У фламандцев - Сименон Жорж (книги регистрация онлайн .txt) 📗
Через витрину лавки фламандцев видна была седая голова мадам Питере; она наблюдала за полицейскими.
Разговор не клеился. Оба они смотрели вокруг, ни на чем не останавливая взгляда.
По одну сторону река с прорванными плотинами уносила обломки судов. На другой стороне возвышался дом фламандцев.
— У них два выхода, — заметил Машер. — Один — тот, который мы знаем, другой — позади дома… Во дворе есть колодец…
И он поспешно добавил:
— Я его исследовал, я все там проверил. И все-таки, не знаю, почему, мне все время кажется, что труп в Мёзу не бросали. Откуда взялся этот дамский носовой платок на крыше?
— Вы знаете, что мотоциклиста обнаружили?
— Да, мне сообщили. Но это совсем не доказывает, что Жозефа Питерса в тот вечер здесь не было.
Ну, конечно. Никаких доказательств ни «за», ни «против»! Не было даже серьезного свидетельского показания.
Жермена Пьедбёф вошла в лавку около восьми вечера. Фламандцы утверждают, что через несколько минут она от них ушла. Однако же никто другой больше ее не видел.
Вот и все!
Пьедбёфы обвиняли фламандцев и требовали триста тысяч франков компенсации.
Задребезжал звонок. В лавку вошли две женщины с барок.
— Вы все еще думаете, комиссар…
— Я совсем ничего не думаю, старина! До скорого!..
И он тоже вошел в лавку. Обе покупательницы подвинулись, чтобы дать ему место.
Мадам Питере крикнула:
— Анна!
Она засуетилась, открыла застекленную дверь, ведущую в кухню.
— Входите, господин комиссар… Анна сейчас спустится… Она убирает спальни…
Мадам Питере снова занялась покупательницами, а комиссар, пройдя через кухню, вышел в коридор и стал медленно подниматься по лестнице.
Анна, по-видимому, не слышала его шагов. Повязав голову платком, она чистила мужские брюки. Дверь была открыта.
Увидев посетителя в зеркале, Анна живо обернулась и выпустила из рук щетку.
— Вы были там?
Утром, не одетая, она была все такой же. Тот же облик благовоспитанной, сдержанной девушки.
— Прошу прощения… Мне сказали, что вы наверху…
Это комната вашего брата?
— Да… Он уехал сегодня рано утром… Экзамен предстоит очень трудный… Он хочет сдать его с блеском, как и предыдущие…
На комоде большой портрет Маргариты Ван де Веерт в светлом платье и шляпе из итальянской соломки. И надпись, сделанная рукой Маргариты узкими, остроконечными буквами. Это было начало «Песни Сольвейг»:
Мегрэ взял в руки портрет. Анна с каким-то недоверием пристально смотрела на комиссара, словно боялась, что он улыбнется.
— Это стихи Ибсена, — сказала она.
— Знаю…
И Мегрэ продекламировал окончание поэмы:
И все-таки комиссар чуть не улыбнулся, глядя на брюки, которые Анна не выпускала из рук.
Это было так неожиданно, даже трогательно, эти романтические стихи в серенькой обстановке студенческой комнаты.
Жозеф Питере, длинный и тощий, плохо одетый, со светлыми волосами, которые никак не укладывались, несмотря на старания, со слишком большим носом и близорукими глазами…
ЁПрекрасный мой жених…
И этот портрет провинциалочки с ее воздушной, слащавой красивостью! Ничто не напоминало здесь волнующей обстановки из драмы Ибсена, героиня не взывала к звездам! Она по-мещански списала готовые стихи:
Она и в самом деле оставалась верной, она и в самом деле ждала! Несмотря на Жермену Пьедбёф! Несмотря на ребенка! Несмотря на проходящие годы!
Мегрэ стало как-то неловко. Он окинул взглядом стол, на котором лежал зеленый бювар, стояла медная чернильница, должно быть, чей-то подарок, и пластмассовые ручки.
Он машинально открыл один из ящиков комода и увидел в картонной коробке без крышки любительские фотографии.
— У моего брата есть фотоаппарат.
Молодые люди в студенческих фуражках. Жозеф на мотоцикле, рука на ручке газа, словно он собирался рвануть с места… Анна за роялем… Еще одна девушка, более тонкая, более грустная…
— Это моя сестра Мария.
И вдруг он увидел маленькую фотографию для паспорта, унылую, как все подобные снимки, из-за резких контрастов черных и белых тонов.
На ней была девушка, такая хрупкая, миниатюрная, что ее можно было принять за девчонку. Огромные глаза чуть ли не во все лицо. Она была в какой-то смешной шляпке и, казалось, с испугом смотрела в аппарат.
— Это Жермена, правда?
Сын был на нее похож.
— Она была больная?
— Не очень здоровая. Перенесла туберкулез.
Зато у Анны здоровья хватало! Крупная и крепко сбитая, она отличалась удивительной уравновешенностью. Она наконец положила брюки на кровать, покрытую стеганым одеялом.
— Я сейчас был у нее.
— Что они вам сказали?.. Должно быть…
— Я видел только акушерку… И малыша…
Она, словно стесняясь, не стала задавать вопросов.
Держалась скромно.
— Ваша комната рядом?
— Да, у нас общая комната с сестрой…
Комнаты были смежные, и Мегрэ открыл дверь, ведущую в спальню девушек. Она была светлее, потому что окна выходили на набережную. Кровать была уже застелена. В комнате царил полный порядок, вся одежда была убрана.
Только две тщательно сложенные ночные рубашки на обеих подушках.
— Вам двадцать пять лет?
— Двадцать шесть.
Мегрэ хотел спросить ее, но не знал, как задать этот вопрос.
— Вы никогда не были обручены?
— Никогда.
Но вопрос, который он хотел задать ей, был несколько иной. Она заинтересовала его, и особенно теперь, когда он увидел ее комнату. Заинтересовала, как загадочная статуя. Он думал о том, трепетало ли уже от страсти это совсем не соблазнительное тело, была ли она кем-нибудь еще, кроме преданной сестры, примерной дочери, хозяйки дома, одной из семьи Питерсов, скрывалась ли, наконец, под этими ее обличьями настоящая женщина!
А она не отводила взгляда. Она не пряталась. Она, должно быть, чувствовала, что он разглядывает не только ее лицо, но и фигуру, и даже не вздрогнула.
