Убийства на улице Морг. Сапфировый крест (сборник) - Честертон Гилберт Кийт (бесплатная регистрация книга .txt) 📗
Леди Галлоуэй вскрикнула. Все остальные с замиранием сердца вдруг ощутили, что перед ними приоткрылась завеса, скрывающая дьявольские хитросплетения в скорбной судьбе двух любовников. Они увидели гордое бледное лицо шотландской аристократки и ее возлюбленного – ирландского проходимца так, словно это были лики на старинных портретах в заброшенном доме. Долгая тишина наполнилась смутными мыслями об убитых мужьях, отравленных кубках и коварных любовницах.
И в самый жуткий миг сгустившейся замогильной тишины как гром среди ясного неба прозвучал невинный голос:
– А что, сигара была очень длинной?
Вопрос был настолько не связан с тем, о чем только что говорилось, что все начали крутить головами, пытаясь понять, кто это сказал.
– Я имею в виду, – донесся из дальнего угла голос маленького священника, – я имею в виду ту сигару, которую докуривает мистер Брейн. Похоже, она длинная, как трость.
Несмотря на неуместность этого замечания, во взгляде поднявшего голову Валантэна было заметно не только раздражение, но и согласие.
– Верно, – резко произнес он. – Иван, сходите еще раз к мистеру Брейну и немедленно приведите.
Как только за расторопным слугой закрылась дверь, Валантэн обратился к девушке изменившимся голосом:
– Леди Маргарет, – сказал он, – я уверен, все мы вам благодарны и восхищаемся тем, что вы сумели переступить через чувство собственного достоинства, чтобы объяснить поведение майора, но вопрос остается открытым. Насколько я понимаю, лорд Галлоуэй встретил вас в коридоре между кабинетом и гостиной, и прошло какое-то время, прежде чем он выглянул в сад и увидел там майора.
– Не забывайте, – ответила Маргарет с легкой иронией в голосе, – я только что ответила ему отказом, и вряд ли мы могли возвращаться в дом, взявшись за руки. Он же все-таки джентльмен, поэтому чуть-чуть задержался… И попал под обвинение в убийстве.
– Но за те несколько секунд, – рассудительно произнес Валантэн, – он вполне мог…
Снова раздался стук, и в двери появилось испуганное лицо Ивана.
– Прошу простить, – сказал он, – но мистер Брейн покинул дом.
– Покинул! – вскричал Валантэн и впервые за все заседание поднялся со стула.
– Ушел. Удрал. Испарился, – пояснил Иван, смешно подбирая французские слова. – Его шляпа и пальто тоже исчезли, но и это еще не все. Я выбежал на улицу посмотреть, может, там следы какие остались, и нашел один след. Да и не маленький.
– Объясните, – сказал Валантэн.
– Так я лучше покажу. – Иван скрылся за дверью и появился вновь со сверкающей кавалерийской саблей, запачканной кровью на конце и по кромке. Все посмотрели на оружие словно в комнате сверкнула молния, но бывалый слуга продолжил вполне спокойно: – Я заметил ее в кустах у дороги, – сказал он, – шагах в пятидесяти от дома, как в Париж ехать. Короче говоря, там, куда ваш уважаемый мистер Брейн зашвырнул ее, когда убегал.
Вновь наступила тишина, но на этот раз иного рода. Валантэн взял саблю, осмотрел, ненадолго, но глубоко задумался, после чего повернулся к О’Брайену и с уважением произнес:
– Майор, я надеюсь, если это оружие понадобится полиции для осмотра, вы предоставите его. А пока, – добавил он, со звоном вогнав саблю в ножны, – позвольте вернуть вам вашу саблю.
Сказано и сделано это было с таким военным благородством, что присутствующие с трудом воздержались от аплодисментов.
Для самого Нила О’Брайена этот символический жест стал поворотной точкой его существования. К тому времени, когда он снова вышел в раскрашенный утренними красками таинственный сад, привычная трагическая пустота слетела с его лица, теперь это был человек, у которого было множество поводов для счастья. Лорд Галлоуэй оказался джентльменом и извинился перед ним. Леди Маргарет – больше, чем леди… по крайней мере, обычная женщина, и, когда они перед завтраком прогуливались между старых клумб, принесла ему нечто лучшее, чем извинения. Он не мог не чувствовать, что отношение всей компании к нему переменилось, стало более человечным, поскольку тень подозрения, снятая с него, улетела в Париж вслед за странным миллионером, человеком, которого они почти не знали. Дьявол изгнан из этого дома… Вернее, сам сбежал.
И все же загадка все еще оставалась не разгаданной, и когда О’Брайен уселся на садовую скамейку рядом с доктором Симоном, этот человек науки тут же снова заговорил о ней. Однако О’Брайен в ту минуту был плохим собеседником, потому что мысли его были заняты вещами куда более приятными.
– Меня это не очень интересует, – честно признался ирландец. – Особенно сейчас, когда все, кажется, стало понятно. Очевидно, Брейн по какой-то причине ненавидел этого незнакомца. Он заманил его в сад и убил там моей саблей. Потом дал деру в город, а саблю по дороге просто выбросил, вот и все. К слову, Иван мне сказал, что в кармане убитого нашли американский доллар, так что, выходит, он был земляком Брейна, а значит, все сходится. По-моему, никаких загадок.
– В этом деле – пять огромнейших загадок, – спокойным голосом произнес доктор. – Что-то вроде внутренних тайных комнат в одной большой тайной комнате. Поймите правильно, я не сомневаюсь, что это дело рук Брейна. К тому же, его бегство доказывает это. Я говорю о том, как он это сделал. Первая загадка: зачем одному человеку понадобилось убивать другого человека огромной саблей, если он мог сделать его простым ножом, который потом легко можно спрятать в карман? Вторая загадка: почему не было ни шума, ни криков? Неужели человек, видя, что к нему кто-то приближается, размахивая длинной саблей, ничего не произнес и вообще не издал ни звука? Третья загадка: у входа в дом весь вечер дежурил слуга, а сад Валантэна так защищен, что в него и мышь не проскочит. Как туда попал убитый? Четвертая загадка: опять же, как Брейну удалось покинуть дом?
– А пятая? – спросил Нил, не отрывая взгляда от английского священника, который медленно приближался к ним по дорожке.
– Ну, это мелочь, – сказал доктор, – и все же довольно странно. Когда я впервые увидел голову, мне показалось, что убийца отрубил ее несколькими ударами. Но, осмотрев все внимательнее, я обнаружил много порезов рядом с основным разрезом. Другими словами, они появились там после того, как голова была отсечена. Неужели Брейн так люто ненавидел своего врага, что кромсал его тело в лунном свете, когда в любую секунду его могли заметить?
– Ужасно! – произнес О’Брайен и поежился.
Маленький священник, отец Браун, уже успел подойти и теперь скромно стоял поодаль, дожидаясь, пока они закончат разговор. Потом смущенно сказал:
– Прошу прощения, извините, что прерываю, но меня послали сообщить вам новость.
– Новость? – повторил Симон и боязливо посмотрел на гонца через пенсне.
– Прошу прощения, да, – тихо сказал отец Браун. – Видите ли, произошло еще одно убийство.
Оба мужчины вскочили со скамейки, чуть не опрокинув ее.
– Но самое странное то, – продолжил священник, поглядывая на рододендроны, – что оно совершено тем же отвратительным способом. Отрублена голова. Ее обнаружили в нескольких ярдах от дома рядом с дорогой, по которой Брейн должен был идти в Париж. Она лежала на берегу реки, кровь стекала в воду. Поэтому посчитали, что…
– Черт побери! – воскликнул О’Брайен. – Да что этот Брейн, маньяк, что ли?
– И в Америке знают, что такое вендетта, – бесстрастно произнес священник, а потом добавил: – Вас просят зайти в библиотеку для осмотра.
Майор О’Брайен последовал за остальными в дом, ощущая дурноту. Ему как солдату была отвратительна эта таинственная резня. И когда уже закончатся эти нелепые ампутации? Сначала отрубили одну голову, теперь вторую. Это не тот случай (про себя горько пошутил он), когда одна голова хорошо, а две лучше. Когда он проходил через кабинет, его поразило жуткое совпадение. На столе Валантэна лежало цветное изображение третьей окровавленной головы, и это была голова самого Валантэна. Присмотревшись внимательнее, он понял, что это всего лишь обложка «Гильотины», газеты партии националистов, которая каждую неделю изображала одного из своих политических противников с закатившимися глазами и искривившимся лицом, так, как бы они выглядели сразу после казни, а Валантэн – известный противник церкви. Но О’Брайен был ирландцем и даже когда грешил, оставался существом чистым и невинным, поэтому у него вызвала отвращение та врожденная крайняя жестокость, которая отличает французов от всех остальных наций. В этот миг он ощутил весь Париж целиком, от величественно-нелепых готических церквей до сальных картинок в газетах. Он вспомнил вакханалию веселья Великой революции. Весь огромный город показался ему одним уродливым сгустком отвратительной энергии, от кровожадной карикатуры на столе Валантэна до той высоты, где над скопищем горгулий сам дьявол, улыбаясь, смотрит с собора Парижской Богоматери.
