Шерлок Холмс и Священный Меч - Томас Фрэнк (бесплатные версии книг txt) 📗
Грею, вероятно, приходилось сопровождать многих приезжающих. Среди них он упомянул и принца Уэльсского. Я прекрасно знал, что это произошло в 1862 году, из чего можно было сделать вывод, что полковник уже давно находится в этой стране.
Перед тем как начать экскурсию, он напомнил мне, что жара тут бывает невыносимой, а я еще не полностью оправился от путешествия по морю. Поэтому я на всякий случай захватил с собой свою небольшую медицинскую сумку.
Казалось, пирамиды находятся очень близко, рукой подать, но впечатление было ошибочным. Я предложил посетить крупнейшую из них – Пирамиду Хеопса, и когда мы подъехали ближе, я был поражен тем, что пирамида высотой более четырехсот футов кажется не такой уж высокой. С другой стороны, в ярком солнечном свете, ослепительно отражавшемся от каменных плит, определить ее истинные размеры было не так-то просто. У подножия мной овладело горячее желание забраться на самую вершину, желание, которое не нашло одобрения у Грея. Пирамида напоминала огромную лестницу, если можно назвать ступенями уступы в четыре фута, поэтому подняться на самый верх с виду было не так уж трудно.
Грей решил пойти мне навстречу, и через полчаса, весь в поту и запыхавшийся, я стоял на старейшей и самой большой из всех пирамид. В давно минувшие времена она была выше, но теперь на месте ее искрошившейся верхушки образовалась площадка шириной более чем в тридцать футов. Общество Грея оказалось для меня очень ценным, потому что он показал и назвал хорошо видимые отсюда другие пирамиды и различные гробницы. Словно зачарованный, любовался я изумрудно-зеленой долиной Нила. С другой стороны бескрайняя пустыня, простиравшаяся за рекой, наводила ужас своим мертвеющим однообразием.
Теперь стало ясно, насколько обоснованны предупреждения полковника о здешнем полуденном зное: впечатление было такое, будто я нахожусь в турецких банях Невилля на Нортамберленд-авеню.
Ни наверху, ни у подножия пирамиды не было никакой тени. Грей предложил спуститься по северной стороне, где чуть ли не в самом низу находится вход в гробницу Хеопса, и там укрыться от испепеляющего солнца. Я охотно согласился. Полковник посоветовал мне подходить вплотную к краю каждой плиты, откуда уже видна нижняя – это была необходимая предосторожность. Обычно я побаиваюсь высоты, но тут не испытывал никакого страха: так сильно было желание укрыться от палящего солнца и жары.
Наш спуск состоял из длинной череды прыжков с одной плиты на другую. Наконец мы достигли темного коридора, который круто спускался вниз. Слава Небу, здесь было значительно свежее и прохладнее, чем снаружи, где, казалось, солнце угрожает вытопить весь жир из моего тела. Грай предложил мне пройтись по склепам, осмотреть погребения фараона и его супруги, но я отклонил предложение, зная, что там нет ничего заслуживающего внимания. Я полностью отдавал себе отчет, что здесь, на глубине, среди неиссякающего потока туристов, мне ничто не угрожает, но чувствовать над собой тонны и тонны огромных камней было довольно неприятно. Необъяснимое, но вполне реальное ощущение. Я кое-как наконец отошел от жары и рад был спуститься вместе с полковником на землю и усесться на своего осла.
По пути к Сфинксу мы миновали несколько больших шатров, которые я заметил еще с верхней площадки пирамиды. Грей объяснил, что эти шатры, вероятнее всего, принадлежат арабам с юга, бедуинам, которые дожидаются спада жары, чтобы свернуть временное жилище и направиться дальше, скорее всего в Каир. В легкой тени от этих белых передвижных домиков стояли превосходные стреноженные лошади.
Грей ехал впереди, видимо, подсчитывая, сколько раз ему приходилось сопровождать на экскурсию всяких идиотов. Вот тут-то из ближайшего шатра и вышел высокий бородач, одетый в длинный развевающийся балахон из какой-то, как мне показалось, тончайшей ткани. Это одеяние было перехвачено широким поясом из серебряных пластин, к которому крепились узорчатые ножны с вложенной в них кривой саблей. На ногах у него были расшитые туфли с острыми мысками. Настоящий денди пустыни, подумал я. За ним следовал другой мужчина с неухоженной черной бородой. Щеку его – от виска к носу – пересекал кривой шрам. Затягиваясь, рана, видимо, оттянула веко вниз, что сильно безобразило лицо.
Пока я смотрел на них, второй бородач вытащил из-за кушака кривой кинжал. Издав громкий предупреждающий вопль, я выхватил из переметной сумы свой медицинский саквояж и изо всех сил швырнул в нападающего: сумка попала ему в голову как раз в тот миг, когда он, выхватив кинжал, бросился на обернувшегося на мой крик высокого араба.
Возможно, именно моя сумка помешала второму арабу нанести фатальный удар. Кинжал скользнул по длинной рубахе и, вскрикнув от боли, первый араб ударил нападавшего ногой в пах. Затем на солнце сверкнула выхваченная из ножен сабля и раздался глухой звук, похожий на удар топором по животному на бойне. В следующий миг нападавший уже валялся на земле с почти перерубленной шеей, откуда ручьем хлестала кровь.
Я не раздумывая соскочил с седла и помчался за своей сумкой. Высокий араб привычным движением вытер свою саблю об одежду, убрал ее в ножны. На груди у него, пропитывая ткань рубахи, расползалось красное пятно; очевидно, он был ранен.
Подъехал Грей и попытался оценить ситуацию. Тем временем из шатров выбежало несколько бедуинов, вооруженных кинжалами и ружьями. Пока я проверял содержимое сумки – все ли там осталось неповрежденным, – они чуть было не расправились со мной. Раненый что-то резко сказал на неизвестном мне языке, по всей вероятности, арабском, и они тут же успокоились. Исполненный достоинства бородач собирался что-то мне сказать, но я опередил его.
– Сэр, я Джон Ватсон, доктор медицины. Вы ранены, и я должен вас осмотреть.
Я и сам не знаю, чего рассчитывал добиться своими словами, ведь я говорил, естественно, по-английски. Но у меня не было времени разводить церемонии. Я надорвал рубаху со стороны правой груди, где алела довольно большая, хотя и не смертельная рана. Бедуины громко зароптали, но тут же замолчали, подчинившись знаку моего пациента. По своему обыкновению они образовали полукруг и стали пристально за мной наблюдать. Если арабы не могут в чем-то участвовать, они становятся внимательными зрителями. Грей, к которому полностью возвратилось его обычное хладнокровие, убрал руку с кобуры своего армейского револьвера.
Я показал одному из окружавших меня бедуинов, как нужно держать флакон с антисептической жидкостью, составленной на основе перекиси водорода. Изо рта бедуина так несло чесноком, что, не будь у меня под рукой ничего лучшего, я мог бы использовать его дыхание в антисептических целях. Его глаза были широко раскрыты от испуга, он словно против своей воли вынужден был принимать участие в некоем чародействе. Бедняга, похоже, чувствует себя жертвой, предназначенной на заклание, подумал я, вынимая пробку из флакона и показывая ему, как лить жидкость на тампон. Когда я остановил кровь, моим глазам открылась довольно большая рана, пришлось усердно поработать тампоном.
На всех лицах выражалось глубокое изумление, но мой пациент держался спокойно, я бы даже сказал, стоически. Если учесть условия, в которых все это делалось, я наложил бинт достаточно аккуратно. Забирая свою сумку у раненого, я с изумлением заметил, что у него зуб на зуб не попадает, а кожа приобрела пепельный оттенок. Только впоследствии я понял, что действие антисептика создало у бедуинов иллюзию, будто благодаря моему волшебству рана затянулась у них на глазах. Лицо же их предводителя освещала добрая понимающая улыбка.
– Всего лишь один успокаивающий жест может совершить чудо, – произнес он на правильном английском языке, который был бы вполне уместен в устах оксфордского студента. Мы были словно два заговорщика, договаривающиеся о том, как успокоить невежественные умы.
Голова моя напряженно работала, я убрал медикаменты в переметную суму, затем, вернувшись, возложил обе руки на тюрбан дрожащего араба и, воздев глаза к восточному небу, погребальным голосом произнес:
