Маленький человек из Архангельска - Сименон Жорж (электронную книгу бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Это уже не его дом. Мебель, вещи остались на своих местах. Он все еще мог с закрытыми глазами найти что угодно, но связь с миром прервалась. Он хотел есть. Ему и в голову не пришло пойти позавтракать у Пепито. Он нашел в кухне остатки сыра, краюху хлеба, встал у двери во двор и принялся жевать. К этому моменту он еще ничего не решил, во всяком случае сознательно, и только когда взгляд его остановился на тросике для сушки белья, протянутом между домом и стеной Шенов, мысль приняла более отчетливую форму. Он проделал большой путь из Архангельска, проехал Москву, Ялту и Константинополь и, наконец, очутился здесь, в старом доме на рыночной площади. Отец его уехал. Потом мать. «Хочу быть уверенным, что хоть один да останется!» — указывая на сына, объявил Константин Мильк, перед тем как отправиться неизвестно куда.
Теперь настала очередь Ионы. Решение было принято, и все же он доел хлеб с сыром, поглядывая то на витой проволочный тросик, то на ветку липы, свешивающуюся через стену из соседнего сада. Одно из двух металлических кресел случайно оказалось точно под веткой. Иона сказал инспектору правду: у него никогда не было оружия, он страшился всяческого насилия до такой степени, что до сих пор вздрагивал при каждом выстреле из детского пистолета на площади. Он раздумывал, не нужно ли еще что-нибудь сделать в спальне, лавке или каморке. Нигде никаких дел не оставалось. Его не поняли, или он не понял других; во всяком случае, это непонимание никогда уже не рассеется. На мгновение ему захотелось объясниться в письме, но он тут же отказался от этой мысли, устыдившись своей суетности.
Узлы на металлическом тросике он развязал не без труда: пришлось сходить на кухню за плоскогубцами.
Иона не чувствовал ни печали, ни горечи. Напротив, ощущал неведомую раньше безмятежность. Он подумал о Джине, но не о той, какую видел сам или какой она видела себя; в мыслях его Джина, став бесплотной, отождествлялась теперь с придуманным им образом сестры Дуси. Это была несуществующая женщина, просто женщина.
Узнает ли она, что он умер из-за нее? Мильк покраснел — он все еще пытается лгать самому себе. Нет, он уходил не из-за нее, а из-за себя, скорее всего, из-за того, что его вынудили слишком глубоко погрузиться в свое «я». Может ли он жить после того, что открыл в себе и в других?
Иона взобрался на металлическое кресло и, привязывая тросик к ветке, оцарапался о торчащую прядь; кончик пальца кровоточил, и Иона, как в детстве, пососал ранку.
Из окон Палестри, из бывшей комнаты Джины была видна дверь кухни, однако стена Шенов мешала видеть место, где сейчас находился Мильк. Ему осталось сделать затяжной узел; для надежности он работал плоскогубцами. Внезапно лицо его покрылось горячим потом: он представил себе болтающуюся петлю. Иона утер лоб, верхнюю губу и с трудом проглотил слюну. Он чувствовал себя смешным: стоя на садовом кресле, колебался, дрожал, ужасался при мысли о физической боли, которую скоро почувствует, и в особенности при мысли о постепенном удушье, о том, как будет бороться с ним повисшее в пустоте тело.
А что, в конце концов, мешает ему жить? Солнце все еще светит, дождь льет, площадь по утрам наполняется звуками и запахами рынка. Он может еще сварить себе кофе, сидя один на кухне и слушая пение птиц.
В этот миг дрозд, его дрозд, уселся на ящик, где росли лук и чебрец, и, глядя на прыжки птицы. Иона почувствовал, что глаза его полны слез. Не нужно ему умирать.
Никто его не заставляет. Набравшись терпения и еще большей покорности, он сумеет примириться с самим собой.
Мильк слез с металлического кресла и поспешил к дому, убегая от искушения, не желая возвращаться назад. Колени у него дрожали, ноги стали ватными.
Он чиркнул спичкой, зажег газ и налил воды в чайник, чтобы сварить кофе.
Он прав, поступая таким образом. Как знать? Быть может, в один прекрасный день Джина вернется, и он будет ей нужен. Жители площади — и те в конце концов поймут его. Разве Фернан Ле Бук уже не выглядит смущенным?
Иона крутил мельницу для кофе, висевшую на стене в полутемном стенном шкафу. Она была фаянсовая, с голубым по белому голландским пейзажем — ветряной мельницей. Он не бывал в Голландии. Он, в детстве проехавший так много, теперь никуда не ездил, словно боясь потерять место на Старом Рынке. Он будет терпелив. По словам Баскена, комиссар — человек умный.
Запах кофе подействовал на него благотворно, хотя очки и запотели. Он подумал, снял бы он очки или нет, перед тем как повеситься, потом опять подумал о Дусе» уверяя себя, что, наверно, не решился на отчаянный шаг благодаря ей. Выйти во двор и отвязать тросик он пока не осмеливался. Будильник на камине показывал без пяти два; Иона с удовольствием слушал знакомое тиканье. Он уселся поудобнее, мысленно стараясь обходить некоторые темы. Затем ему захотелось пересмотреть русские марки, уцепиться за что-нибудь, и, взяв с собой чашку, он сел к письменному столу.
Не труслив ли он? Не раскаивается ли, что не сделал сегодня того, что решил? Достанет ли у него смелости на это, если жизнь снова покажется тяжелой?
На улице никто за ним не шпионил. Площадь была пуста. Часы на церкви Сент-Сесиль пробили два; чтобы все шло, как обычно, ему сейчас следовало запереться на засов. Это уже не так важно, как прежде; понемногу он сможет вернуться к прежним привычкам. Иона выдвинул ящик и взял альбом, где на первой странице была приклеена фотография отца с матерью, стоящих перед рыбной лавкой. Он снял их дешевым аппаратом, подаренным на Рождество, когда Ионе было одиннадцать. Он листал страницы, пока не увидел за окном тень. Незнакомая женщина постучала в дверь, удивилась, что лавка закрыта, и попробовала заглянуть внутрь.
Иона подумал, что это покупательница, и хотел было не открывать. Женщина лет сорока, из простых, наверняка многодетная и всю жизнь много работавшая: она выглядела бесформенной, усталой, постаревшей до срока. Приставив руку козырьком, она обшаривала взглядом полутемную лавку, и Мильк из жалости наконец поднялся.
— Я боялась, что никого нет, — сказала она, с любопытством смотря на него.
— Я работал, — пробормотал он.
— Вы муж Джины?
— Да.
— Это правда, что вас собираются арестовать?
— Не знаю.
— Мне сказали об этом утром, и я боялась, что приду слишком поздно.
— Садитесь, — предложил Иона, указывая на стул.
— Мне некогда. Я должна вернуться в гостиницу. Там не знают, что меня нет — я вышла через задний ход.
Начальство у нас новое, неопытное, и считает, что нужно держать всех в строгости.
Иона слушал и не понимал.
— Я работаю горничной в гостинице «Негоциант», знаете? Он был там на свадебном ужине у Анселя. Стены в зале были раскрашены под мрамор, в вестибюле стояли вечнозеленые растения.
— Пока муж не устроился на завод, мы жили в этом квартале, на углу Тамбетты и Вербной. Я хорошо знала Джину, когда ей было лет пятнадцать. Поэтому, когда она пришла в гостиницу, я сразу ее узнала.
— Когда она была в гостинице?
— Несколько раз. Всякий раз, когда приезжал представитель фирмы из Парижа — почти каждые две недели.
Это длится уже несколько месяцев. Его зовут Тьерри, Жак Тьерри, я посмотрела в регистрационной книге; он связан с химическими товарами. Кажется, инженер, хотя и молод. Ручаюсь, ему нет и тридцати. Он женат, у него двое прехорошеньких детишек — знаю это, потому что вначале он всегда ставил семейную фотографию на ночной столик. Жена блондинка. Старшему лет пять-шесть, как моему младшему. Не знаю, где они познакомились с Джиной, но однажды днем я видела их в коридоре, и она вошла к нему в номер. С тех пор каждый раз, когда он приезжает, она проводит с ним в гостинице час или два — когда как; мне ли не знать, что там у них происходит — постель убираю-то я. Извините, что рассказываю это, но у вас, кажется, неприятности, и я подумала, что вам следует знать. Джина и в пятнадцать была такой, если это может вас утешить; скажу больше: вы, может, не знаете, но это точно — мать ее тоже была такой.
