Мастера детектива. Выпуск 1 - Кристи Агата (книги хорошего качества txt) 📗
— Спросите у нее, узнает ли она миссис Кларк.
Американка пожала плечами и как–то особенно неприятно застучала своими высоченными каблуками.
— Что она говорит?
— Говорит, что вы не хуже ее это знаете.
— В таком случае попросите ее, пожалуйста, пройти в ваш кабинет, мне нужно задать ей несколько вопросов.
Директор стал переводить. Мегрэ воспользовался этим и прикрыл лицо убитой.
— Что она говорит?
— Она говорит, что не пойдет.
— Вот как! Будьте добры сообщить ей, что я состою начальником особого отдела Уголовной полиции…
Мисс Эллен посмотрела на него в упор и заговорила, не дожидаясь перевода сказанной им фразы. Мегрэ проворчал свою неизменную присказку:
— Что она говорит?
— Чтоу она говрит? — передразнила его американка с непонятным раздражением. И снова застрекотала по–английски, словно разговаривая сама с собой.
— Переведите мне, что она сказала. Пожалуйста.
— Она сказала: «Прекрасно видно, что он из полиции, что…»
— Ну говорите, не стесняйтесь!
— Что достаточно поглядеть на ваш котелок и на вашу трубку… Уж извините меня, вы ведь сами просили перевести… Она заявляет, что не будет отвечать на ваши вопросы.
— Почему?
— Сейчас спрошу ее…
Эллен Дерромен выслушала директора, закуривая сигарету, еще раз пожала плечами и произнесла несколько слов.
— Она говорит, что никому не обязана отдавать отчет и подчинится только официальному вызову…
Тут американка бросила на Мегрэ последний взгляд, круто повернулась и все такой же решительной походкой двинулась к лестнице.
Директор, несколько встревоженный, перевел глаза на комиссара и, к великому своему удивлению, увидел, что тот улыбается.
В подвале было так жарко, что Мегрэ пришлось снять пальто, но он не расстался ни с котелком, ни с трубкой. Заложив руки за спину, он с самым миролюбивым видом прохаживался по коридорам, время от времени останавливался перед застекленной перегородкой какого–нибудь отделения, словно перед стеклянной стенкой аквариума.
Да на него и производило впечатление аквариума это обширное подземелье, где весь день работа шла при электрическом свете. Океанографический музей. В каждой застекленной клетке суетились более или менее многочисленные живые существа; обитатели подвала сновали взад и вперед, переносили тяжести, котлы, стопки тарелок, пускали в ход грузовые лифты, подъемники для посылаемых наверх кушаний или же торопливо снимали и подносили к уху маленькие телефонные трубки.
«Привести бы сюда дикаря из дебрей Африки. Что бы он сказал, глядя на это зрелище?..»
Явились чиновники из прокуратуры, но долго не задержались — пробыли несколько минут, и, как всегда, следователь предоставил Мегрэ полную свободу действий. Два–три раза Мегрэ говорил по телефону из стеклянной каморки Рамюэля.
У Жана Рамюэля был такой кривой нос, что всегда казалось, будто лицо этого счетовода повернуто в профиль. Кроме того, он, несомненно, страдал болезнью печени. Не зря он перед тем, как приступить к завтраку, который ему принесли на подносе, вытащил из кармана жилета бумажный пакетик с белым порошком и растворил это снадобье в стакане воды.
Между часом и тремя часами дня горячка достигла предела, работа шла в таком быстром темпе, что, казалось, тут с бешеной скоростью крутят киноленту.
— Простите… Извините…
Поминутно кто–нибудь наталкивался на комиссара Мегрэ, но тот невозмутимо продолжал свою прогулку, останавливался, снова шагал, иногда задавал вопрос.
Многих ли он втянул в разговор? Человек двадцать, не меньше. Шеф–повар объяснил ему, как в отеле действует кухня. Рамюэль сообщил, что означают разные цвета талонов.
Все так же сквозь стекло перегородки он наблюдал, как завтракали в «курьерской столовой». К завтраку спустилась Гертруда Бормс, бонна маленького Кларка, толстая особа с хмурым лицом.
— Говорит она по–французски?
— Ни слова…
Она много ела, болтая с шофером в ливрее, сидевшим напротив нее.
Самое любопытное зрелище представлял собою Проспер Донж, хлопотавший в своем кафетерии. Он очень походил на золотую рыбку в банке — шевелюра у него была огненно–рыжая, цвет лица почти кирпичный, как это нередко бывает у рыжих, а губы толстые и оттопыренные, как у рыбы.
Так же, как рыба, он время от времени приникал лицом к стеклянной стенке и удивленно таращил глаза, вероятно, изумляясь тому, что комиссар полиции до сих пор еще не сказал ему ни слова.
Мегрэ разговаривал со всеми, но как будто и не замечал присутствия Проспера Донжа, хотя тот был главным свидетелем — ведь именно он обнаружил труп!
Проспер Донж тоже позавтракал, присев за столик в своем кафетерии, и три подручные толстухи усердно суетились вокруг него. Ежеминутно трещал звонок, и в окошечке появлялся подъемник. Донж хватал лежавший там талон, ставил на его место поднос с заказанными кушаньями, и подъемник двигался вверх, на какой–нибудь этаж отеля.
Вся эта торопливая суета, с виду такая сложная, в сущности, была довольно проста. Большой ресторан отеля, где в этот час, вероятно, завтракало человек двести–триста, находился как раз над кухней, и большинство заказов отправляли именно туда. Всякий раз, как клетка подъемника спускалась, сверху доносились неясные звуки музыки.
Некоторые клиенты, однако, ели у себя в номере, и для их обслуживания имелся на каждом этаже коридорный. На одном уровне с подвальными помещениями находилась закусочная, которая с пяти часов вечера превращалась в дансинг.
За телом приехали из судебно–медицинской экспертизы и два специалиста из отдела криминалистики, которые, вооружившись сильными лампами и фотоаппаратами, с полчаса исследовали шкаф № 89, пытаясь обнаружить отпечатки пальцев.
Все это, казалось, не интересовало Мегрэ. Разве ему не сообщат результаты, когда он потребует?
Со стороны могло показаться, что он лишь из любопытства знакомится с тем, как поставлено дело в прославленном отеле. Он поднялся по узкой лестнице, отворил и тотчас же закрыл дверь на первой площадке, так как очутился в большом, шумном зале ресторана, где стоял гул от разговоров, звяканья вилок и звуков музыки.
Он поднялся выше. Коридор, бесчисленные нумерованные двери, бесконечная ковровая дорожка красного цвета.
В сущности говоря, каждый клиент мог спуститься в подвал по черной лестнице. Так же было и со служебным входом на улице Понтье. Вращающуюся дверь парадного подъезда с Елисейских полей стерегли два шофера, швейцар и рассыльные, но любой прохожий мог проникнуть в «Мажестик» через служебный вход, и, вероятно, никого не встревожило бы его появление.
Та же история и в большинстве театров, которые строго охраняются с одной стороны, но открыты, как ветряные мельницы, со стороны артистического подъезда.
Время от времени в раздевальню входили люди в белых куртках. Вскоре они выходили оттуда хорошо одетые, со шляпой на голове.
Сменялись бригады. Шеф–повар отправился вздремнуть в задней комнате, как это бывало всегда между горячкой в часы завтрака и горячкой, начинавшейся в обеденное время.
В четыре часа дня послышалась музыка, на этот раз громкая, звучавшая близко — в соседнем помещении дансинга. Проспер Донж с удрученным видом заваривал чай в выстроенных рядами маленьких чайниках, наливал сливки в микроскопические молочники, потом подходил к стеклянной перегородке и тревожно поглядывал на Мегрэ.
В пять часов ушли три его помощницы, их заменили две другие. В шесть часов он отнес счетоводу Рамюэлю груду талонов и какой–то список — вероятно, итог отпущенного из кафетерия. Затем тоже направился в раздевальню, вышел из нее в своем обычном костюме, взял велосипед, который успел починить ему рассыльный.
На дворе уже стемнело. На улице Понтье было людно и шумно. Лавируя между такси и автобусами, Проспер Донж двинулся к Елисейским полям. Не доезжая до площади Этуаль, он вдруг повернул обратно, возвратился на улицу Понтье, вошел в магазин, торговавший радиоприемниками и телевизорами, и заплатил в кассу триста франков с небольшим — месячный взнос за купленный в рассрочку приемник.
