Остров тридцати гробов - Леблан Морис (полные книги .TXT) 📗
К Монастырю так никто и не поднялся. Дымок удалился, и ничто более не нарушало одиночества молодой женщины.
Так она прожила три дня. Похоже, судьба избавила ее от дальнейших посещений. Она была одна, была хозяйкой самой себе. Дело-в-шляпе, чье присутствие очень ее утешало, исчез.
Угодья монастыря занимали всю оконечность второго островка, на котором раньше помещалось аббатство бенедиктинцев, в XV веке покинутое и с тех пор постепенно превращающееся в руины.
Дом, выстроенный в XVIII веке зажиточным бретонским судовладельцем из камней старого монастыря и церкви, не представлял ничего примечательного ни с точки зрения архитектуры, ни с точки зрения обстановки. Впрочем, в комнаты — кроме той, в которой она жила, — Вероника входить не решалась. Воспоминания об отце и сыне останавливали ее перед закрытыми дверьми.
Однако на второй день при свете весеннего солнца она обошла весь парк. Он тянулся до самой оконечности острова и, подобно лугу перед домом, тоже был усеян руинами и зарос плющом. Вероника обратила внимание, что все дорожки парка вели к крутому обрыву, на вершине которого стояла купа гигантских дубов. Выйдя на открытое пространство, она увидела, что дубы эти растут полукругом, обращенным открытой стороною к морю.
В центре образованной ими поляны стоял дольмен в виде недлинной овальной плиты, лежащей на двух почти кубической формы скалах. Поляна с дольменом выглядела строго и величественно. С нее открывался вид на необозримые морские просторы.
«Дольмен Фей, о котором говорила Онорина, — подумала Вероника. — Значит, где-то поблизости Цветущее Распятие и цветы Магеннока».
Она обошла вокруг мегалита. На внутренней поверхности каменных столбов были высечены какие-то неразборчивые знаки. Однако на их внешних сторонах, которые смотрели на море и напоминали две поставленные рядом доски, подготовленные для нанесения на них надписи, она увидела нечто, заставившее ее вздрогнуть от ужаса.
Справа располагался глубоко вырезанный чьей-то неумелой рукой примитивный рисунок, изображавший четырех женщин, корчившихся на крестах. Слева виднелась надпись из нескольких строк, однако буквы ее, высеченные недостаточно глубоко, были почти неразличимы: то ли их стерли за много лет ветра и дожди, то ли соскребла человеческая рука. Тем не менее несколько слов еще можно было разобрать — слов, которые Вероника прочла на рисунке, найденном ею подле тела Магеннока: «Четыре женщины на четырех крестах… тридцати гробах… Божий Камень дарует жизнь или смерть».
Нетвердой походкой Вероника пошла прочь. Снова перед нею, как и везде на острове, была тайна, и женщина преисполнилась решимости всеми силами избегать соприкосновения с этой тайной до тех пор, пока ей не удастся уехать с Сарека.
Начинавшаяся на поляне тропинка проходила мимо крайнего справа дуба, в который когда-то явно ударила молния, поскольку от него остался лишь ствол да несколько сухих ветвей.
Пройдя немного по тропинке, Вероника спустилась по каменным ступеням, пересекла лужайку с четырьмя рядами менгиров на ней и вдруг встала как вкопанная, тихо охнув от восхищения и изумления перед открывшейся ей картиной.
— Цветы Магеннока, — прошептала она.
Два последних менгира средней дорожки, по которой она шла, возвышались, словно столбы ворот, открывавшихся на восхитительное зрелище: несколько каменных ступенек спускались к прямоугольной площадке метров в пятьдесят длиною, а по бокам ее, как колонны в древнем храме, стояли менгиры одинаковой высоты, расположенные на равном расстоянии друг от друга. Неф и приделы этого храма были выложены большими гранитными плитами неправильной формы, кое-где растрескавшимися; растущая из щелей трава обрамляла их точно так же, как свинцовые переплеты обрамляют стекла церковных оконниц.
А посередине площадки, в небольшом квадрате, вокруг древнего каменного распятия росли цветы. Но что это были за цветы! Невообразимые, фантастические цветы, цветы из сновидений, цветы из сказки, цветы, размерами своими не шедшие ни в какое сравнение с обычными.
Все они были знакомы Веронике, однако их великолепие и величина вызывали известную робость. Там были цветы самых разных сортов, но всего лишь по нескольку штук каждого сорта. Это выглядело как букет, составленный таким образом, чтобы объединить в себе все цвета, ароматы и формы.
Но самым необычным было другое: цветы, которые обычно распускаются не одновременно, а даже в разные месяцы, росли и цвели здесь все вместе! Эти многолетние цветы, бурный рост и цветение которых длится не более двух-трех недель, выросли и распустились словно в один день — тяжелые, яркие, пышные, гордо несущие свои головки на крепких стеблях.
Там были традесканции, лютики, водосборы, кроваво-красная лапчатка, ирисы лиловее епископского облачения. Росли на этой клумбе дельфиниум, флоксы и фуксии, волчий корень и будра.
И над всем этим — о, в какое же волнение пришла молодая женщина! — над этой сверкающей клумбой, на чуть приподнятом бордюре, окружавшем распятие, голубели, белели, лиловели, тянулись вверх, словно желая прикоснуться к телу Спасителя, цветы вероники…
Молодая женщина чуть было не лишилась чувств. Она подошла ближе и на прикрепленной к пьедесталу маленькой табличке прочла: «Мамины цветы».
В чудеса Вероника не верила. Да, ей пришлось признать, что цветы — удивительные, совершенно необычные для этих краев. Но она никак не хотела поверить, что все это можно объяснить лишь какими-то сверхъестественными причинами или волшебными ухищрениями, секрет которых был известен Магенноку. Нет, здесь должно быть нечто другое, возможно, даже не очень-то и замысловатое, в чем и заключена суть этого явления.
А между тем посреди столь языческой декорации, в самой сердцевине чуда, словно появившегося на свет только благодаря его присутствию, среди моря цветов стоял Христос, а цветы, казалось, приносили ему в дар свои краски и запахи. Вероника преклонила колени…
Следующие два дня Вероника снова приходила к Цветущему Распятию. Но теперь тайна, окружавшая это место, дышала прелестью, и сын ее играл в ней роль, которая позволяла думать о нем перед цветами вероники без ненависти и отчаяния.
Однако на пятый день Вероника увидела, что запасы еды подходят к концу, и к вечеру спустилась в деревню.
Там она обнаружила, что большая часть домов не заперта, — настолько их владельцы были уверены, уезжая, что вернутся и в следующий раз заберут с собою все необходимое.
Сердце у Вероники сжалось, она не осмелилась войти ни в один из домов. На подоконниках стояли горшки с геранью. Внушительных размеров часы с медным маятником продолжали отсчитывать время в пустых комнатах. Вероника пошла дальше.
Под навесом неподалеку от пристани она заметила ящики и мешки, привезенные Онориной в лодке.
«Ну и ладно, — подумала она, — с голода я не умру. Еды здесь хватит не на одну неделю».
Она сложила в корзину шоколад, бисквиты, несколько банок консервов, рис, спички и уже собралась было возвращаться в Монастырь, когда в голову ей пришла мысль прогуляться к другому концу острова. А корзину она заберет на обратном пути.
Тенистая дорога вела на плоскогорье. Пейзаж показался Веронике таким же, как в уже знакомой части Сарека. Те же песчаные равнины, нигде ни поля, ни выгона для скота, те же купы древних дубов. И здесь остров к концу сужался, и по обеим его сторонам виднелось море да вдалеке — берег Бретани.
И здесь от скалы к скале тянулась ограда какой-то усадьбы — с виду заброшенной, с длинным полуразвалившимся домом, службами с залатанными крышами и грязным, захламленным двором, где валялись старое железо и кучи хвороста.
Вероника уже решила поворотить назад, как вдруг в замешательстве остановилась. Ей показалось, что она слышит чей-то стон. Она насторожилась, и в полной тишине до нее донесся тот же звук, но на этот раз более отчетливый, затем раздались жалобные крики, мольбы о помощи. Голоса были женские. Но разве остров покинули не все его обитатели? Вероника обрадовалась, что она на Сареке не одна, но к ее радости примешивались огорчение и испуг: неужели события вновь вовлекут ее в череду смертей и ужаса?
