Крестная мать - Барабашов Валерий Михайлович (бесплатные версии книг TXT) 📗
— А вы, Никитична, помните, что вы при этом сказали? — пошел и он в наступление.
— Ну что? Что я сказала? — Анна Никитична была закаленным кухонным бойцом и всех этих разговоров с мужчинами не боялась — и не такую осаду выдерживала, когда жила в гарнизонных коммуналках! И не таких «героев» через колено ломала!
— Вы сказали: я помогу вам, ребята, но только и сама с вами побалуюсь, тряхну стариной. Вы меня своими играми прямо раздраконили, до пупка достали. Было такое?
Анна Никитична, запрокинув наспех причесанную голову, весело рассмеялась.
— Ну было, что с того? Выпившая женщина чего не скажет! И мне подурачиться захотелось. А свое обещание перед вами я выполнила, господа хорошие. Вы меня за девочек благодарить должны. Таких красоток вам поставила!.. А я так понимаю, Феликс Иванович, что вы меня вроде как опозорить хотите, так? Мол, старая шлюха с молодыми голяком кувыркалась, так? Не выйдет, уважаемый. Вы вообще эту дурацкую идею выкиньте из головы, выкиньте! Вы меня в союзницы должны брать, в защитницы. Как хорошего адвоката. Если я девочкам скажу, то вы не только в этот самый Ванинской порт загремите, а еще дальше!
— Дальше только Америка, Анна Никитична, — примирительно и с усмешкой стал говорить Городецкий. — А туда не ссылают, туда сами бегут.
— В уголовном кодексе есть, кажется, статья за сводничество, — Дерикот разозлился и не собирался уступать под натиском хозяйки дома. От вчерашней милой и уступчивой женщины, гостеприимно распахнувшей перед ними двери, ничего не осталось, на мужиков, попавших в неприятную ситуацию, наступала сама наглость и ханжество.
— Какая там статья, Феликс Иванович, о чем вы говорите! — Она замахала на него обеими руками срезу. — Антон Михайлович попросил меня о вечере, девчонок-актрис пригласить, я и выполнила его просьбу. Думала, что вы порядочные люди… А если ты — нахал! — вдруг завизжала она, затопала ногами, — к девчонке под юбку полез, да еще силой взял, да еще девственницу! — Она вскинула в трагическом жесте руки, потрясла ими над головой, — да тебя за это знаешь что ждет?! Мария — одна из лучших наших актрис. Да тебе за нее… на куски разорвут, понял?! У нее, знаешь, сколько поклонников?
Дерикот не на шутку перепугался, втянул голову в плечи — ему этот скандал был совсем ни к чему.
— Ладно, хватит вам, — Городецкий болезненно поморщился, поднял на Анну Никитичну сумрачные, ввалившиеся глаза от бессонной ночи и выпитого. — Гуляли вместе, вместе надо и выпутываться. Анна Никитична, пойдите, пожалуйста, к Марии, поговорите с ней. Наверно, она уже проснулась. Или разбудите, утро, скоро по домам идти. Деньги будут. Скажите ей об этом. И Яне с Катей скажите. С вами мы о сумме, будем считать, уже договорились.
— Вот это мужской разговор, — одобрила сразу же повеселевшая хозяйка и, радостно, широко шагая, пошла наверх — будить Марийку.
В сквере возле управления железной дороги с самого утра жизнь била ключом: здесь торговали книгами и мороженым, пирожками с повидлом и лекарствами, напитками в длинных пластмассовых бутылях и бижутерией, желтыми бананами и красными яблоками…
То и дело по центральному проспекту города, в начале которого торчало высотное здание управления дороги, с натужным воем проносились переполненные троллейбусы и автобусы, разномастные машины катили одна за другой, посвистывал на недисциплинированных пешеходов постовой милиционер, понуждая их спускаться в подземный переход, беречь свою непутевую жизнь. Катил на сверкающей своей коляске инвалид в дорогой меховой шапке, изо рта у него рвался горячий, разогретый интенсивной работой рук пар. На перекрестке, выждав момент, двое мальчишек усердно и торопливо терли тряпками стекла синего «мерседеса», а водитель сердито сигналил им, отгонял от машины…
В сквере полно свежего мягкого снега, клены и тополя стояли голые, черные от недавних декабрьских дождей; снег поскрипывал под ногами снующих туда-сюда людей. Звук этот настойчиво лез в уши Марийки, давно уже сидящей на одной из скамеек сквера с полными слез и отчаяния глазами. Все происшедшее с ней этой ночью выбило девушку из душевного равновесия, потрясло. Она ушла из дома Анны Никитичны сразу же, как проснулась, долго бродила по набережной замерзшего водохранилища, думала, приходила в себя. Зимнее тусклое солнце неохотно поднималось по ту сторону города, над водохранилищем и Левобережьем, не обещая поначалу тепла и света, затем расщедрилось, всплыло повыше, энергичнее взялось за привычную земную работу.
Марийка чувствовала себя глубоко униженной, раздавленной. Никогда еще с ней не поступали так грубо, бесцеремонно, преступно. И никогда так дружно, изворотливо и лицемерно не просили о снисхождении.
Она им всем отказала. Сначала Анне Никитичне — та пришла к ней в спальню, развязала веревку, стала уговаривать простить мужчин. Сказала, что они сами в шоке, страшно переживают, стыдятся даже показаться ей, Марийке, на глаза. Но они — настоящие мужчины, не жлобы какие-нибудь — предложили два миллиона рублей. Представляешь, детонька? Два миллиона!.. В счет моральной компенсации. Да тебе этих денег, знаешь, на сколько хватит! Оденешься-обуешься, на черный день отложишь… Посчитай-ка…
Марийка ничего не стала считать и слушать старую сводницу больше не захотела. Она поднялась, спросила, где ее одежда, велела принести. Анна Никитична где-то внизу нашла скомканное ее платье, привела с собою все еще непроспавшихся, зевающих и непричесанных Яну с Катей. Те наперебой стали убеждать ее, Марийку, что она сделает большую глупость, если заявит в милицию. Опозорит не только себя, но и выставит на посмешище весь театр. А об Антоне Михайловиче и Феликсе Ивановиче, этих милейших и добрейших спонсорах, отваливших ТЮЗу миллионы, и говорить нечего. Им-то каково будет? Городецкий — столько сделал для театра, его так любят в коллективе, так дорожат его вниманием и помощью, и вдруг… И от кого все пошло — от Марии Полозовой, одной из лучших молодых актрис! Считалось же, что она — сама скромность, целомудрие и строгость. У нее и героини такие же, точь-в-точь. А тут — ушат грязи на театр и на собственную репутацию. Что будут говорить. Оказывается, Мария-то Полозова… Вы только подумайте!.. Уму непостижимо! Она же — первая распутница в городе, участвует в ночных оргиях с богатыми и старыми мужчинами, разумеется, за деньги. А теперь, после очередного загула, придумала вдруг историю, что ее — ха-ха! — якобы лишили невинности, бросила тень на уважаемого в городе человека, Антона Михайловича Городецкого, который не только помогает ТЮЗу финансами — причем, бескорыстно, из патриотических побуждений, — но и пописывает при случае вполне профессиональные рецензии, чем поддерживает творческий дух актерского коллектива, всей труппы. Как она посмела это сделать? Поднять руку на такого человека?! Осталась ли у Полозовой хоть крупица совести? И как можно вообще верить в эту чудовищную ложь. Городецкий — насильник?! Как все это пережить коллективу театра? И может ли после всего этого сама Полозова оставаться в его коллективе? Ты подумай обо всем, Марийка!
Яна с Катей говорили все это горячо, страстно, перебивая друг друга. Они, наверное, были убеждены в том, что говорили. Им вторила Анна Никитична — голос ее звучал сейчас мягко, заботливо, совсем по-матерински.
— Ты послушай меня, детонька, — рассуждала она. — Девочки тебе правильно говорят: никто тебе не поверит. И в театре тебя не оставят. Уж я-то знаю, двадцать семь лет там отработала. Перевидала я многих — и главрежей, и директоров, и актеров — всех! Ты же войну нам всем объявишь, поняла? Всем! И кто тебя в таком случае будет защищать? Кому ты будешь нужна? Да и за что тебя защищать? Другое дело, ты бы шла вечером по улице, после спектакля, а на тебя напал бы маньяк-насильник, затащил в подъезд… ну, и все такое прочее. Тогда и разговору бы не было. А тут — компания, приличные и уважаемые люди, ты сама пришла, добровольно, причем, знала, что не в лото тебя зовут играть. Сама пришла, сама этого захотела! — прибавила голоса Анна Никитична. — Ну выпили, побаловались немного, ну, лишилась ты самого дорогого… хм!.. В наше время есть вещи поважней такой мелочи, моя хорошая. Да и пора, детонька, тебе уже не пятнадцать лет.
