Ради Елены - Джордж Элизабет (полные книги TXT) 📗
Сара удивила его с первой минуты. Сидя на высоком табурете в углу мастерской, она для начала не давала никаких указаний. Вместо этого Сара говорила. Говорила, поставив ноги на перекладину табурета, упираясь локтями в колени, вдоль и поперек испачканные краской, закрыв лицо руками, так что пряди волос струились сквозь пальцы. Сбоку стоял мольберт с рабочим полотном, на котором был изображен человек, прижимающий к себе маленькую девочку с растрепанными волосами. За весь свой монолог Сара ни разу не взглянула на холст. Слушатели и так уловили бы связь.
— Вы сюда пришли не за тем, чтобы учиться класть масло на холст, — говорила Сара собравшимся ученикам.
Подопечных было шестеро: три престарелые дамы в свободных платьях и грубых башмаках, жена американского военнослужащего, которой нужно было скоротать время, двенадцатилетняя девочка-гречанка, чей отец вольным слушателем приехал в университет на год, и Уивер. Ему сразу стало ясно, что он — самый серьезный студент из всех. Ему казалось, что Сара обращается к нему.
— Измазать красками холст и назвать это искусством может любой. Но вы пришли сюда не за этим. Вы здесь, чтобы научиться класть на холст частичку себя, рассказать, кто вы такой, с помощью композиции, колорита и гармонии. Ваша цель — изучить созданное до вас и прорваться дальше. Ваша задача выбрать образ и передать в картине его суть. Я смогу научить вас технике и приемам, но в конечном итоге любое ваше творение, которое претендует на то, чтобы называться произведением искусства, должно выражать ваше собственное «я». И…
Сара улыбнулась неожиданно солнечной улыбкой, без тени жеманства. Саре было невдомек, что, улыбаясь, она некрасиво морщила нос. А если бы и знала, то все равно не смущалась бы. Все внешнее не имело для нее значения.
— …если у вас нет собственного «я», или вы не сумеете к нему прислушаться, или по какой-то причине боитесь узнать о себе больше, чем знаете сейчас, вы все равно сумеете рисовать маслом на холсте. Ваша работа будет радовать глаз, будет радовать вас. Но кроме техники, в ней ничего не будет. И ее не назовут произведением искусства. Цель, наша Цель, — посредством живописи общаться с миром. Только для этого у вас внутри должно быть нечто, о чем вы можете сказать этому миру.
Легкость — вот ключ ко всему, говорила Сара. Живопись — это шепот. А не крик.
Уиверу стало стыдно за собственную наглость и за акварели, которые он принес с собой, будучи уверенным в их достоинствах. В конце занятия Уивер решил незаметно прокрасться к выходу, крепко держа свои работы в коричневой оберточной бумаге под мышкой, где им самое место. Но он не успел. Когда из мастерской выходили остальные ученики, Сара обратилась к нему:
— Доктор Уивер, я вижу, вы принесли показать мне свои работы.
Она стояла рядом и смотрела, как он разворачивает свои акварели, превратившись в сплошной комок нервов и чувствуя полную свою никудышность.
Сара задумчиво посмотрела на работы:
— Абрикосы и…
— Восточные маки, ~— покраснел Уивер.
— А-а, — протянула Сара и быстро добавила: — Да. Очень мило.
— Мило. Но это не искусство.
Сара посмотрела на него честным и дружелюбным взором. Уивер смешался от такого прямого женского взгляда.
— Не поймите меня превратно, доктор Уивер. Ваши акварели прелестны. А прелестные акварели тоже имеют право на существование.
—Только вы не повесили бы их у себя в гостиной.
— Я?..
Сара опустила глаза под его пристальным взглядом, затем с твердостью продолжила:
— Я предпочитаю работы, в которых чуть больше проблематики. Но это дело вкуса.
— А здесь проблематики нет?
Сара снова посмотрела на акварели, села на рабочий стол и положила на колени работы, сначала одну, потом вторую. Она поджала губы. И, надув щеки, выпустила воздух.
— Говорите прямо, — нетерпеливо усмехнулся Уивер, хотя ему было не до смеха, — не стесняйтесь.
Сара поймала Уивера на слове:
— Ладно, не буду. У вас определенно получаются копии. И вы это доказали. Но способны ли вы творить?
Он практически не почувствовал себя уязвленным, хотя был к этому готов.
— Давайте проверим.
— С удовольствием, — улыбнулась Сара.
В последующие два года Уивер с головой ушел в живопись, сначала присоединился к другому ее классу, потом к следующему, потом брал у нее частные уроки, оставаясь с ней наедине. Зимой они рисовали натурщиков в студии. Летом брали мольберты, альбомы для набросков, краски и отправлялись на пленэр. Они часто рисовали друг друга, упражняясь в анатомии. Грудино-ключично-сосцевидные мышцы, Тони, говорила Сара и прикасалась пальцами к своей шее, представь, что это шнурки под кожей. Вокруг постоянно звучала музыка, которую включала Сара. Знаешь, когда работает один орган восприятия, работают и все остальные, объясняла она, искусство не рождается, если сам художник пуст и ничего не ощущает. Вникни в мелодию, услышь ее, почувствуй, почувствуй искусство. И звучала музыка: назойливый марш кельтских народных мотивов, симфония Бетховена, ансамбль карибской музыки, африканская мешанина под названием «Мисса Луба», плач электрогитар, от которого мурашки пробегали по коже,
Очарованный мощью ее личности, ее преданностью искусству, Уивер сам ощутил, как сорок три года мрака остались за спиной и теперь над головой сияет солнце. Он будто заново родился. Интерес не ослабевает, ум не рассеивается, а чувства хлещут через край. Через шесть месяцев Сара стала его любовницей, а пока Уивер называл это состояние поисками искусства. Пока что все было относительно безопасно. И не хотелось думать о будущем.
Сара. Уивер удивился, что даже сейчас, после всего случившегося, даже после Елены, ее имя хочется шептать, хотя он запретил себе это еще восемь месяцев назад, когда Джастин обвинила его в измене, а он не стал отпираться.
Супруги поехали в старую школу под вечер в один из четвергов, когда обычно проходили занятия. Горел свет, в камине играл огонь, на опущенных шторах отражалось его мерцание, и Уивер знал, что Сара ждет его, что заиграет музыка и на полу и подушках будут валяться наброски. Когда раздастся звонок, она выйдет навстречу, распахнет дверь, бросится к нему, увлечет внутрь, Тонио, мне в голову пришла замечательная мысль насчет женщины в Сохо, ну, ты помнишь, эта картина целую неделю покоя мне не дает…
Я не могу это сделать, говорил Уивер жене. Не проси меня. Это убьет ее.
Мне наплевать, как она к этому отнесется, ответила Джастин и вышла из машины.
Когда он позвонил, Сара, наверное, как раз проходила мимо двери, потому что открыла сразу, и в ту же секунду залилась собака. Обернувшись, Сара кинула: Флэйм, прекрати, это же Тони, ты знаешь Тони, глупыш, А когда повернулась, увидела обоих: впереди Уивер, поодаль его жена, у него под мышкой портрет в коричневой бумаге.
Сара не сказала ни слова. Не пошевелилась. Не сводила взгляда с Джастин, и Уивер увидел, глядя на нее, какой грех он взял на душу. Предательство — штука обоюдоострая, сказала как-то Сара. И только когда она попыталась укрыться под маской воспитанности и соблюсти приличия, он это понял.
Тони.
Энтони, поправила ее Джастин.
Они прошли в дом. Из гостиной выбежал Флэйм, держа в зубах старый вязаный носок, и радостно гавкнул, завидев приятеля. Дремлющий возле огня Силк поднял голову и лениво поздоровался, вытянув свой длинный изящный хвост.
Ну, Энтони, сказала Джастин.
Волю его словно парализовало, он не мог ничего сделать и не мог отказать Джастин.
Сара посмотрела на картину. Что ты принес мне, Тонио, словно Джастин и не было здесь вовсе.
В гостиной стоял мольберт, на который Уивер водрузил полотно, сняв оберточную бумагу. Уивер думал, что она бросится к своему творению, увидев на улыбающихся лицах его дочери огромные красные, белые и черные пятна. Но Сара медленно подошла к холсту и протяжно застонала, увидев внизу полотна маленькую медную пластинку с гравировкой: «ЕЛЕНА».
Уивер услышал, как пошевелилась Джастин, как она произносит его имя, почувствовал, как она сует ему в руку нож. Большой кухонный нож. Джастин взяла его в ящике на кухне перед отъездом. Она сказала, чтобы я в жизни не видела этой картины и этой женщины, ты сделаешь это сегодня же и на моих глазах.
