдать комнату на длительный срок.
Бруно Ховельман не хотел оставаться безработным. С железной дороги, где он до этого работал, его уволили за два года до пенсии, и ему еще здорово повезло, что удалось устроиться охранником на фирму «Лорхер и Зайдельбах».
Тем временем молодые люди вошли в дом. Хойслер положил руку девушке на плечо. Ховельман вынул изо рта трубку и скривился.
После ужина он начал готовиться к ночной смене, хотя времени еще было более чем достаточно: ночное дежурство начиналось в десять вечера и заканчивалось в шесть утра.
— Сегодня, коллега Ховельман, вы сможете немного поспать, — быстро заметил Хойслер, — от полуночи и до четырех часов я сам буду на месте.
Ховельман удивленно уставился на Хойслера: он готов был поклясться в том, что все ночи, когда он дежурил, его шеф проводил у Гундулы. Старик обрадовался тому, что сможет четыре часа спокойно поспать на койке в заводском лазарете; он не любил ночных дежурств.
Когда Ховельман ушел на дежурство, Хойслер встал. Гундула проводила его до машины и обиженно спросила:
— Неужели тебе уже пора?
— Да, пора, — ответил он, притянул девушку к себе и поцеловал в губы. — Мне нужно поговорить с Ромером.
Ночь выдалась темной, на небе виднелся лишь узкий серп месяца. «Это как раз кстати, — подумал Дитер. — Дни стали короче, еще немного — и начнет цвести вереск».
— К пяти часам я вернусь, не запирай дверь, — сказал он Гундуле.
Она смущенно рассмеялась:
— Вот всегда так: дедушка приходит, а ты исчезаешь! — Она вздохнула. — А не рассказать ли нам ему обо всем, а? — И тут же почувствовала его губы возле своего уха.
— Да, конечно, мы скажем ему, даже если это ему и не понравится. Я ведь на целых двенадцать лет старше тебя!..
— Да, ты уже старичок, хотя тебе всего лишь тридцать два года! — Она радостно рассмеялась.
— Послушай, Гундула, давай подождем еще недельку, хорошо? Я жду одного очень важного известия!
— Какого известия?
— Очень приятного, но больше я тебе пока ничего сказать не могу, а то еще разочаруешься, если задуманное мной вдруг не сбудется!
Она обвила его шею руками и поцеловала его.
Хойслер вывел велосипед из сарая, в котором он прекрасно ориентировался и в темноте. Он сожалел о том, что если ему придется перейти на работу в охрану заводов Вентхофа, то эту квартиру он будет вынужден оставить.
Из открытых окон сельской гостиницы доносился громкий смех; Хойслер прислонил велосипед к стене. Пахло табаком и пивом. Встав подальше в тень, он заглянул в окошко гостиницы, где местные жители сидели вместе с заехавшими сюда отпускниками.
Марта Фенске стояла у стойки и пила пиво; с тех пор как Ромер поселился у нее, она казалась помолодевшей, носила модные блузки и каждую среду ездила в город делать модную прическу.
Присутствие Ромера в пивнушке заметно оживляло общество. Он стоял посреди комнаты, держа за руку одного мясника из Ганновера.
— Ну, так спорим?.. — говорил он.
— Я должен подумать.
— Я еще раз повторяю, — продолжал Ромер. — Я не здесь, я не там, я не сижу, не стою и не лежу — а перед вами пью анисовую!
С рюмкой в руке Ромер подошел к двери и, встав на пороге, прислонился спиной к притолоке, а ногами уперся в косяк двери.
— Ну вот, посмотрите сами и убедитесь: я не здесь и не там, я не сижу, не стою и не лежу — и все же пью анисовую, что вы все прекрасно видите собственными глазами! Прошу! — И под аплодисменты всех присутствующих он выпил рюмку.
Не привлекая внимания, Хойслер вошел в помещение; только один Ромер вопросительно посмотрел на него, и обер-лейтенант незаметно кивнул ему.
Ромер подошел к стойке и шепнул Марте:
— Я должен сейчас уйти!
— И надолго? — спросила она.
Пожав плечами, Ромер вышел.
Хойслер настоятельно порекомендовал Ромеру вместо мопеда на сей раз воспользоваться велосипедом. С тех пор как обер-лейтенант стал отдавать ему приказы, служба для Ромера стала более строгой и рискованной. Три дня назад, когда Хойслер потребовал от него снять слепки с обоих ключей от сейфа, Ромер все время трясся от мысли, что его вот-вот разоблачат. Однако слепки он сделал довольно успешно.
Бесшумно войдя в кабинет Зайдельбаха, он нечаянно опрокинул стул. Компаньон Лорхера спал как заяц, хорошо еще, что Ромер успел спрятаться за письменный стол, когда Зайдельбах в ночной рубашке показался на пороге и, не заметив ничего подозрительного, лениво зевнул и вернулся в спальню. Как и предполагалось, ключ от сейфа лежал в ящике письменного стола. Зато сам Лорхер спал крепким сном праведника и вовсю храпел. Его ключ Ромер нашел на цепочке, прикрепленной к карману брюк…
