Арсен Люпен против Херлока Шолмса - Леблан Морис (читать книги полностью TXT) 📗

– В каком порядке? Брессон? Кража еврейской лампы?..

Она медленно повторяла то, что он сказал, будто пытаясь понять, в чем дело.

Он продолжал настаивать:

– Да. Вот использованные вами буквы. Взгляните на этот листок. Что вы хотели передать Брессону?

– Использованные буквы… что хотела передать…

И вдруг весело рассмеялась.

– Ага, поняла! Я – сообщница вора! Какой-то господин Брессон забрал еврейскую лампу, а потом покончил жизнь самоубийством. А я – его подруга! Ой как смешно!

– К кому же вы ходили вчера вечером на второй этаж дома на авеню Терн?

– К кому? Да к модистке, мадемуазель Ланже. А что, модистка и мой друг Брессон – одно и то же лицо?

Поневоле Шолмс засомневался. Можно притвориться, чтобы выгородить себя, изобразить ужас, радость, беспокойство, любые чувства, но невозможно симулировать безразличие и уж совсем нельзя притворно так счастливо и беззаботно смеяться.

И все-таки он сказал:

– Последнее: почему вы подошли ко мне в тот вечер на Северном вокзале? Почему умоляли немедленно уехать, не вмешиваться в это дело о краже лампы?

– О, вы слишком любопытны, месье Шолмс, – все так же естественно засмеялась она. – Придется вас наказать: вы ничего не узнаете и вдобавок посидите у постели больного, пока я сбегаю в аптеку. Срочно надо получить лекарство. Я скоро буду.

И вышла.

– Меня обвели вокруг пальца, – прошептал Шолмс. – Я не только ничего из нее не выжал, но, наоборот, сам раскрылся ей.

Он вспомнил дело о голубом бриллианте и допрос, которому подверг Клотильду Дестанж. Ведь с точно такой же безмятежностью отвечала ему и Белокурая дама! Возможно, перед ним снова одно из тех существ, что, защищенные Арсеном Люпеном, находясь под прямым его влиянием, умеют сохранить, даже сознавая близкую опасность, просто поразительное спокойствие?

– Шолмс… Шолмс…

Подойдя к постели, он наклонился над очнувшимся Вильсоном.

– Что с вами, старый друг? Что-нибудь болит?

Вильсон подвигал губами, но сказать ничего не смог. Потом, делая над собой неимоверные усилия, все же пробормотал:

– Нет… Шолмс… это не она… не может быть, чтобы она…

– Что это вы там несете? Говорю вам, это она! Только перед лицом созданного Арсеном Люпеном характера женщины, выдрессированной и подученной им, мог я потерять голову и поступить так глупо… Теперь ей известно все, что я знаю о букваре… Могу поспорить, что не пройдет и часа, как Люпен будет предупрежден. Не пройдет и часа! Да что там! Сию же секунду! Этот аптекарь, срочный рецепт… чепуха!

И, вылетев на улицу, он живо спустился по авеню Мессин и увидел, как мадемуазель заходит в аптеку. Спустя десять минут она вновь появилась на авеню с флаконами и бутылкой, завернутыми в белую бумагу. Но пока Алиса шла обратно, за ней увязался какой-то человек. Он что-то говорил ей, сняв кепку с просительным видом, как будто клянчил милостыню.

Остановившись на минуту, она подала ему монету, затем пошла дальше.

– Она с ним говорила, – решил англичанин.

Не будучи даже в этом уверенным, но, скорее, повинуясь интуиции, он решил изменить тактику и, оставив в покое девушку, отправился вслед за мнимым нищим.

Так, один за другим, дошли они до площади Сен-Фердинан. Человек долго бродил вокруг дома Брессона, время от времени взглядывая на окна второго этажа и наблюдая за людьми, входящими в дом.

Спустя почти час он залез на империал трамвая, идущего в Нейи. Шолмс последовал за ним и занял место позади, рядом с каким-то господином, лица которого не было видно из-за раскрытой газеты. У выезда из города газета опустилась, Шолмс узнал Ганимара, а тот шепнул ему на ухо, указывая на оборванца:

– Это тот, который вчера вечером шел за Брессоном. Вот уже час болтается на площади.

– О Брессоне ничего нового? – поинтересовался Шолмс.

– Ему сегодня пришло письмо.

– Сегодня утром? Значит, его отнесли на почту вчера, до того, как узнали о смерти Брессона.

– Точно. Оно теперь у следователя. Но я запомнил наизусть: «Он не идет ни на какие сделки. Хочет все, первое, как и то, что было потом. Иначе начнет действовать». Подписи не было, – добавил Ганимар. – Как видите, эти несколько строк ничем нам не помогут.

– А я думаю совершенно иначе, господин Ганимар, эти несколько строк, наоборот, кажутся мне весьма и весьма интересными.

– Да чем же, Боже мой?

– Это касается только меня, – с бесцеремонностью, присущей его отношениям с коллегой, ответил Шолмс.

Трамвай остановился на улице Шато. Это была конечная остановка. Человек сошел и неторопливо двинулся вперед.

Шолмс шагал так близко от него, что Ганимар даже всполошился:

– Если обернется, все пропало.

– Теперь уж не обернется.

– Как вы можете знать?

– Это сообщник Арсена Люпена, и если он идет вот так, держа руки в карманах, значит, во-первых, что он чувствует за собой слежку, и, во-вторых, что ничего не боится.

– Но ведь мы от него всего в двух шагах!

– Это ничего не значит, он прекрасно может за минуту проскользнуть у нас между пальцами. Он слишком в себе уверен.

– Поглядим! Поглядим! Возможно, вы и не правы. Вон там, у дверей кафе, двое полицейских с велосипедами. Если я позову их и подойду к этому типу, интересно, как ему удастся ускользнуть?

– Того типа, кажется, нисколько не волнуют ваши планы. Он сам идет к полицейским.

– Вот черт! – выругался Ганимар. – Какой нахал!

Тот и вправду подошел к полицейским в тот момент, когда они уже усаживались на велосипеды. Перебросившись с ними несколькими словами, он внезапно вскочил на третий велосипед, стоявший возле стены кафе, и укатил вместе с двумя агентами.

Англичанин захихикал.

– Ну, что я говорил? Раз, два, три, и нету! А с кем удрал? С вашими коллегами, господин Ганимар! Ничего себе, умеет устраиваться Арсен Люпен! У него на зарплате ваши велосипедисты! Я же сказал, тот тип что-то слишком спокоен.

– Ну а что мы могли сделать? – обиделся Ганимар. – Хорошо вам смеяться.

– Ладно, ладно, не сердитесь. Еще отомстим. А пока нам нужна подмога.

– Фоленфан ждет меня в конце авеню Нейи.

– Заберите его и возвращайтесь обратно.

Ганимар ушел, а Шолмс отправился по следу велосипедов. Отпечатки колес были хорошо видны на пыльной дороге. Он вскоре заметил, что рифленые отпечатки вели к берегу Сены, значит, все трое завернули к реке в том же месте, где прошел вчера Брессон. Шолмс дошел до ограды, за которой прятался вчера вместе с Ганимаром, и чуть дальше увидел, что следы велосипедных колес пересекаются. Значит, в этом месте сделали остановку. Прямо напротив виднелся язычок земли, вдающийся в реку, на краю которого была привязана старая лодка.

Именно в этом месте Брессон бросил, а вернее, уронил в воду свой сверток. Шолмс спустился по камням к воде и увидел, что берег здесь был очень пологим. А поскольку место было неглубокое, он понял, что легко найдет сверток… если только те трое его не опередили.

«Нет, нет, – подумал он, – они бы не успели… ведь прошло всего лишь минут пятнадцать… а все-таки, почему они пришли именно сюда?»

В лодке сидел какой-то рыбак. Шолмс подошел к нему:

– Вы не видели здесь троих на велосипедах?

Тот отрицательно покачал головой.

Англичанин не унимался:

– Ну вспомните… трое мужчин… Они остановились в двух шагах от вас…

Рыболов взял удочку под мышку, вытащил из кармана блокнот, что-то написал и, вырвав страничку, протянул Шолмсу.

Англичанин весь задрожал. Неожиданно на листке, оказавшемся у него в руке, он увидел буквы, вырезанные из букваря:

Над рекой висело тяжелое солнце. Рыбак вернулся к своему занятию, укрыв голову под широким колоколом соломенной шляпы. Сложив рядом куртку и жилет, он внимательно глядел на неподвижно торчавший из воды поплавок.