Бургомистр города Верне - Сименон Жорж (книги хорошего качества .txt) 📗

Сам он всегда чувствовал себя неуютно в слишком светлой конторе, вечно, казалось, пахнущей лаком и краской. Что касается цеха, где размещалось тридцать рабочих, то стены там пестрели изречениями и окружавшими их гирляндами: «Порядок — залог экономности. — Потерянное время не вернешь.

— Работать весело — значит работать лучше».

Терлинк шел. С ним здоровались. Он делал рукой знак: «Не отвлекайтесь». Оказавшись у себя в кабинете, никого не позвал. Провел там столько же времени, сколько всегда. Отбыл номер — и конец.

Все, что его окружало, создал он, Йорис Терлинк.

И новая больница, и бойня, знакомиться с которой приезжали специалисты из Эно и даже из Брабанта [8]. Он еще раз глянул на свой письменный стол, и пальцы его дрогнули, потому что от солнечного пятна на него повеяло чем-то далеким — он увидел Остенде, дамбу, а если быть совсем уж точным, — песок цвета светлого табака, переливчатое, но всегда палевое море, пляжные тенты, светлые платья на скамейках, прокатные шезлонги, бегающих детей, красные мячи, подкатывающиеся к ногам…

Когда он добрался до дому, навстречу ему вышла Мария:

— Доктор Постюмес наверху.

И он посмотрел на нее так, словно хотел сказать: «А мне-то что? «

С врачом он столкнулся на лестнице и почувствовал, что тому не по себе в его присутствии.

— Не думаю, что вам следует питать особые надежды, господин Терлинк, — негромко проронил Постюмес.

— Я вообще их не питаю, — цинично отпарировал он.

Терлинк явился не ко времени. После визита доктора в комнате царил беспорядок, а Марта поддерживала сестру, отправлявшую свои потребности.

— Прощу прощенья, — буркнул он и вышел.

Даже на лестничной клетке его преследовал луч солнца, которое было уже по-летнему теплым.

— Почему не подаете на стол, Мария? Чего вы ждете?

— Ничего, баас.

Пока она прислуживала ему, он исподтишка следил за ней глазами. Она отдала себе в этом отчет и на секунду забеспокоилась, в порядке ли ее одежда. Но дело было не в этом. Терлинк просто хотел во всем разобраться. А Мария вот уже двадцать лет составляла часть его жизни.

Мебель тоже. Тут были очень старые вещи, попавшие сюда из дома Юстеса де Бэнста, а не Терлинков — семьи слишком бедной, чтобы обладать интересными безделушками или хотя бы предметами обихода, которые стоило хранить. К тому же мать Йориса была еще жива.

Он так и не расслышал шагов, а Марта уже была в комнате, облокотилась о буфет и, вытащив из кармашка на переднике носовой платок, молча заплакала.

Она знала, что зять ждет, но, не в силах говорить, только мотала головой и наконец выдохнула:

— Боюсь возвращаться наверх…

Это был всего лишь нервный срыв. Марта обрела обычное хладнокровие, вытерла лицо, посмотрелась в зеркало, чтобы удостовериться, не видны ли на щеках следы слез. Потом взглянула на зятя, который ел, и стало очевидным, что она ничего не понимает, как ни пытается понять.

— Вы не подниметесь взглянуть на нее? Сегодня утром она причастилась.

— Это слово едва не вызвало у нее новые слезы. — Я не могу слишком долго оставлять ее одну.

Терлинк доел, сложил салфетку, чуть было не вытащил сигару, но вовремя сообразил, что в комнате больной лучше не курить.

Входя к жене, он был совершенно холоден, совершенно спокоен. В помещении навели порядок. Пузырьки, утварь, белье — все лежало на обычных местах.

И прежде всего обычным был тревожный взгляд Тересы, тут же впившийся в мужа.

— Вам не слишком больно? — осведомился он.

— Мне сделали укол посильнее.

Это было ужасно. Ужасно находиться здесь и, несмотря ни на что, поскольку как раз наступило время туда ехать, думать об Остенде. Быть может, причиной тому явилось солнце. Воспоминания Терлинка об Остенде были, несмотря на дожди, воспоминаниями о солнце, особенно о том, как лучи его играли на муслине занавесей и на золотистой желтизне стен.

Он не поедет. Это невозможно. И все-таки если бы он захотел…

Марта тоже без всякой снисходительности изучала его. Он не знал ни что делать, ни куда деться. Он был слишком громоздок для комнаты. Да это и не была обычная комната дома. Это была кладовка, приспособленная под больничную палату.

— Йорис!..

Он не любил слышать голос Тересы, потому что тот уже почти не походил на человеческий. Чтобы различать слова, приходилось наклоняться над нею.

— Похоже, вам собираются причинить неприятности…

Сурово взглянув на нее, он машинально спросил, словно не понял смысла сказанного:

— Кто собирается?

Она знаком показала, что не в силах больше говорить.

И Йорис забыв, где находится, повернулся к свояченице:

— Постюмес вам что-нибудь наговорил?

— Да нет. Он просто хотел успокоить Тересу. Сказал ей, что Эмилия скоро будет в психиатрической лечебнице…

Не подействовал ли морфий? Больная, вся поникнув, постепенно погружалась в сон, и ноздри ее, по сторонам которых легли глубокие морщины, вздрагивали от неровного дыхания.

— Что вы намерены делать, Йорис? — забеспокоилась Марта: она не могла заниматься всеми сразу.

Он не ответил, вышел из комнаты и проследовал к себе.

Чуть раньше Тереса сказала сестре:

— Ты должна последить за ним.

Посмотрев в замочную скважину. Марта увидела, что Йорис побрился и достает из гардероба свой черный костюм и белый галстук.

Они ждали. Они не могли поверить, что он не приедет. Было солнечно, воздух нагрелся, окна, выходившие на порт, пришлось открыть, и в квартиру врывался запах смолы и рыбы. Вероятно, слыша, как останавливается какая-нибудь машина, они вздрагивали. Элси, как всегда, наводила порядок, так полностью и не достигая цели.

Терлинку, стоявшему на пороге своего дома лицом к площади, где подпрыгивали сизые голуби, нужно было только свернуть в проулок справа, отпереть гараж, крутануть заводную ручку.

Обе девушки несомненно удивились бы, увидев его одетым в черное и белое, как в Новый год или на свадьбу, когда он надевал свой фартук.

Не сходя с порога, он видел, как люди направляются к ратуше и, перед тем как войти, останавливаются на ее ступенях немного покурить и поболтать.

Сразу за ратушей находится дом, где они жили с женой в двухкомнатной квартирке, когда он еще работал у Берты де Гроте.

Она тоже умерла.

Он сделал несколько шагов. В горле у него пересохло. Сквозь занавеси «Старой каланчи» он убедился, что у Кеса никого нет, вошел и пересек весь зал, пол которого был усыпан опилками.

— Старой можжевеловки, — распорядился Терлинк.

И взглянув на Кеса, также бывшего городским советником, увидел, что тот уже одет для заседания. Стена, к которой он сидел спиной, отражалась в зеркале, и заметив что-то ненормальное, Терлинк повернулся со стопкой в руке и на секунду замер. Обеих реклам его сигар не было на месте! Их даже не дали себе труда чем-нибудь заменить, и на обоях, расписанных под утрехтский бархат, еще виднелись два светлых прямоугольника.

Не моргнув глазом, бургомистр опрокинул рюмку и осведомился:

— Сколько?

— Два франка, господин Терлинк.

Кес тоже назвал его по имени, а не баасом.

Секретарь в парадном одеянии, с серебряной цепью на груди уже два раза прошел, потрясая колокольчиком по коридорам и залам. Никогда еще открытию заседания не предшествовали столь долгие приготовления.

Тридцать шесть кресел в зале были расположены амфитеатром, и мало-помалу их красный бархат исчезал под одетыми в черное более или менее чопорными фигурами с бело-розовыми лицами.

Запоздавшие советники тянулись к дверям. Хотя еще не стемнело, люстры были зажжены, и люди передвигались в скупом свете, делавшем их похожими на ожившие портреты.

Позади расставленных уступами кресел тянулся барьер, отделявший официальных особ от стоявшей публики. Ее, как всегда, составляли одни и те же старики, пенсионеры, любопытные, которые уже добрый час как заняли свои места, готовые терпеливо ждать сколько ни придется.