Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна (библиотека книг .TXT) 📗

– Это колодец, – сказал он. – Заброшенный. Рельсами вон забили. А тут что? Кровь. На стенке – смотри-ка. И здесь тоже, на этих свайках. – Он указал на толстые полосы металла, крест-накрест прикрывавшие черный зев колодца.

Потом он присел на корточки. Осмотрел, насколько это было возможно без перемещения тела, спину Шипова – сбитая кверху футболка, на коже – вроде ссадины, но видимость была ограничена. Молча указал на все Сидорову. Тот осторожно провел рукой по карманам джинсов убитого. Там ничего не оказалось. Затем они все так же осторожно и тщательно, круг за кругом, обыскали траву, местами примятую. Кое-где на ней чернели пятна запекшейся на солнце крови. Увы, нигде не оказалось ни одного участка голой почвы, никаких отчетливых следов обуви.

– А это что? – Опер наклонился и поднял с травы порванную золотую цепочку. – Это его?

Кравченко кивнул.

Сидоров промерил глазами направление от кустов – след волочения от шоссе до заброшенного колодца.

– Тут что-то не так, – сказал он. – Я не могу определить, где конкретно на него напали, нанесли удар. Должна быть обильная кровь в этом месте. Обязательно должна.

Лихорадочно по следу в траве вернулись к кустам. Снова продрались сквозь них к месту, где словно яркий флажок неизвестной страны все еще полоскался на ветру шелковый оборвыш. Кравченко прошел немного вперед.

– Здесь! Нашел, кажется, – крикнул он тревожно.

У обочины дороги чуть в стороне на траве – лужа черной крови.

– Шипов шел по шоссе. А за ним наблюдали из кустов. Напали, возможно, сзади, полоснули по горлу – вот так. При умелом ударе это все выглядело бы…

Сидоров смотрел на шарфик:

– Так, он начал падать, зацепился вот этой тряпкой. Это его тряпка? Нет? Не знаешь, что ли? Ну ладно, потом разберемся. Так, а уже отсюда его потащили к колодцу.

Кравченко молчал – отчего-то ему не хотелось говорить, что шарфик, на котором опер выстраивает сейчас свою версию картины убийства, не принадлежал Сопрано, а принадлежал…

– Он легкий как перышко, Саша, – сказал он хрипло.

– Что? – Сидоров болезненно поморщился.

– Это было несложно. Ну, тащить его. – Кравченко посмотрел на часы: – Без семи три, а Шипова убили…

– Около полудня, может, в час дня. Судя по следам крови… Хотя там, на поляне, солнцепек, все могло произойти и гораздо позже.

– Около половины второго?

Опер кивнул. Прежнее развязно-залихватское выражение лица его сменилось теперь угрюмо-вопросительным.

– Сослуживцев-то у тебя много? – поинтересовался вдруг Кравченко.

– А что?

– Лес будете прочесывать?

– Будем. Обязательные действия. Инструкция.

– Зря.

– Почему?

– Интуиция. Тот, кто это сотворил, уже там, где его никакие прочески не достанут. Пятки салом смазал он, Шура, – Кравченко все смотрел на убитого. – И запомни: мы были с тобой в момент убийства. Алиби. А то я знаю ваши манеры: чуть что и…

– Я всегда все помню.

– Ну, я рад. Дай-ка мне фотку, что у тебя в кармане, – и, когда опер протянул ему фоторобот Пустовалова, Кравченко сунул его в карман куртки. – У тебя таких много, а мне теперь эта морда и самому понадобится.

Сидоров приподнял брови, всем своим видом выказывая: «Ты-то еще что дерзишь?»

– Там женщины, Шура. На даче Зверевой, – пояснил Кравченко, смягчая тон. – О них мы теперь должны думать в первую очередь.

Мещерский вернулся бледный и задохнувшийся после своего печального марафона, передал черный пенальчик радиотелефона оперу.

– Дома все тихо, – сообщил он. – Естественно, я никого ни о чем не спрашивал пока.

– И в будущем помолчи, – приказал Сидоров, набирая номер отдела, – вот что, ребята, договариваемся как жентльмены: спрашивать теперь – мое дело, а вы… Алло, дежурный? Сидоров говорит, соедини меня с Пал Сергеичем. Срочно! И свяжись с экспертами. Кто сегодня дежурит? А этот, новенький… Давай всех вызывай. Да. Случилось. На территории дачного кооператива. Двадцать второй километр. Давай опергруппу сюда. И прокурору сообщи.

В роли понятых на этот раз побывать не пришлось. Местный отдел милиции высадил настоящий десант, а в качестве «беспристрастных» взяли двух охранников из сторожки. По их вытянувшимся лицам Кравченко определил – как те боятся теперь лишиться своей спокойной, сытой работы.

– Что, проворонили? – рявкнул на них Сидоров. – Турнут вас теперь за халатность по первое число. И поделом!

– Да мы… Тут никого ведь не было! Чужих. Мы же никуда не отлучались от пульта! Пленки вон можете посмотреть.

– Посмотрим, дайте срок.

Что далее происходило при осмотре места происшествия, Кравченко и Мещерский так и не узнали. Им было приказано сидеть в дежурной машине на шоссе. Сидели они там аж до половины шестого вечера. От голода, волнения, бензиновой вони, а главное, от сознания того, что вот случилось нечто дикое, неприятное и страшное, о котором теперь придется поневоле говорить и думать все ближайшие часы и дни, у Мещерского глухо ныл затылок – словно его съездили по черепу чем-то увесистым и мягким.

– Кто ей сообщит о его смерти? – спросил Кравченко, мрачный как туча.

– Уступаю тебе.

– Да? А впрочем, это не наша обязанность. Это Сидоров тут вопросы задавать намеревался. Ну и пусть. А мы с тобой, Серега, будем немы как рыбы.

– И как долго?

– То есть?

– Я спрашиваю: как долго немы?

Кравченко вздохнул:

– Наше дело теперь молчать, слушать, смотреть и делать выводы. Раз уж вляпались в такое дело по дури своей…

– Я не виноват, Вадя! Откуда же я знал, что все так обернется?

– Ты письмо помнишь?

– Что? – Мещерский начинал злиться.

– Ну письмо ее твоей бабуле восстановить мне сможешь дословно?

– Нет, шутишь, что ли? Нашел время.

– А в общих чертах?

– Ну смогу.

– На ночь расскажешь, – хмыкнул Кравченко. – Это будет первая сказочка нашей тысяча и одной ночи здесь.

– Мы могли бы уехать… Сегодня же, – Мещерский жалобно-вопросительно покосился на друга. – Если хочешь, мы могли бы… – Он покраснел: до каких же глубин малодушия приходится иногда опускаться под влиянием обстоятельств!

– Атеперь я не хочу. – Кравченко положил руку ему на запястье, сжал. – Ну, выше нос. Нас все равно в ближайшие дни никто отсюда не отпустит. А тайно я никогда ни от кого покуда еще не бегал. Еще подписку возьмут, с них станется – менты ж. Так что… А ты подумай пока, отвлекись.

– О чем – подумай?

– Я же сказал: о том письме.

Мещерский прислонился лбом к стеклу: Кравченко всегда был такой. Чем глупее и нелепее ситуация, тем глупее и парадоксальнее его высказывания и советы. А ведь воображает, что говорит нечто уместное и остроумное. Как мы все-таки заблуждаемся насчет своих умственных способностей! Как самонадеянно заблуждаемся.

Глава 5

Без сопрано. Ночь

Этот вечер и ночь в доме, переполненном перепуганными плачущими людьми, где беспрерывно звонил телефон, а во всех комнатах кто-то кого-то допрашивал, заполнял какие-то бланки, просил подтвердить, прочесть, расписаться, рассказать о том, кто и когда видел убитого последним, – этот вечер и ночь острыми занозами засели в сердцах обоих приятелей. Однако впоследствии они старались не касаться этой темы.

Мещерский, тот вообще пытался забыть все. Все, кроме…

ЛИЦО МАРИНЫ ИВАНОВНЫ, когда Сидоров, приехавший на дачу вместе с той самой следовательшей-фермершей, прокурором района и начальником ОВД, сообщил ей о гибели мужа. Лицо окаменело. Стало гипсовым слепком, покрытым трещинами-морщинами. Зверева медленно спустилась по ступенькам (когда ей сказали, что приехала милиция, она была наверху), прошла в музыкальный зал, осторожно, словно боясь разбить свое тело, опустила его на диван.

– Ради бога, кто-нибудь, растопите камин. Здесь холодно. – Все, что она сказала им всем.

К дровам в камине бросился Корсаков. Руки его дрожали. Он щелкал зажигалкой. В конце концов, когда пламя, уже вспыхнув, охватило щепки и стружку, уронил зажигалку в камин, обжегся, пытаясь достать. На ладони его появились белесые пузыри от ожога.