Тень убийства - Карр Джон Диксон (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
Но романтическая душа Шэрон жаждала оригинального заведения, и мы туда отправились. К моему удивлению, там скопилось сравнительно мало вечерних платьев и белых галстуков, и я был глубоко признателен Шэрон, ибо заведение специализировалось на самом благородном напитке — на пиве. Очаровательные и щепетильные дамы вроде Шэрон пьют пиво исключительно в «настоящих» пивных… Шэрон была в тот вечер в замечательном настроении, в сверкающем платье на фоне темных дубовых панелей, пила «Пилзнер» из высокой кружки. Я честно уподобил цвет ее глаз с цветом этого несравненного пива. Взгляд их, нежный, полный обещаний, проникал в самую душу, как пиво «Пилзнер». Впрочем, почему-то она не сочла комплимент поэтичным.
Потом ей захотелось потанцевать, и мы начали бродить по разным местам. Танцевали под разные песенки и мелодии, пока я не сообразил, что мы очутились в «Пещере Аладдина». Это заведение интересовало меня. Доллингс весьма точно его описал.
Из белых шаров на шпилях мечетей лился лунный голубой мерцающий свет. Столики прятались в тени карликовых деревьев с серебряными плодами, вокруг живо трепетали крахмальные юбки, сверкали драгоценности на женской коже. Тихое бормотание, редкий смех — можно было подумать, будто в зале пусто. Невидимые музыканты гулко играли джазовую музыку, синий луч прожектора высвечивал джентльмена в красной феске, в переливчатых мешковатых штанах, который одиноко стоял посреди целого акра полированного паркета и жалобно пел про родную маму в Багдаде.
Мы с Шэрон сидели в дальнем углу, где сильно пахло специями, за высокими кружками, игравшими в тени массой разнообразных оттенков. Скатерть на столе сияла мертвенной белизной, слабые блики мерцали на краях кружек, на темно-золотистых волосах. Мы разговаривали, наливая себе из бутылки, покрывшейся тепловатыми каплями, оркестр наигрывал старые вальсы, навевавшие мечты. Вальсы кружили в сумерках, сперва тихо, потом громче, пронзая сердце; призрачные, окутанные плащами, они бросали лучики света в потайные уголки души… Я видел перед собой бледное лицо Шэрон, вопросительно блестевшие глаза, слабую, нерешительную улыбку, чуть-чуть изогнувшую полные губы. Кругом стоял гул, будто вдали рокотал водопад. И сон стал еще нереальней, когда мы с легкостью сказали то, чего никогда раньше не говорили, — что мы любим друг друга. Теперь мерцающий свет полностью высветил ее лицо, и я знал, что мы оба безумно взволнованы, словно сбросили с себя оковы, и сердца наши заколотились в экстазе.
Экстаз. Я вновь пишу это слово, но в нем не отражаются пламя и песня. Смешные ничтожные люди слишком суетны, слишком глупы, чересчур подозрительны для подобного чувства, а когда оно пришло, сковывавшие цепи со звоном лопнули, и нас с силой бросило друг к другу. Завтра мы вместе уедем, и больше ничто нас не разлучит. Мы не произносили ни слова, пронзенные бурными волнами, пробегавшими сквозь слившиеся в поцелуе губы. Ошеломление, вырвавшаяся на свободу радость, полет в окружающем хаосе… Мелодия вальса стихла в его темном водовороте. Если бы кто-то вгляделся в окутавшую нас тень, то увидел бы лишь огоньки недокуренных сигарет в наших опущенных руках и стелющийся по полу дымок.
Впрочем, я рассказываю историю убийства…
Около полуночи, дрожа от холода, я поднимался по лестнице клуба «Бримстон». Туман разошелся, в темной безлунной ночи в свете фонарей поблескивали редкие ленивые хлопья снега. Под окном у лестничных перил неподвижно стоял человек…
В вестибюле было пусто. Даже в этом сонном клубе всегда слышен какой-нибудь шум — разговоры в гостиной, стук бильярдных шаров, звон бокалов в баре. А сейчас не раздавалось ни звука, нигде не было ни единой души. Лифт спустился, и никто из него не вышел. Мои шаги гулко звучали на мраморном полу, слабые круглые газовые горелки на стенах в такт мигали.
В топке камина в гостиной дымился слабый огонь, в темноте пылали несколько красных углей. И тут не была зажжена ни одна лампа. Я уже приготовился опустить дверные портьеры, как вроде бы разглядел у окна неясный силуэт, неподвижный мужской профиль. Уличный фонарь бросал в окно бледный, тусклый свет; мужчина как бы улыбался.
Было что-то столь неестественное в замершей улыбавшейся темной фигуре, что я инстинктивно чуть не щелкнул выключателем. Однако скоро перестаешь удивляться странностям членов этого странного клуба. Если кому-то нравится сидеть в темноте, это его личное дело… Заметив другую фигуру на лестнице, я почувствовал себя в неком призрачном мире.
Опустив портьеры, вернулся в вестибюль. За стойкой никого — проклятье! Банколен должен был что-нибудь мне передать. Я окликнул лифтера, оклик эхом раскатился, не получив ответа. Заглянул в другие комнаты внизу — везде пусто. Наконец, зашел в пустую бильярдную, куда мы вчера принесли труп шофера. За окнами мелькал слабый огонек, смутно виднелся стол, в комнате стоял сырой, промозглый холод. Закрывая дверь, я на мгновение замешкался и оглянулся. Еще одна молчаливая фигура сидит на подоконнике?
Я напряженно всмотрелся и мог бы поклясться, что на меня из окна на секунду с улыбкой взглянуло лицо. Бред! Обманчивая тень… Я закрыл дверь. Может, Банколен поднялся к себе, поджидая меня. Я снова пересек вестибюль, поднялся по лестнице на третий этаж, нырнул в темный коридор, отыскал его дверь. Возбужденный стук гулко разнесся, оставшись без ответа.
Могли бы хоть свет здесь включить! Досаждал запах сырости в коридоре. Я боролся с нараставшим волнением. В любом случае могу пойти к себе, усесться у камина, поболтать с Томасом, пока Банколен не даст о себе знать. Почти дойдя до верхнего этажа, я припомнил, что отпустил Томаса на ночь, — он отправился навестить в Тутинге родственников. Как ни странно, в коридоре верхнего этажа свет горел.
Зажжены были все газовые горелки, ярко освещая безвкусные декорации. При полном освещении хорошо были видны закопченные стены, в которых некогда скандалили джентльмены восьмидесятых годов с закрученными усами. Я вспомнил, как слышал однажды, что в номере аль-Мулька проживал злосчастный лорд Рейл, застрелившийся из-за любви к Китти Даркинс. Все эти вырезанные из бумаги силуэты выплывали как бы из старого открывшегося буфета под эхо криков кавалеров, требовавших громкой музыки и крепкого вина…
Я открыл дверь своей темной спальни… Неужели из окна действительно глянуло очередное улыбавшееся лицо? Нет, при свете чиркнувшей спички все оказалось в полнейшем порядке. Я зажег газовую лампу у столика возле камина. Осветились тусклые молочные стены с позолотой, беломраморный камин, запотевшие зеркала в позолоченных рамах, гнутые ножки кровати под гигантским балдахином, длинные оконные шторы из белого бархата. Я запер дверь в гостиную — нет никаких оснований для беспокойства. Все нормально: лестница под окном, кровать под балдахином, в шкафу висит одежда. «В халате, — процитировал я старика Скруджа, — висевшем на стене и имевшем какой-то подозрительный вид, тоже никого» [25]. Я накинул тот самый халат, бросив на кресло пиджак и промокшее пальто. Никто не потрудился разжечь камин, и комната промерзла. Подобное небрежение привело меня в ярость. Я изо всех сил нажал кнопку звонка, долго звонил, потом сел в кресло перед холодной топкой. Что это — кто-то стучит? Я рывком поднял голову, очнувшись от раздумий у камина, снова прислушался к слабому звуку как бы забиваемых молотком в доску гвоздей. Стук прерывистый: сперва послышалась пара ударов, потом долгая пауза, словно мастер оценивал свою работу, наконец, когда я уже стал приписывать стуки своей фантазии, еще несколько быстрых глухих ударов. Хотя звучали они так далеко, что вполне могли мне пригрезиться. Я подошел к окну, откуда доносилось дуновение воздуха, попробовал выглянуть, но стекло сильно заиндевело. Тут кто-то стукнул в дверь, и я выдавил, признаюсь, с сильно екнувшим сердцем: — Войдите… Раздалось какое-то чириканье, дверная ручка повернулась, в щель просунулось сморщенное личико Тедди.
