Безмолвный мир Николаса Квина - Декстер Колин (бесплатные онлайн книги читаем полные версии txt) 📗

— Сэр, вы хотели выбрать к обеду вино?

Квин передал карту вин Воссу, который впился в неё с жадностью профессионала.

— Только красное? — Это было скорее утверждение, нежели вопрос. — Вот превосходное лёгкое вино, мой мальчик, — Он ткнул мясистым пальцем в одно из бургундских, — И прекрасного года.

Квин заметил (хотя знал и без того), что это самое дорогое вино в меню, и заказал одну бутылку.

— Мне кажется, одной будет мало. На пятерых-то!

— Вы считаете, нужно взять полторы?

— Я считаю, надо взять две. А вы как, господа? — Восс обратился к остальным, и его предложение было с радостью одобрено.

— Две бутылки пятого номера, — покорно вымолвил Квин. Его опять стало грызть раздражение.

— И сразу откупорьте, пожалуйста, — добавил Восс.

Квин устроился на левом краю стола, Восс занимал место рядом с ним справа, ещё двое напротив, а пятый участник компании сидел во главе стола. Это было лучшее расположение, вне всяких сомнений. Несмотря на то что Квин плохо видел губы Восса, когда тот говорил, он всё же находился близко от него и мог уловить слова, зато остальных он видел отлично. Конечно, чтение по губам имело свои рамки: в нём было мало пользы, если говорящий цедил, не размыкая губ, или прикрывал рот ладонью; и оказывалось совершенно бесполезным, если говорящий поворачивался спиной или было темно. Но при нормальных условиях возможности этого метода поражали. Квин впервые посетил занятия по изучению техники чтения по губам шесть лет назад. Тогда же он с удивлением и радостью обнаружил, как это просто. Квин с самого начала понял, что сподобился иметь редкий дар: на первом же году обучения он настолько обогнал товарищей, что его педагог всего лишь через две недели предложил ему перейти в группу второкурсников, но даже там он оказался первым учеником. Он не мог объяснить свой дар даже себе самому. Ведь бывает же у некоторых талант к футболу или игре на фортепиано, а у него был талант читать по губам, только и всего. В самом деле, он так наловчился, что временами ему казалось, будто он опять начал слышать. Впрочем, строго говоря, он не окончательно утратил эту способность. Дорогой прибор в правом ухе (левое абсолютно потеряло чувствительность) улавливал достаточно громкий звук, раздававшийся на незначительном расстоянии. Вот и сейчас он мог слышать, как Восс возносит похвалу улиткам, только что появившимся перед ним на столе.

— Помните, как частенько говаривал старина Сэм Джонсон [2]: «Человек, забывающий о своём желудке, едва ли способен вообще что-либо помнить». Что-то в этом роде, — Он заткнул салфетку за пояс и стал пожирать тарелку взглядом Дракулы, наметившего себе очередную жертву.

Вино было отменное. Квина поразило, как с ним обращается Восс. Совершенно великолепно. Изучив этикетку с усилием умственно отсталого ребёнка, пытающегося постичь азбуку, он оценил температуру вина, легко и любовно приложив ладони к горлышку бутылки, а затем, когда официант налил полдюйма рубиново-красной жидкости в его бокал, он попробовал — нет, вовсе не глоток, но четыре-пять раз с сомнением втянул в себя букет, словно тренированная немецкая овчарка, вынюхивающая динамит.

— Недурно, — наконец изрёк он. — Долейте.

Квин решил запомнить этот эпизод. А как-нибудь при случае надо и самому попытаться.

— Да сделайте же потише эту противную музыку! — воскликнул Восс, когда официант собрался их покинуть. — Мы не можем друг друга расслышать.

Музыку услужливо приглушили на несколько децибел, и одинокий посетитель за соседним столиком подошёл к ним, чтобы выразить свою признательность. Квин же прежде и не подозревал, что в зале играет музыка.

Когда наконец принесли кофе, Квин уже чувствовал себя более благодушно и немного расслабленно. Действительно, он уже начал путаться: то ли Ричард Третий участвовал в Первом крестовом походе, то ли в Третьем — Ричард Первый. Или, если уж на то пошло, может, ни один из них ни в каком крестовом походе не участвовал. Жизнь вдруг опять стала прекрасна. Он думал о Монике. Возможно, он к ней заглянет — на одну минутку, — прежде чем они начнут послеобеденную деятельность. Моника… Должно быть, это всё от вина.

Наконец, без двадцати три они вернулись в здание синдиката, и пока остальные неторопливо поднимались на второй этаж в комнату, где проходило составление билетов, Квин быстренько пробежал по коридору и постучался в дальнюю комнату с табличкой «Мисс М. М. Хайт». Он осторожно отворил дверь и заглянул в кабинет. Никого. Однако на аккуратно прибранном столе он увидел записку, торчавшую из-под пресс-папье. Квин вошёл и прочитал: «Ушла в «Паоло». Буду в три». Это была типичная черта их внутрисиндикатской жизни. Бартлет не имел ничего против того, чтобы его сотрудники приходили и уходили куда и когда им заблагорассудится, если это не мешало работе. Он неукоснительно требовал одного — чтобы его всегда ставили в известность, где их можно найти. Итак, Моника пошла причесать свои красивые волосы. Ну и ладно. Всё равно он не знал, о чём будет с ней говорить. Да, так даже лучше: увидится с ней завтра утром.

Он пошёл в комнату, куда направились его коллеги. Седрик Восс откинулся на спинку стула, полуприкрыв глаза. Пустая улыбка застыла на его дряблом, сонном лице.

— Что ж, господа, самое время уделить внимание Ганноверам.

2

В середине девятнадцатого столетия в Оксфорде начались радикальные реформы, а на рубеже веков целый ряд законодательных актов, декретов и постановлений закрепил перемены, призванные преобразовать жизнь университетского города. Учебные программы были расширены с целью включения новейших дисциплин и современной истории; высокие академические стандарты, установленные в Бейллиоле Бенджаменом Джовитом [3], постепенно распространялись на остальные колледжи; создание новых кафедр всё больше привлекало в Оксфорд учёных с мировым именем; секуляризация начала подрывать традиционно религиозную структуру университетской организации и дисциплины; молодёжь из числа католиков, иудаистов и прочих менее известных конфессий стали теперь допускать в качестве студентов и кормить не только Цицероном и Хризостомом. Но самое главное, университетское преподавание больше не сосредоточивалось в руках замкнутого, исповедующего целибат духовенства, иные представители которого, как во времена Гиббона [4], хорошо помнили, что им причитается жалованье, да только забывали, что у них есть обязанности; большинство из вновь назначенных преподавателей и некоторые из старых отказались от прелестей холостяцких комнат при колледже, завели семьи и купили дома для себя, своих жён, отпрысков и слуг в непосредственной близости от древнего духовного центра. Особенно им приглянулось обширное пространство к северу от Сент-Джилса, где дороги на Вудсток и на Бенбери уходили в поля северного Оксфорда, в сторону деревни Саммертаун.

Путешественник, который посетит Оксфорд сегодня и пройдёт к северу от Сент-Джилса, будет поражён большими, солидными домами, в основном датируемыми второй половиной девятнадцатого столетия, что выстроились вдоль Бенбери и Вудсток-роуд, а также вдоль улиц, их пересекающих. Если не считать наличников из подпорченного временем жёлтого камня вокруг крашенных белой краской оконных рам, эти трёхэтажные здания сделаны из добротного красноватого кирпича и крыты мелкой прямоугольной черепицей, большей частью оранжево-красной, которая спускается вниз от дымовых труб, обтекая чердачные оконца. Сегодня лишь немногие из этих домов занимает одна семья. Они чересчур велики, чересчур холодны, и их чересчур дорого содержать. Расходы слишком высоки, жалованье слишком мало (воистину!), а стремительно исчезающая каста домашних слуг требует наличия в людской цветного телека. Поэтому большинство домов было перестроено под квартиры, переделано в гостиницы, приобретено врачами, дантистами, курсами английского языка для проезжающих иностранцев, университетскими факультетами, отделениями больниц, или — как в случае обширного и хорошо оборудованного владения на Чосер-роуд — Синдикатом по экзаменам для иностранных учащихся.