Расплата кровью - Джордж Элизабет (книга жизни TXT) 📗
– Ах да. Обвинение основывалось на причинном месте преступника, – пробормотала сержант Хейверс.
– Что, помимо всего прочего, звучит как-то двусмысленно, – добавил Линли.
Было ясно, что Сент-Джеймсу не в новинку словесные подковырки его спутников, потому что он спокойно улыбнулся и сказал:
– Нам повезло, что у нас оказались его лобковые волосы. Бог свидетель, у нас больше ничего не было, кроме нечетких отпечатков зубов на трупе.
Лонана так и подмывало обсудить все поразительные подробности этого головоломного расследования с человеком, который четыре года назад выложил их перед ошеломленными присяжными заседателями. Однако, настроившись на беседу с обладателем потрясающей интуиции, он вспомнил об инспекторе Макаскине, который ждал их сейчас в полицейском участке и наверняка уже метался взад и вперед по кабинету.
Слова «Фургончик вон там» заменили его блистательное замечание об искажении следов зубов на фрагменте тела, который сохраняли в формальдегиде. Он мотнул головой в сторону полицейской машины, и, когда прибывшие обратили на нее свое внимание, на его лице мелькнуло виноватое выражение. Он не думал, что их будет трое. И не думал, что они привезут с собой самого Сент-Джеймса. Иначе настоял бы на каком-нибудь более подходящем автомобиле, вроде новенького «вольво» инспектора Макаскина, в котором были нормальные сиденья – и спереди, и сзади – и исправный обогреватель. В машине же, к которой он их вел, было всего два передних сиденья – из обоих выпирала набивка и пружины – и единственное откидное, зажатое сзади двумя комплектами оборудования для осмотра места преступления, тремя мотками веревки, несколькими сложенными кусками брезента, лестницей, ящиком с инструментами и грудой промасленных тряпок. Неловкая ситуация. Но если троица из Лондона и была недовольна, комментариев никаких не последовало. Они молча разместились, естественно, усадив Сент-Джеймса впереди, а двое устроились сзади, причем, по настоянию сержанта Хейверс, Линли занял сиденье.
– А то еще испачкаете свое красивое пальто, – сказала она, прежде чем плюхнуться на брезент и размотать добрых тридцать дюймов шарфа.
Лонан наконец смог получше рассмотреть сержанта Хейверс. Далеко не красотка, заключил он, глядя на ее вздернутый нос, густые брови и круглые щеки. Уж конечно она попала в столь избранную компанию не из-за своей внешности. Наверное, у нее какие-нибудь потрясающие криминологические способности. Лонан всерьез решил понаблюдать за каждым ее шагом.
– Спасибо, Хейверс, – мирно отозвался Линли. – Видит бог, одно масляное пятно может запросто выбить меня из колеи.
Хейверс фыркнула.
– Тогда давайте припорошим его пеплом.
Линли достал золотой портсигар, который подал ей, а затем протянул серебряную зажигалку. У Лонана упало сердце. Курящие, подумал он, и заранее смирился с разъедающим глаза дымом и аллергическим насморком. Однако Хейверс не закурила, потому что слышавший их разговор Сент-Джеймс открыл свое окно, отчего резкий порыв ледяного ветра ударил ей прямо в лицо.
– Хватит. Я поняла, – проворчала Хейверс и, нахальным образом вытащив сразу шесть сигарет, вернула портсигар Линли. – Сент-Джеймс всегда такой неженка?
– С рождения, – ответил Линли.
Лонан с трудом завел фургон, и они направились в Департамент уголовного розыска в Обане.
Инспектора-детектива Иена Макаскина из Департамента уголовного розыска Стрэтклайда передвигало по жизни единственное горючее: гордость. Она принимала разные формы, в сущности, совершенно между собой не связанные. Самой весомой была гордость за семью. Ему нравилось, что люди знают – ему удалось добиться благополучия несмотря ни на что. В двадцать лет он женился на семнадцатилетней девушке, прожил с ней двадцать семь лет, вырастил двоих сыновей, дал им университетское образование и ревностно следил за их карьерами: один был ветеринаром, другой – морским биологом. Еще он гордился своей отменной физической формой. При росте пять футов девять дюймов он весил не больше, чем в двадцать один год, когда еще был констеблем. Его тело было здоровым и подтянутым благодаря ежевечерней гребле по проливу Керрера летом и таким же планомерным занятиям зимой на тренажере, установленном у него в гостиной. И хотя вот уже десять лет волосы у него были совершенно седые, они по-прежнему оставались густыми и сверкали, как серебро, под лампами дневного света полицейского участка. И этот полицейский участок был еще одним предметом его гордости. На протяжении своей службы он ни разу не закрыл дело за неимением улик и всячески старался, чтобы любой из его людей мог сказать то же самое и о себе. Его розыскная группа работала очень слаженно – полицейские вынюхивали каждую деталь, как гончие в погоне за лисой. Он следил за тем, чтобы они не расслаблялись. Все это помогало ему быть поистине вездесущим в своей конторе. Типичный неврастеник, он грыз ногти до мяса и поэтому сосал освежающие мятные лепешки, или жевал резинку, или поглощал картофельные чипсы – целыми пакетами, пытаясь отучить себя от этой единственной дурной привычки.
Инспектор Макаскин встретил лондонскую группу не в своем кабинете, а в комнате для совещаний – небольшой конурке десять на пятнадцать футов, с неудобной мебелью, недостаточным освещением и плохой вентиляцией. Выбрал он ее намеренно.
Ему очень не нравилось то, как все начиналось. Макаскин любил, чтобы все шло по порядку, без путаницы и суеты. Каждый должен был делать то, что ему положено. Жертвы – умирать, полиция – допрашивать, подозреваемые – отвечать, а криминалисты – собирать улики.
Однако, за исключением жертвы, которая любезно лежала бездыханной, с самого начала расспросы вели подозреваемые, а полиция отвечала. Что же касается улик, то это вообще была особая история.
– Объясните мне все еще раз. – Голос инспектора Линли звучал ровно, но в нем слышались резкие нотки, по которым Макаскин понял, что сам Линли недоволен двусмысленной ситуацией, которая сложилась из-за его назначения на расследование. Это радовало… Макаскин даже сразу почувствовал симпатию к детективу из Скотленд-Ярда.
Скинув верхнюю одежду, все расселись вокруг соснового стола, все, кроме Линли, который стоял, сунув руки в карманы и зло посверкивая глазами.
Макаскин был только счастлив снова поведать данную историю.
– Сегодня утром я приезжаю в Уэстербрэ, и проходит всего минут тридцать, как мне передают, чтобы я срочно позвонил своим людям в Департамент.
Главный констебль сообщил мне, что делом будет заниматься Скотленд-Ярд. Это все. Больше ничего не смог от него добиться. Только инструкции – оставить людей в доме, вернуться сюда и ждать вас. Сдается мне, что какой-то умник с вашей стороны решил, что здесь будет действовать Скотленд-Ярд. Он дал понять это нашему главному констеблю, и мы, чтобы все было честь по чести, с готовностью позвонили с «просьбой о помощи». Вот так.
Линли и Сент-Джеймс обменялись загадочными взглядами.
– Но почему тогда вы увезли тело? – спросил Сент-Джеймс.
– Поступил приказ, – ответил Макаскин. – Чертовски странный, по моему разумению. Опечатать комнату, забрать тело и привезти его на вскрытие, после того как наш судмедэксперт оказал нам честь, объявив ее умершей на момент обнаружения.
– Что-то типа «разделяй и властвуй», – заметила сержант Хейверс.
– Да, похоже на то, – отозвался Линли. – Стрэтклайд разбирается с вещественными уликами, Лондон занимается подозреваемыми. И если кому-то где-то повезет, мы не сможем должным образом поддерживать друг с другом связь, и все заметут под ближайший коврик.
– Но под чей?
– Да. Вот в чем вопрос, верно? – Линли уставился на столешницу, испещренную множеством отпечатков кофейных кружек которые сплетались в забавный узор. – Что же именно произошло? – спросил он у Макаскина.
– Эта девушка, Мэри Агнес Кэмпбелл, обнаружила тело в шесть пятьдесят сегодня утром. Нам позвонили в семь десять. Туда мы добрались в девять.
– Почти через два часа?
