Через лабиринт. Два дня в Дагезане - Шестаков Павел Александрович (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
И ему, коменданту, тоже нелегко. Так почему же не взять в комендатуру девушку, которая говорит немного по-немецки и сносно печатает на машинке. Пожалуй, после победы он поможет ей вернуться домой, в Киев, где остались старики родители, всей душой преданные «новому порядку». Комендант даже подарил как-то фрейлейн красивую розу и прочитал маленькое французское стихотворение.
Этот интеллигентный офицер не подозревал, что за год до войны Роза окончила курсы радистов Осоавиахима, а сейчас связана с партизанским подпольем. Ночью с самолета в расположении партизанского отряда сбросили рацию. Центр хотел знать, когда и какие эшелоны проходят через Береговое.
Рацию эту добродушного вида украинец в соломенной шляпе привез на скрипучей арбе под ворохом свежего сена прямо к хозяйке Розы. Спрятали рацию в погребе, в пустой кадке, завалив всякой всячиной. А застрявший у партизан раненый лейтенант-связист скоро убедился, что Роза ученица толковая.
И вот над перепаханной танковыми гусеницами, выжженной снарядами и солнцем степью понеслись точки-тире морзянки, а за линией фронта в маленьком домике с полевой антенной сержант с треугольничками в петлицах диагоналевой, довоенного покроя гимнастерки каждую ночь, прислушиваясь к писку в наушниках, записывал на листке из блокнота огрызком карандаша:
«Сегодня в направлении фронта прошли три эшелона с пехотным полком, командует подполковник Штаубе. 1500 солдат усилены противотанковыми батареями».
«Вчера через Береговое на фронт проследовали два эшелона пехоты. Петлицы черные. Видимо, эсэсовская бригада».
«Через Береговое прошел эшелон с ранеными. Место назначения выяснить пока не удалось».
Не все вражеские эшелоны доходили до фронта. Часто встречали их вынырнувшие из облаков советские штурмовики, и тогда в ужасе прижимались к горячей земле обезумевшие гитлеровцы, и корежились, вставая на дыбы, вагоны, и валились с опрокинутых платформ зеленые танки…
Конечно, немцы понимали, что налеты эти не случайны. Специальные части, отозванные с фронта, прочесывали балки и левады в поисках партизан, но, казалось, никто не подозревал неприметную девушку из железнодорожной комендатуры.
Пришли к ней неожиданно.
— Фрейлейн Роза?
— Да, я.
— Господин комендант прислал за вами машину. Есть срочная работа.
А когда она открыла дверь, железные пальцы сжали ей запястье и вывернули руку за спину. Двое солдат пошли прямо в погреб.
Она не отрицала ничего. Просто молчала. На один из допросов пришел комендант, но долго смотреть не смог. Ушел к себе, достал из ящика стола бутылку коньяка и сидел, думал. Из-за этой девчонки его отправляли на фронт. Но он не испытывал к ней злобы — она получила по заслугам. Он думал о Германии, которую история свела с таким страшным противником. Думал о том, что на фронте ему предстоит выполнить свой долг и смыть вину.
И он выполнил… Труп его пролежал в степи до весны, а когда снег стаял и поля стали очищать от всего, чем забросала их война, собрали и эти смерзшиеся за зиму останки в тонких зеленых шинелях и свезли в общую яму, и женщины в распахнутых стеганках, прикидывая их комьями размякшего чернозема, говорили между собой:
— Ну и работа, прости господи… Разве ж это женское дело?
— А что поделаешь, милая? На весь хутор три мужика осталось, да и те увечные..
…Но об этом уже Брусков не знал, да и судьба коменданта беспокоила его меньше всего. Ему хотелось побольше узнать о Розе.
С Майкой они договорились встретиться после смены, но Валерий решил времени зря не терять и зайти прямо в цех, потому что в своем очерке собирался писать и о Майке, причем показать ее разносторонне.
Нельзя сказать, чтобы он понимал все, что происходило вокруг на комбинате. Да и попробуй пойми, как и что делается в этих горячих и мокрых больших машинах, протянувшихся на сотни метров, где твердые коричневые плиты то превращаются в кипящую желтую жидкость, то в белые сухие ватные хлопья, а то прямо из жидкости, из этого булькающего месива с резким, ядовитым запахом, вдруг вытягиваются и мчатся по воздуху блестящие нити и наматываются на стремительно вращающиеся металлические катушки. Л катушки эти какими-то совершенно фокусническими, моментальными движениями меняют молоденькие девчонки в комбинезонах.
Майя тоже была в комбинезоне. Здесь, на работе, она не казалась робкой и неуверенной.
— Сейчас, я переоденусь только.
Идти они собирались в заводской Дворец культуры. Там комсомольцы организовали небольшой музей.
— Просто комната одна, но там все собрано. Вот сами посмотрите, — говорила Майя, пока они шли широкой улицей, что тянулась от проходной комбинат до самой центральной площади.
Клуб был виден издалека — большой, серый, похожий на многоногого слона.
— Хороший у нас Дворец культуры, правда? Как в большом городе.
Брусков промолчал. Он предпочел бы здание полегче.
Народу в клубе оказалось в это время немного. Какой-то кружковец уныло пиликал на гармошке. Пусто было и в комнате, которая называлась «Музей памяти героев-подпольщиков г. Береговое периода Великой Отечественной войны». Майя подвела Валерия к фотографии молоденькой женщины со вздернутым носом и с длинными, как тогда носили, падающими на плечи волосами.
— Вот это Роза, — сказала она с гордостью.
Валерий осмотрелся.
— А это мы все с ребятами разыскали, — поясняла девушка. — Вещи видите? И сумочка ее, и осоавиахимовский билет. У хозяйки на квартире нашлись. Хозяйку в концлагерь выслали, но она вернулась после войны А Розу повесили.
Брусков вздохнул невольно:
— Кто же их выдал?
— Не знаю. Партизанскую группу, с которой Роза была связана, тоже разгромили.
— Жаль, — пробормотал Валерий, думая о том, как же объяснить в очерке арест Розы.
— А теперь я вам самое интересное расскажу.
— Расскажите. У вас все время есть в запасе «самое интересное».
— Нет, это правда интересно, как у людей жизнь складывается.
— Как же?
— Сын Розы нашелся.
Она, конечно, рассчитывала удивить Брускова, но тот и глазом не повел. Он уже забыл о том, что Роза ждала сына.
— Какой сын?
— Да тот, что здесь родился, в Береговом. Без отца уже.
— А он исчезал разве?
Майя глянула с укоризной:
— Ну да. Роза же очень боялась за него, если ее схватят. Поэтому, когда малышу годик сравнялся, его переправили в одну семью на дальний хутор. Лейтенант-связист, что Розу учил, отвез. У него там родня жила. И получилась такая история, что не придумаешь. Эти люди погибли от бомбежки, а мальчика лейтенант, когда наши пришли, передал в какой-то детский дом. И сам тоже погиб. И никто не знал, чей это мальчик. И все потому, что Розы-то фамилия была Ковальчук, а мальчик носил отцовскую — Стояновский.
Фамилия эта, которую Брусков услышал впервые от Козельского, обрушилась на Валерия так неожиданно, что он буквально ошалел, даже в лице переменился.
— Как вы сказали? Как фамилия?
— Да Стояновский. Что это вы так?
Брусков понял, что кажется ей немножко ненормальным, и попытался взять себя в руки.
— Ничего. Ничего. Знакомая фамилия просто.
И подумал: «Неужели совпадение?»
— Как зовут Стояновского?
— Борис.
— Рыжий?
— Да, рыженький.
Валерий почувствовал себя как Шерлок Холмс, нащупавший в гусином зобе голубой карбункул.
— Расскажите мне, пожалуйста, Майя, все, что вы о нем знаете.
Он уже видел себя где-то наверху, на пирамиде какой-то, а внизу стоял беспомощный, неожиданно исчезнувший из Берегового лейтенант Козельский и жалким голосом умолял рассказать о Стояновском. Но он прервал это сладкое видение, чтобы выслушать девушку.
Она встретилась с Борисом Стояновским в этом же музее несколько дней назад и сразу обратила на него внимание. И не только потому, что посетителей было немного, а местных всех она знала наперечет. Нет, Майя сразу почувствовала, что человек этот не случайный. Так смотрел он на все, что собрано в комнате… И Майка не выдержала, спросила:
