Пристрастие к смерти - Джеймс Филлис Дороти (читать бесплатно полные книги .TXT) 📗

— Господи, зачем ему нужен был этот «Беллингем»? Почему не пользоваться «Жилеттом» или электрической бритвой, как все нормальные люди? Ладно, значит это был некто, знавший, что он бреется опасной бритвой, что в тот вечер он будет в церкви, и имевший доступ на Камден-Хилл-сквер, чтобы взять оттуда спички и ежедневник. Вы знаете, кто больше всего отвечает этим условиям? Сам Бероун. А все, что у вас есть противоречащего версии о самоубийстве, — это маленькое пятнышко крови.

Дэлглиш начинал думать, что «маленькое пятнышко крови» будет преследовать его до конца жизни.

— Но вы же не верите, — сказал он, — что Бероун наполовину перерезал себе горло и, истекая кровью, доковылял до Харри, чтобы убить его, а потом так же проковылял обратно, в другой конец комнаты, чтобы разыграть третий, финальный, акт трагедии — добить себя окончательно?

— Я — нет, но защита может поверить. А заключение доктора Кинастона недостаточно безоговорочное. Известны случаи, когда и на менее изобретательном материале защита достигала успеха.

— Находясь в ризнице, он что-то писал. Эксперты не могут разобрать слов, хотя предполагают, что он поставил на чем-то свою подпись. Чернила на промокашке соответствуют тем, что были в его авторучке.

— Значит, он писал предсмертную записку.

— Возможно, но тогда где она?

— Он сжег ее вместе с ежедневником. Не трудитесь, Адам, я знаю, что вы хотите сказать: маловероятно, что самоубийца сжег свое предсмертное письмо. Но такое вполне возможно. Допустим, он не был удовлетворен тем, что написал: не те слова, слишком банально — список вероятных причин можно продолжить. В конце концов, то, что произошло, говорит само за себя. И не всем самоубийцам удалось благополучно пережить ту дурную ночь. ^[34]

Искорка приятного удивления пробежала по его лицу: видимо, он осознал невольную аллюзию, но не мог припомнить, что именно это было.

— Есть только одна вещь, которую он мог написать и сразу промокнуть промокашкой и которую другому человеку понадобилось уничтожить.

Порой Николс соображал туго, но он никогда не стеснялся сделать паузу, чтобы подумать. Сейчас он задумался. Потом сказал:

— Но для этого нужно было бы три подписи. Это интересное предположение, и оно серьезно усугубляет подозрения против по крайней мере двух из ваших подозреваемых. Но опять же — где доказательства? Мы все время возвращаемся к этому. Вы создали впечатляющую конструкцию, Адам, меня она почти убедила. Но нам требуются серьезные вещественные улики. — Он подумал и добавил: — Это можно сравнить с Церковью: величественное сооружение, возведенное на недоказуемых предположениях, имеющее свою внутреннюю логику, но веское только в том случае, если ты на веру принимаешь изначальный постулат — существование Бога.

Он был весьма доволен подобной аналогией, хотя Дэлглиш сомневался, что она принадлежала ему. Николс снова раскрыл папку, почти рассеянно перелистал последние страницы «Дела» и сказал:

— Жаль, что вам не удалось проследить маршрут передвижений Бероуна после того, как он покинул дом шестьдесят два по Камден-Хилл-сквер. Он словно растворился в воздухе.

— Не совсем. Мы знаем, что он побывал в агентстве недвижимости на Кенсингтон-Хай-стрит, встретился там с одним из своих поверенных, Симоном Фоллетт-Бриггзом, и договорился о том, что на следующий день фирма пришлет кого-нибудь для оценки стоимости дома. Опять же вряд ли можно счесть этот поступок обычным для человека, замыслившего самоубийство. Фоллетт-Бриггз утверждает, что он был абсолютно спокоен, будто давал распоряжения о продаже какой-нибудь однокомнатной квартиры в бельэтаже стоимостью сорок тысяч. Поверенный тактично выразил сожаление по поводу того, что он собирается продать дом, в котором семья жила с того момента, как он был построен. Бероун ответил, что они владели домом полтора века, настало время уступить очередь кому-нибудь другому. Он не хотел обсуждать это и приехал лишь для того, чтобы подтвердить вызов оценщика. Беседа была недолгой. Он уехал около половины двенадцатого. Куда — проследить пока не удалось. Но вероятно, что он гулял где-то в парке или у реки: на его подошвах была грязь, которую впоследствии счищали и смывали.

— Смывали? Где?

— Вот именно. Это позволяет предположить, что он возвращался домой, но там никто не признается, что видел его. Конечно, он мог войти-выйти и незаметно, но тогда едва ли он оставался в доме достаточно долго, чтобы успеть почистить обувь. А отец Барнс уверен, что Бероун пришел к нему в церковь в шесть. Остается выяснить, где он провел недостающие шесть часов.

— Вы встречались с этим Фоллетт-Бриггзом? Странные у этих ребят фамилии. Нелегко ему, наверное, с ней живется. Он должен был получить отличные комиссионные. Впрочем, может, и получит еще, если вдова все же решит продавать дом. — Дэлглиш ничего не ответил. — Фоллетт-Бриггз не упомянул, на какую сумму рассчитывал?

Он говорит так, подумал Дэлглиш, будто речь идет о продаже подержанной машины.

— Ему не хотелось этого говорить, разумеется: мол, он пока не осматривал дом, к тому же не может знать, останется ли в силе намерение Бероуна теперь. Но после того как мы на него немного нажали, пробормотал, что надеялся продать дом больше чем за миллион. Это если не считать его содержимого, конечно.

— И все это достанется вдове?

— Но у вдовы алиби. Равно как и у любовника вдовы. А также, насколько мне известно, у всех остальных подозреваемых.

Дэлглиш, забрав свою папку, направился к двери, а вслед ему несся голос заместителя комиссара:

— Хоть одна физическая улика, Адам. Вот что нам необходимо. И ради Бога, постарайтесь добыть ее до того, как мы созовем следующую пресс-конференцию.

7

В понедельник утром Сара Бероун нашла на столе в вестибюле почтовую открытку, на которой был изображен бронзовый кот с сережками в ушах из Британского музея; на обороте — послание от Айвора, написанное его убористым прямым почерком:

Значит, он по-прежнему пользуется их старым кодом. У него всегда была наготове пачка открыток с изображениями экспонатов главных лондонских музеев. Любое упоминание о телефонном звонке означало предложение встретиться, а нынешнее послание гласило, что он просит ее быть у торгующего открытками киоска в Британском музее в следующий вторник. Время зависело от дня недели. По вторникам свидания всегда назначались на три часа дня. Как и всегда в подобных случаях, предполагалось, что она найдет возможность прийти. Если нет, ей следовало позвонить ему и сказать, что она не сможет поужинать с ним. Но Айвор не допускал мысли, что Сара не отменит все свои дела, когда получит открытку. Если встреча назначалась подобным образом, считалось, что это чрезвычайно важно.

Едва ли в случае необходимости полиция, не говоря уж о секретной службе, затруднится разгадать этот код, однако, может быть, именно его простота и открытость служили некоторой защитой. В конце концов, закон не запрещает друзьям вместе побродить часок по какой-нибудь галерее, а такая встреча позволяла им разговаривать обязательным в музеях шепотом, склоняться головами к одному и тому же путеводителю, двигаться произвольно, отыскивая пустые залы.

В те первые безрассудные месяцы, когда он только-только завербовал ее в «ячейку тринадцати» и когда Сара начинала влюбляться в него, она воспринимала эти открытки как любовные послания: таясь, подходила к столу в вестибюле, быстро просматривала почту, выхватывала открытку и всматривалась в нее так, словно эти убористые буковки могли сказать то, что ей так отчаянно хотелось услышать, но чего, как она знала, он никогда не напишет и тем более не скажет. Но сейчас она впервые прочла условный текст со смесью тоски и раздражения. Записка пришла слишком поздно: ей будет нелегко добраться до Блумсбери к трем. И почему, черт возьми, он просто не позвонит? Разрывая открытку на клочки, Сара впервые подумала, что вся эта конспирация — ребячество и не что иное, как результат его маниакальной потребности все засекречивать и манипулировать людьми. Они оба выглядят просто смешно.