Нора (сборник) - Азольский Анатолий (бесплатные серии книг txt, fb2) 📗
Алеша — думал.
Вновь помог ему случай. Окосевший грузчик упал с тюком на лестнице, уже в подъезде. Позвали на помощь Алешу. Он поднял бедолагу, поработал вместо него и столкнулся с инкассатором внутри подъезда.
Самуил Абрамович сдержал слово, дал адрес хорошей работы, и Алеша отправился в далекий путь, в Подольск, на окраине города нашел контору без вывески. Три бухгалтера крутили арифмометры, на неогороженном поле — принадлежащий конторе гусеничный трактор без кабины. Шустрый молодой человек, назвавшийся прорабом, тепло встретил Алешу, толково объяснил ему, что трактор надо собрать, но можно и не собирать, каждый день, разумеется, надо быть на рабочем месте, но, вообще говоря, можно и не быть; строго обязательны лишь подписи в денежной ведомости, два раза в месяц, 10-го и 25-го.
Судя по всему, решил Алеша, контора была прикрытием какого-то мощного, высокотехнологичного производства, доя благополучной отчетности перед законом конторе требовалась уйма рабочих, абсолютно производству не нужных. А туг и лошадь подошла к раскуроченному трактору, тронула копытом валявшуюся фару, тихо заржала. (Добрый Самуил Абрамович дал, соболезнуя, совет: «Ты там, за городом, погляди на лошадь, что пасется, присмотрись к ней и определи: как ей лучше — щипать травку или тащить на себе плуг?») Можно, конечно, устроиться в эту контору, соображал Алеша под довольное фырканье лошади. Устроиться — и уйти через два-три месяца, уволиться по 31-й, чтоб ею покрыть, этой верноподданной статьей, криминальную 33-ю, но это же не избавит его от бюро по трудоустройству, от невольничьего рынка, по выражению Самуила Абрамовича, законодатель все предусмотрел: два увольнения в год — да ты же летун, гонишься за длинным рублем, милиция, сюда! Безвыходная ситуация, осложненная еще и тем, что небезгрешную контору когда-нибудь растрясет милиция и по трудовой книжке, по денежной ведомости выйдет на Родичева А.П. «Мне бы справку на совместительство…» Шустряквсе понимал. «Сей момент!»
И копию с трудовой книжки тут же сварганили и вручили. Предложили и деньги. «Благодарю, в другой раз…» — отказался Алеша. Ни за авансом, ни за получкой он решил сюда не ездить, пусть шустряк награждает себя этими деньгами. Не зря юноша, тянувшийся к высшему образованию, трудовой стаж отрабатывал в другом месте. И Самуил Абрамович хорош. Как ни добр и великодушен, а вся выгода достается ему.
В пяти кварталах от дома Алеша обнаружил скромное учреждение с мудреным названием, показал кадровику справку и копию трудовой. Только таких, как Алеша, здесь и брали на работу, за семьдесят рублей в месяц никто трудиться не желал, сейчас, правда, лавочка на замке, геологи вернутся из экспедиций лишь в сентябре, тогда, сказал кадровик, и приходите, работа непыльная, через день, кое-какие поручения завхоза, метлой помахать, ящик с образцами породы переложить с одного стеллажа на другой.
— Значит, если я обращусь к вам числа двадцатого сентября…
— …то будете приняты на работу немедленно.
Ему часто вспоминался видовой фильм, колыхание трав саванны, сожительство прайда со стадами буйволов и антилоп, бешеная погоня хищников за парнокопытными, мелькание лап и хвостов, растянутая по степи вереница животных, сужающиеся круги погони, нарастающий темп бега. Точно так же мелькали мысли, разрозненные, яркие, цветные. Кружилась голова, на висках вздувались вены, отчаянно колотилось сердце. Потом начинались мучительные боли в затылке.
От них спасала Светлана. Он кружил вокруг ее дома, видел ее издали, подкарауливал у метро, проходил, кося глазами, вдоль аптечных окон. Однажды она проплыла мимо скамейки, на которой он сидел, не заметила, к счастью, из-за близорукости.
Как-то ночью он встал, пробужденный криками матери, плачем отца. Сон забылся, осталось ощущение потери, и Алеше стало жалко себя, Светлану. И Колкина было жалко, и людей в коммуналках, которые не смогут, как он, Алеша, вытащить себя из трясины
«Пора», — сказал он тихо. Было уже 27 июля.
Как раз в этот день Самуил Абрамович сказал Алеше, что интеллигентный юноша поступил-таки в институт и работать под его фамилией нет уже больше нужды. «Коллизия исчерпана», — промолвил мудрый старик. Семья студента была по-своему благодарна Алеше, передав ему через завмага все те деньги, что получил за работу юноша, так ни разу и не показавшись в магазине. Продавщица Маня принесла Алеше бумажный пакет с фруктами.
С ними Алеша поехал в больницу. Какая-то беда стряслась там — еще издали определил он по суете в проходной, а когда пролез в дыру, никак не мог выпрямиться, встать, потому что над гам, над всеми корпусами и домиками больницы висел человеческий крик.
Человек кричал, протяжный стон издавался на таких низких нотах, Что, казалось, звуки производит механическое устройство или электрическая сирена. Им все же это был стон, звуковой образ безумного страдания, рев смертельно обиженного и поруганного человека. Люди — в белых халатах и синей байке, — задрав головы, смотрели куда-то вверх, как на необыкновенное небесное явление, и Алеша увидел черную человеческую фигуру под виляющей макушкой высокой ели.
Это был Витюня, тот лобастый парень, что держал радиоприемник на ухе, и кричал он потому, что у него украли этот приемник без батарей; он орал уже третий час в ужасе и недоумении, и вот-вот должна была приехать пожарная машина, чтоб снять его с ели. Об этом сказали Алеше больные, и тот закрыл глаза, долгую минуту стоял, не дыша и не двигаясь.
Михаилу Ивановичу свидания запретили, но его показали Алеше в зарешеченном окне, и то ли играли солнечные блики, то ли мелкоячеистая решетка так искажала, но лицо Михаила Ивановича было страшным, безумным, и лишь глаза, страдающие и умные, выдавали ясность рассудка. «До первого сентября!» — закричал Алеша, и Михаил Иванович, все поняв, молитвенно сложил руки, обязуясь быть живым весь август, но никак не позже.
В комиссионном Алеша купил кое-что из одежды, там же — часы и зажигалку японского производства. Закрыл газ и воду, выключил электричество, в спортивную сумку положил рубашки, трусы, майки, носки. На месяц расставался он с маленькой норой, переезжая в квартиру Михаила Ивановича и твердо зная, что вернется домой поздним вечером того дня, когда Геннадий Колкин преподнесет ему четверть миллиона.
«Кому надо — сказано», — из могилы, своей последней норы, передал дядя Паша, и это означало: кто-то из тех, кому Колкин доверял, предупредил его о телефонном звонке человека, которого зовут Михаилом Ивановичем и которому надо подчиниться, потому что за тем — власть и авторитет воровского закона.
Встреча произошла в назначенном Алешею кафе, и еще до телефонного разговора был выбран тон — и речи, и поведения: я — заместитель начальника электроцеха, ты — рядовой электромонтер. Не надо кривляться, и противно было Алеше играть не свою роль.
Он сидел, жевал, пил, ждал, болтавший с барменшей Колкин давно его увидел, но не спешил. Подошел наконец: «Простите, у вас не занято?..» В голосе приветливость человека, не отягощенного заботами о хлебе насущном, и если б Алеша не знал, кто сидит напротив, то так и не заметил бы запрятанной в зрачках мысли, хищной, свернувшейся для прыжка. Ни взглядом, ни словом не намекнул Колкин, что пришел сюда на встречу с кем-то. И Алеша ничем не дал понять соседу по столику, что это он звонил ему вчера.
Разговорились — о погоде, о «Спартаке», о предстоящей Олимпиаде… Шарящие глаза Колкина прочитали на зажигалке название фирмы, высмотрели часы «Сейко», оценили кожаный пиджачок Алеши (300–350 рэ). Поели и выпили. Расплатился Алеша, отклонив — жестом пренебрежения к пустякам — попытку Колкина вытащить бумажник. Повел его к скамейке метрах в тридцати от сберкассы.
— Тридцать тысяч — вот что увозят отсюда инкассаторы. А это не деньги, Геннадий Антонович. Перестаньте крутиться около сберкасс.
