Крестная мать - Барабашов Валерий Михайлович (бесплатные версии книг TXT) 📗
— Берите, берите, — согласилась Татьяна (разговор шел на кухне, когда они готовили поминки). — Марийка рассказывала мне про эти деньги. Она их выиграла в спортлото. Повезло так. Зачеркнула цифры и… выиграла.
— Надо же! — ахнула Валентина Арсентьевна.
Татьяна переменила тему.
— Вы с мужем разошлись? — вежливо поинтересовалась она.
— Да. Бил он меня, гулял налево и направо. Детки от него верченые какие-то, капризные. Мария хоть и училась хорошо, а вся нервная была, дерганая. А потом бросила меня, уехала в Москву, в училище это театральное поступать.
— Она была хорошей артисткой, Валентина Арсентьевна, — уже за столом продолжил разговор Саня Зайцев. — Я с ней во многих спектаклях играл, знаю.
— Да, я была на одном или двух… точно не помню, — тихо ответила Валентина Арсентьевна. — Кошку она изображала. Потом разбойницу, что ли…
Игрушки все это, не профессия. Медсестра — это надежно, на всю жизнь. Заболеешь когда, лекарства можно бесплатно взять, уколы можно старикам делать, все приработок. А она никогда матери рубля не прислала. Только и приходили эти… программки по почте: вот, мол, мама, смотри, в каких я спектаклях тут играю…
Матери Марийки, видно, неинтересно было говорить о театре, она спрашивала бабу Олю, сколько и чего тут у дочери осталось, уточнила, цела ли кожаная новая сумка и пальто с норковым воротником, какое она купила еще в Камышлове (Лиле сгодится), и почему дочь так дорого платила за постой?..
— Валентина Арсентьевна, вы меня извините, — не выдержала Татьяна. — Вы разве не собираетесь в суд подавать? Марийку же довели до самоубийства, она покончила с собой в знак протеста.
Та глянула на Татьяну по-монашески покорно, втянула голову в худые острые плечи, легко угадывающиеся под шерстяным стареньким платьем.
— А чего я буду подавать? На кого? В театре я не разбираюсь, чего они не поделили, не знаю. Маруся ничего не писала. Пусть уж сами как-нибудь. Да и денег много на суд надо. Бесплатно сейчас никто ничего делать не станет. А мне крышу крыть, отопление проводить…
— Надо же честное имя дочери отстоять, что вы, Валентина Арсентьевна! При чем тут деньги?
— А при том.
Женщина упрямо опустила глаза, ушла в себя. Спросила вдруг:
— А что это вы хлопочете больше всех за Марусю? Вы тоже из театра?
— Нет, — отвечала Татьяна. — Я просто… помогала вашей дочери, близко знала ее. Крестной ее назвалась. Так надо было. У нее сложная была ситуация. Несчастье нас свело, я сына потеряла… Теперь вот и дочку крестную.
— Ну, воля ваша. — Полозова-старшая слабо улыбнулась. — Я не против, пожалуйста. Крестная так крестная, я не возражаю. Только к чему все это? Маруси теперь нету… А судиться… нет, я не стану. Я ничего не понимаю, только деньги потеряю.
— Мы вам поможем, Валентина Арсентьевна! — горячо вмешался в разговор Зайцев. Саня за эти дни страшно переменился — осунулся, похудел, глаза его смотрели на окружающих виновато и с тоской. — Я все знаю, я все расскажу!
— Ты и подавай, раз все знаешь. Чего на мать сваливать? — Валентина Арсентьевна подняла на парня спокойный, углубленный в себя взгляд. — Ты все знаешь, ты и рассказывай. Ты, видно, и сам виноват, тебе больше поверят.
— Да, я… отчасти и я виноват, верно! Но вы же мать Марийки! И кому же, как не вам, требовать справедливости, наказания виновных?! Она же не просто так схватилась за рубильник!..
— Вот и рассказывай там, в милиции, или где, а мне не надо, я в ваши дела не буду встревать. — Полозова передвинула тарелки на столе, положила на его краешек сухие, изработавшиеся руки. — Я и так вся больная, хватит. Меня Маруська, а прежде ее папаша больной сделали. Я устала, спокойно пожить хочу. Никаких сил больше нету.
Татьяна выразительно глянула на Зайцева — не нужно, дескать, больше говорить об этом, все ясно.
Они с Изольдой встали, поднялся вслед и Зайцев. Татьяна в последний раз оглядела комнату, в которой жила Марийка, попросила на память фотографию девушки, и Валентина Арсентьевна подала ей из раскрытого чемодана небольшой снимок, где Марийка была снята в костюме Джульетты.
— Вот, кого-то она здесь играла… У меня дома такая есть, возьмите, раз надо.
Марийка-Джульетта смотрела на Татьяну чистыми, пронзительно-детскими глазами, в которых кроме восхищения и гордости за роль ничего нельзя было прочитать. Она так гордилась собой!
«Эти мерзавцы, что толкнули тебя к рубильнику, еще поплатятся, я тебе обещаю, Марийка!» — мысленно поклялась Татьяна голым уже стенам комнаты, в которой жила артистка, ее душе, конечно же, витавшей еще здесь.
— Жалко как девочку, — сказала и Изольда. — Жить бы ей да жить.
Попрощавшись с Валентиной Арсентьевной и бабой Олей, Татьяна, Изольда и Зайцев вышли на улицу. Зима все еще торжествовала, упивалась своими правами: сыпал снег, злой, нервный ветер трепал одежду, холод набросился на лица и ноги.
Татьяна, кутаясь в воротник, обратилась к Зайцеву:
— Сынок, я тоже кое-что знаю. Мне Марийка рассказывала. И про тебя тоже. И я поняла сегодня, что ты… ну, по-другому теперь на все случившееся смотришь.
— Я последним подонком себя чувствую, Татьяна Николаевна. Почти двое суток не спал, места себе до сих пор не нахожу. Марийку в землю зарыли! На моих глазах! Я сам землю в могилу сыпал!.. Как это можно все понять, осмыслить?!
Татьяна взяла его под руку, с другой стороны — Изольду; так, поддерживая друг друга, идти им было по скользкой улице гораздо легче.
— Саша, имя Марийки нужно защитить. Нужно людям правду рассказать. Марийка была чистым и честным человеком. Я хоть и мало ее знала, но…
— Да что вы меня уговариваете, Татьяна Николаевна! Я работал с ней три года, я ее как свои пять пальцев знаю. Но мне даже в голову не могло прийти, что она так поступит!.. Она же приходила ко мне, просила помочь, а я… тварь! Я так себя вел с нею! Это ведь я опозорил ее, я! Женщины, милые, выслушайте меня, может, мне легче станет… Мне же заплатили за то, чтобы я на сцене скотиной стал. Она, Марийка, насолила нашим спонсорам — Городецкому и какому-то Дерикоту или Дерикошке, черт его знает! Городецкого я знаю, он наших девчат, извините, почти всех перетрахал с помощью жабы этой, Анны Никитичны. Она их заманивает к себе домой, кутежи там устраивает, а спонсоры пользуются. И Марийка к ним в лапы попала, но деньги с них вытрясла приличные, я ее даже похвалил за это. А потом они ей отомстили…
— Но вы-то знаете, что в доме Анны Никитичны Марийку просто изнасиловали? — спросила Изольда.
Зайцев остановился, широко открыв глаза.
— Изнасиловали?! — повторил он, шокированный новостью.
— В том-то и дело. Потому и деньги дали, — пояснила Татьяна. — Чтобы замять всю эту историю.
— Ах, мерзавцы! Какие сволочи, а! Мне-то они совсем по-другому все преподнесли. Мол, просто шантажировала, деньги решила на честных людях заработать. Ну, гады! А я еще взаймы у нее просил, дурак. Хихикал, как идиот, подшучивал над ней. Если бы я знал!.. И Захарьян наш… он же убийца! Бес! Самый настоящий, безжалостный. Ведь что он мне говорил, женщины милые, вы бы только знали. Как он Марийку грязью поливал, как меня на нее науськивал! Как он меня этим паршивым миллионом, что мне заплатили, соблазнял, еще обещал!..
— Сынок, Саша, — мягко говорила Татьяна, снова беря Зайцева под руку и увлекая за собой. — Все, что ты говоришь, очень важно. Но надо это говорить в другом месте, понимаешь? В газете, в милиции, в суде. Ты сможешь?.. Марийка и мне теперь не посторонняя. И я дала слово помочь ее памяти. Нужно нам всем восстановить ее доброе имя. Ей, кроме нас, некому помочь. Вы же видели, как ее мать — родная мать! — на все реагирует? Только о деньгах и беспокоилась. Крыша у нее, видите ли, протекает!..
Пережитое потрясение, бессонные ночи, выпитое взвинтили нервы Зайцева. Саню буквально трясло, он не мог успокоиться, говорил о своем:
— Я не знаю, что бы я сейчас с Захарьяном сделал! Он, это он убил Марийку!
