Тайна бильярдного шара. До и после Шерлока Холмса [сборник] - Дойл Артур Игнатиус Конан

Я так хорошо помню воскресное утро, наступившее после всех описанных мной происшествий и перипетий! Такое утро бывает, пожалуй, только в Тироле. Синее безоблачное небо, сквозь открытое окно веет дивным ароматом сосновых лесов, где-то за холмами позвякивают колокольчики пасущихся на альпийских лугах коров. Мелодично звонит колокол, созывая крестьян к утренней мессе. Глядя на мирную улочку с причудливыми островерхими деревянными домами и старой кирхой, с трудом верилось, что над ней нависла черная туча кровавых злодеяний, повергших в ужас всю Европу. Я сидел у окна, глядя на крестьян в шляпах с фазаньими перьями и их празднично разодетых жен и дочерей, направлявшихся в церковь. Как и подобает добрым католикам, они крестились, проходя мимо дома Фреклера и рядом с местом, где нашел свою смерть бедняга Мауль. Когда колокол смолк и все собрались в церкви, я тоже отправился туда, поскольку у меня вошло в привычку присутствовать при религиозных обрядах везде, где бы мне ни доводилось оказаться.

Войдя внутрь кирхи, я увидел, что служба уже началась. Я расположился на хорах, где помещался орган, откуда я хорошо видел всех собравшихся. В самом первом ряду сидела фрау Бишофф, чьему чудесному избавлению и посвящалась служба, слева от нее восседал ее супруг, а справа — деревенский староста. По рядам пронесся тихий шепот, когда патер отошел от алтаря и поднялся на кафедру. Мне редко когда доводилось слышать столь великолепную проповедь. Отец Ферхаген всегда был прекрасным оратором, но на сей раз он превзошел самого себя. Темой он выбрал стих «Во цвете жизни все мы смертны». С непревзойденным красноречием он внушал нам, сколь тонок покров, отделяющий нас от вечности, и сколь внезапно он может разорваться и сгинуть. Патер говорил так ярко и образно, что вся паства сидела словно зачарованная и объятая благоговейным ужасом. Затем он с такой проникновенной, нежной грустью и вместе с тем с пафосом заговорил о братьях наших, ушедших столь безвременно и принявших лютую, почти мученическую смерть, что его слова почти тонули в раздававшихся тут и там рыданиях. Потом он сравнил безмятежную жизнь убиенных на уже иных горных вершинах с черной и беспросветной земной юдолью злодея-убийцы, запятнанного невинной кровью, лишенного всякой надежды как в этом мире, так и в мире ином — изгоя среди людей, которому не дано познать ни любовь Божию, ни любовь женщины, ни любовь чада. Ему свыше уготована лишь одна участь — быть до скончания дней терзаемым греховными, сатанинскими помыслами. Патер говорил столь страстно и вдохновенно, что, когда он закончил проповедь, мне показалось, что всех собравшихся охватило чувство безграничного сострадания к этому безжалостному негодяю.

Служба закончилась, и патер в сопровождении двух дьяконов уже уходил из алтаря, как тут он повернулся, чтобы по обыкновению благословить паству. Я никогда не забуду этого зрелища. Летнее солнце, пробивавшееся сквозь витражное оконце под самым куполом, бросало яркий желтый свет на его утонченное умное лицо, изрезанное глубокими морщинами; алое пятно от отражавшейся в окне рубинового цвета мантии чуть подрагивало над его поднятой правой рукой. По рядам пронесся легких шорох, когда собравшиеся наклонили головы, чтобы принять благословение. И тут раздался громкий возглас изумления. Женщина в первом ряду с трудом поднялась на ноги и принялась неистово жестикулировать, показывая на поднятую руку отца Ферхагена. Фрау Бишофф не было нужды объяснять свои выкрики, поскольку там всеобщему обозрению предстали отекшие багрово-синие следы.

Именно там, на правом запястье патера, красовались следы, которые могла оставить только отчаянно боровшаяся за свою жизнь женщина. А кто, как не фрау Бишофф, вцепился в убийцу мертвой хваткой двумя днями раньше!

У меня нет ни малейших сомнений, что во всей этой ужасной истории бедняга Ферхаген заслуживает самого глубокого сочувствия и сострадания. Живи он в городе, где есть хорошие врачи, развитие мании убийства, явившейся, вне всякого сомнения, следствием нервного перенапряжения и душевного расстройства, можно было бы предотвратить или, по крайней мере, замедлить. Это избавило бы его от тяжких угрызений совести, которые охватывали его в светлые промежутки между припадками, если таковые «просветы», конечно, имели место. Мог ли я с моими поверхностными знаниями в области медицины диагностировать у него столь ужасную форму сумасшествия, да еще в латентной стадии, основываясь на тех скудных и донельзя расплывчатых симптомах, которые он сам мне сообщил? Конечно же, нет. Это сейчас, оглядываясь назад, легко припоминать множество на первый взгляд незаметных нюансов, которые, возможно, помогли бы нам пойти по верному пути; но как же легко быть умным задним числом! Я бы действительно огорчился, если бы думал, что мне и вправду есть в чем себя упрекнуть.

Нам так и не удалось узнать, где он раздобыл свое смертельное орудие, а также где и как он его прятал. Происшествие со мной ясно доказало, что он обычно уходил и возвращался через окно кабинета, тем самым не привлекая внимания экономки. В случае неудавшегося покушения на фрау Бишофф, он стремглав бросился к дому, но, к своему величайшему изумлению обнаружив, что в кабинете кто-то есть, он решил сперва избавиться от орудия и шарфа, а затем смешаться с толпой в деревне. Будучи хорошо физически развитым да к тому же прекрасно зная все лесные тропы, он без труда скрывался и уходил от преследования.

Сразу же после ареста его болезнь перешла в острую форму, и его отправили в психиатрическую лечебницу в Анспахе. Я слышал, что несколько месяцев спустя он предпринял попытку убить одного из санитаров, а чуть позже покончил с собой. Я не ручаюсь за достоверность этих фактов, поскольку узнал об этом совершенно случайно во время разговора в поезде.

Что же до меня, то через несколько месяцев я уехал из Ладена, получив от своих адвокатов приятное известие о том, что мой иск, наконец, удовлетворен в полном объеме. Несмотря на все происшедшие там трагические события, я часто с теплотой вспоминаю эту маленькую тирольскую деревню. Будучи на континенте, я пару раз заезжал туда и встречался со старостой, с полицмейстером и с другими своими старыми друзьями. За кувшинами пива и трубками мы говорили не только о веселых днях, но и с горечью вспоминали тот ужасный месяц в тихой деревушке, расположенной в провинции Форарльберг.

ПОЛНОЧНЫЙ

ГОСТЬ

К востоку от острова Арран лежит небольшой островок под названием Уффа. Корабли туда заплывают весьма редко, а уж туристам о нем вообще ничего не известно. Эти два острова разделяет пролив или, как его здесь называют, Проток, шириной в три километра с очень опасным северным течением. Даже в самый тихий день в Протоке тут и там видны рябь и бесчисленные мелкие водовороты и воронки, что свидетельствует об очень коварных подводных потоках. Но когда дует западный ветер и огромные валы с Атлантики запирают узенький пролив и сшибаются со своими собратьями с восточной стороны островка, на море поднимается такое волнение и шторм, что даже старые моряки качают головами и говорят, что никогда не видели ничего подобного. Любому судну, попавшему в эти клещи, остается уповать только на Божью помощь.

Мой отец владел третьей частью Уффы, где я родился и вырос. Наша ферма и хозяйство были не очень большими. Любой крепкий мужчина мог взять камень на берегу и в три хороших броска покрыть весь наш участок в длину, а ширина его примерно равнялась длине. На краю этой полоски земли, где мы выращивали кукурузу и картофель, стоял наш крестьянский двор под названием Карракьюл — довольно мрачный дом серого камня с пристроенным к нему коровником, крытым красной черепицей. Дальше за ним простиралась холмистая вересковая пустошь, доходившая до двух древних курганов, носивших название Бегнасахер и Бегнафайл, считавшихся центром острова. Наше хозяйство включало пастбище для двух коров и десятка овец, да еще рыбацкую лодку, стоявшую на якоре в заливе под названием Карравоу. Если случалось, что рыба не шла к нашим берегам, мы больше занимались земледелием. Если же год выдавался не очень урожайным, то нередко выручал хороший улов сельди и трески. Так или иначе, расторопный и рачительный хозяин на Уффе всегда мог заработать и отложить примерно столько же, сколько фермер с большой земли, то есть в Шотландии.