Лощина - Кристи Агата (серия книг TXT) 📗
Она чувствовала свое внутреннее превосходство Она вовсе не была такой дурой, какой ее считали. Часто она говорила, что не понимает, а сама прекрасно все понимала. Игра ее даже забавляла. Герда испытывала удовольствие от мысли, что вполне справилась бы с тем, на что ее считали неспособной. Но такое поведение не годилось для «Долины». Там все были такие высокоразвитые, что казалось, это какая-то другая порода людей. Она их ненавидела. А Джон там очень любил бывать, он возвращался из «Долины» отдохнувший, освеженный и менее раздражительный.
Дорогой, милый Джон! Он же замечательный, это все говорят. Он хороший врач, он гробит себя на работе, он принимает не только богатых людей, он еще возится в больнице с бедняками. Джон — бескорыстный, благородный человек!
С самого начала она поняла, что ему нужно во всем подчиниться. Он выбрал ее, а мог бы сделать и более блестящую партию. Она не была ни красивой, ни особенно умной, но он на это не посмотрел. Он сказал: «Я буду с вами и я буду о вас заботиться! Это обязанность мужчины». И это просто чудесно, что он выбрал именно ее! Он ей сказал, конечно, что всегда будет поступать по-своему, она не возражала. Никогда и ни в чем она ему не возражала. Она во всем старалась ему подчиниться, особенно в последнее время, когда он стал таким нервным и трудным. Все его раздражало, ничем ему нельзя было угодить. Но на него нельзя сердиться, у него столько дел, он так устает.
А тут еще это жаркое. Давно пора было отправить его на кухню. Джон так и не идет. Он всегда говорит, что она неспособна принять правильное решение. Снова она почувствовала себя очень несчастной. Баранья ножка! Эти дни в «Долине»!
У нее началась сильная головная боль. Мигрень! Только этого еще не хватало! Джон терпеть не может, когда у нее мигрень, и не хочет ее лечить. Ведь мог бы дать что-нибудь для облегчения боли, разве это трудно? Нет, он говорит: «На это не рассчитывай, я не хочу отравлять тебя всякой дрянью, лучше иди погуляй»
Ножка! Теперь она думала только о ней. Ножка. Ножка. Ножка.
На ресницах у Герды появились слезы. Почему она всегда ошибается, почему ничего не может сделать правильно?
Теренс тоже смотрел на остывающее жаркое. «Почему мы не можем начать есть? — думал он. — Какие взрослые глупые». Громко он сказал:
— Николсон из нашего класса и я приготовили нитроглицерин, он пока у них в доме.
— Это, наверное, очень интересно, — сказала Герда, думая о ножке. Пока еще есть время отправить эту злосчастную ножку в кухню.
Теренс смотрел на свою мать и удивлялся. Он сам смутно чувствовал, что изготовление нитроглицерина — занятие, которое взрослые одобрять не должны. Это — удобный случай! Это случайно полученное согласие при случае ему пригодится! Вдруг будет неудача, вдруг этот нитроглицерин произведет то действие, которое от него ожидают? Тогда он скажет, что предупредил свою мать. Но эта удача не доставила ему радости. «Неужели мама не понимает, что такое нитроглицерин?» — думал он.
Теренс глубоко вздохнул. Такое впечатление, что он один на белом свете! У отца никогда нет времени его выслушать. Мать не обращает внимания на то, что он говорит, а Зена всего лишь маленькая девчонка. Он занимается какими сложными химическими опытами, но ведь это никому не интересно!
Бах! Герда подскочила. Захлопнулась дверь врачебного кабинета Джона, он поднимался по лестнице. Он вторгся в столовую, как порыв ветра. Обстановка сразу изменилась. Всем передалась его энергия и бьющая через край жизненная сила. Казалось, у него прекрасное настроение.
— Как мне надоели эти ужасные больные! — воскликнул он, усаживаясь за стол.
— Не говори так! — голос Герды задрожал, ведь она его упрекнула. — Дети могут подумать, что ты говоришь серьезно.
— А я и говорю совершенно серьезно. Мой сын не должен стать врачом, и у него не будет этих скучных больных. В интересах сына Герда поспешила заявить, что отец шутит.
— А я не верю! — серьезно сказал Теренс.
— Если бы ты не любил больных, ты не стал бы врачом, — сказала Герда, улыбаясь.
Джон, стал точить нож, чтобы разрезать мясо.
— Все врачи, и я в том числе, занимаются медициной именно потому, что ненавидят болезни. — Совсем другим тоном он спросил:
— Почему мясо холодное? Почему его не подогрели?
— Я думала, что ты придешь с минуты на минуту…я…
Раздраженный, Джон нажал кнопку звонка. Прибежал лакей.
— Заберите, это нужно разогреть!
— Хорошо, сэр!
В этом ответе чувствовался намек на дерзость. Легко можно было догадаться, что слуга думает о хозяйке дома, способной сидеть за столом и безучастно смотреть на остывающую баранью ножку.
— Мне очень жаль, — сказала Герда. — Это моя ошибка. Сначала я думала, что ты сейчас придешь, потом решила, что если отправлю ее на кухню, то…
Джон довольно грубо перебил ее.
— Зачем объяснения? Что они изменят? Машина готова?
— Готова.
— Тогда едем!
Он подумал о красивой дороге, по которой им предстояло ехать. Аромат осени… Люси и Генри… Генриетта…
Генриетту он не видел целых четыре дня! В последний раз он опять на нее рассердился. Его раздражал этот взгляд, который, казалось, был устремлен куда угодно, но только не на него. «Конечно, — думал он, — она художница, и у нее большой талант. Но когда я с ней, она обязана думать обо мне и только обо мне». Эти мысли были несправедливы, и он это знал. Генриетта всегда мало говорила о своей работе, гораздо меньше, чем все его знакомые художники. Только редко она уходила в себя, думала о чем-то своем, и в такие моменты как будто бы совершенно забывала о нем. Это было ему понятно, но все равно невыносимо.
Как-то раз он серьезно спросил Генриетту, смогла бы ли она все бросить, если бы он ее об этом попросил.
Очень удивленно она спросила:
— Что значит «все»?
— Все это! — Он уже упрекал себя за этот вопрос, не следовало его задавать, но он широким жестом обвел все, что находилось в мастерской. Он думал: «Она должна согласиться, это не будет правдой, я знаю, но ведь должна же она понять, что это мне так необходимо. Мне нужна эта ложь, для моего покоя! Пусть она скажет: „Конечно“, и мне будет совершенно все равно, что она думает на самом деле».
Генриетта долго молчала, ее глаза приняли отсутствующее выражение, брови нахмурились, наконец, она ответила:
— Конечно. Конечно, если бы это было совершенно необходимо!
— Что вы хотите сказать, что вы подразумеваете?
— Я не могу ответить точно, Джон! Совершенно необходимо, ну, как ампутация, например.
— Значит, для вас это было бы жестокой хирургической операцией?
— Вы рассердились? Какого же ответа вы ожидали?
— Вы сами прекрасно знаете. Одного слова было бы достаточно — «да». Почему вы его не сказали? Всем людям вы хотите доставить удовольствие, а обо мне думать не хотите! Почему вы отказали мне в этой лжи? Почему?
— Не знаю, Джон, не могу — и все. Я не могу… Он быстро ходил по мастерской, потом сказал:
— Вы сводите меня с ума, Генриетта. Мне кажется, что у меня нет никакого влияния на вас.
— Для чего вам это нужно?
— Я не знаю, но я бы этого хотел. Я хочу быть первым.
— Вы и так первый, Джон!
— Нет. Как только я умру, вы с пылающими от слез глазами сразу же начнете лепить женщину в трауре или еще какое-нибудь выражение «Скорби»!
Она тихо сказала:
— Может быть, это верно!.. Да, вы безусловно правы… Но ведь это ужасно! — Она остановилась рядом с ним, в глазах ее был страх…
Пудинг, как оказалось, сгорел. Герда поторопилась взять вину на себя.
— Это я виновата, дорогой! Как это получилось, не понимаю, дай мне эту верхнюю сгоревшую часть.
Джон не ответил. Пудинг сгорел, потому что он задержался у себя в кабинете. Потому что предавался там этим нелепым мыслям, потому что он думал о Веронике, Генриетте и мамаше Крэбтри. Вина лежала исключительно на нем. Но это упрямство Герды — зачем ей есть сгоревшую часть? Для чего эта игра в страдание? Почему Теренс смотрит на него круглыми удивленными глазами? Почему Зена все время фыркает? Почему они все такие противные?
