Первое дело Мегрэ - Сименон Жорж (е книги txt) 📗

— Ничего непредвиденного в этот день не произошло?

— Нет. Мы пообедали вдвоем. Он помог мне помыть посуду.

— Вы говорили о рождестве?

— Да. Я намекнул ему, что когда он проснется, его будет ждать сюрприз.

— Он предполагал, что получит приемник?

— Он давно уже мечтал о нем. Он не играет, как другие дети на улице, у него нет друзей, все свободное время он проводит дома.

— Как вы думаете, ваш сын не мог догадаться, что вы лишились работы в «Пресс»? Он никогда не звонил вам туда?

— Никогда. Когда я на работе, он спит.

— Никто не мог ему об этом сказать?

— В нашем квартале никто не знает.

— Он наблюдателен?

— Ничто из происходящего вокруг нас от него не ускользает.

— Значит, вы уложили его спать и ушли. Вы брали с собой обычно какую-нибудь еду?

Эта мысль пришла комиссару в голову в ту минуту, когда он увидел, как Годен разворачивает свой бутерброд с ветчиной. А Оливье Лекер, взглянув вдруг на свои пустые руки, прошептал:

— Моя коробка!

— Коробка, в которой вы имели обыкновение носить с собой еду?

— Да. Уверен, что она была у меня вчера вечером. Я мог ее забыть только в одном месте…

— У матушки Файе?

— Да.

— Один момент… Лекер, соедините меня с участком Жавель. Алло! Кто у телефона? Жанвье здесь? Попросите его, пожалуйста… Это ты, Жанвье? Ты делал обыск в квартире старухи? Не заметил ли ты жестяной коробки с бутербродами? Ничего похожего? Ты уверен? Да, было бы хорошо… Позвони мне тотчас же, как только проверишь… Очень важно… — И, повернувшись к Оливье, спросил: — Ваш сын спал, когда вы уходили?

— Он засыпал. Я поцеловал его на прощание и ушел. Сначала я немного побродил по улицам нашего квартала. Потом пошел к Сене. Посидел на берегу, выжидая.

— Чего именно?

— Чтобы мальчуган крепко уснул. От нас видны окна госпожи Файе.

— Вы решили пойти к ней?

— Это была единственная возможность. У меня не было даже на метро.

— А ваш брат?

Оба Лекера посмотрели друг на друга.

— За последнее время я у него столько набрал, что вряд ли у него что-нибудь осталось.

— Вы позвонили в дверь? Который был час?

— Начало десятого. Консьержка видела, как я прошел. Я ни от кого не прятался, только от сына.

— Ваша теща еще не спала?

— Она мне открыла и сказала: «Это ты, негодяй!»

— И все же вы думали, что она вам даст деньги?

— Я был почти уверен.

— Почему?

— Достаточно было пообещать ей большие проценты. Перед этим она никогда не могла устоять. Я написал расписку, что обязуюсь вернуть вдвое больше.

— Когда?

— Через две недели.

— А на что вы рассчитывали?

— Сам не знаю. Как-нибудь устроился бы. Мне хотелось, чтобы у сына было рождество, как у всех детей.

Андрэ Лекеру очень хотелось прервать брата и сказать комиссару: «Он всегда был таким!»

— Вам легко удалось получить то, за чем вы пришли?

— Нет. Мы долго спорили.

— Примерно сколько?

— С полчаса. Она меня осыпала упреками: ты-де, мол, ни на что не годен, ничего, кроме нищеты и горя, моей дочери не принес, ты виноват в ее смерти… Я не возражал. Мне нужны были деньги.

— Вы ей не угрожали?

Он покраснел и, опустив голову, пробормотал:

— Я сказал ей, что, если не получу денег, покончу с собой.

— И вы бы на это решились?

— Не думаю. Не знаю. Я очень устал и совсем отчаялся.

— Что же вы сделали, получив деньги?

— Пошел пешком до станции Вогренель и сел в метро. Сошел у Пале Руаяль и зашел в универсальный магазин «Лувр». Там было очень много народу. Повсюду очереди.

— В котором часу это было?

— Может быть, в одиннадцать. Я не торопился, знал, что магазин торгует всю ночь. Было жарко. Я залюбовался игрушечной электрической железной дорогой.

Его брат улыбнулся комиссару.

— Вы не заметили, что потеряли свою жестянку с бутербродами?

— Я думал только о подарках для Биба.

— В общем, вы были очень взбудоражены тем, что у вас деньги?

Да, комиссар не так уж плохо разбирался в людях. Ему и не нужно было знать Оливье с детства. Подавленный, бледный, втянув голову в плечи, он жался к стенам, когда у него было пусто в карманах, но стоило там завестись нескольким франкам, как он становился доверчивым или, точнее, беспечным.

— Вы сказали, что дали вашей теще расписку. Что она с ней сделала?

— Она положила ее в старый бумажник, который всегда носила при себе, в кармане, пришитом под юбкой.

— Вы видели этот бумажник?

— Да. Все его видели.

Комиссар повернулся к Андрэ Лекеру:

— Его не нашли. Потом — к Оливье:

— Значит, вы купили приемник, потом цыпленка и пирожные. Где?

— На улице Монмартр, в магазине рядом с обувным.

— Что вы делали весь остаток ночи? В котором часу вы ушли из магазина на улице Монмартр?

— Было около двенадцати. Люди выходили из театров и кино, спешили в рестораны. Повсюду встречались веселые компании и парочки.

Брат его в это время находился уже здесь, у своего коммутатора.

— Когда зазвонили колокола, я был уже на Больших Бульварах, неподалеку от Лионского кредита. Люди на улицах целовались…

Сайяру почему-то вдруг захотелось задать ему жестокий и нелепый вопрос:

— Вас никто не поцеловал?

— Нет.

— Вы знали, куда идете?

— Да. На углу бульвара Итальянцев есть кино, которое открыто всю ночь.

— Вы когда-нибудь уже ходили туда?

Стараясь не смотреть на брата, он смущенно ответил:

— Два или три раза. Это не дороже чашки кофе в баре и можно сидеть сколько угодно. Там очень тепло. Некоторые приходят туда, чтоб поспать.

— Когда вы решили провести ночь в кино?

— Как только получил деньги.

А второму Лекеру, человеку спокойному и уравновешенному, все хотелось объяснить комиссару: «Вот видите, бедняки не такие уж несчастные, как думают. Иначе они бы не выдержали. У них свой мир, и где-то в уголках этого мира таятся и у них свои радости».

Да, таков уж у него брат, он-то его знает: стоит ему одолжить несколько франков (а как он их отдаст, одному богу известно!) — и он тут же забывает о своих горестях, думая только о том, как будет радоваться сын, когда проснется, да и себе он тоже не отказывает в маленьких удовольствиях.

Одинокий, никому не нужный, он пошел в кино, а в это время у праздничных столов собирались семьи, разодетые люди танцевали в ночных кабаре, кто-то изливал душу в полумраке церкви, при мерцающем свете восковых свечей.

В общем, он встретил рождество по-своему.

— В котором часу вы вышли из кино?

— Около шести, к открытию метро.

— Какую картину вы смотрели?

— «Пылающие сердца». И еще показывали документальный фильм о жизни эскимосов.

— Вы просидели там только один сеанс?

— Нет, два. Не досмотрел лишь «Новости дня», которые начались, когда я уходил.

Андрэ Лекер знал, что все, что рассказывал брат, будет проверено, как того требовал заведенный порядок. Но это совершенно излишне. Брат порылся в карманах, вытащил оттуда сначала надорванную картонку — свой билет в кино, затем еще одну, розовую.

— Вот! Мой билет в метро.

На нем значилась дата, час, штемпель станции «Опера», где он спустился в метро.

Оливье не лгал. Он не мог находиться в комнате старухи Файе между пятью и половиной седьмого утра.

Теперь его взгляд был вызывающе презрительным. Он, казалось, говорил им всем, включая брата: «Я бедняк, потому вы меня и заподозрили. Таков непреложный закон. Я на вас не в обиде».

И, удивительное дело, всем вдруг показалось, что в большой комнате, где один из полицейских говорил по телефону с пригородным комиссариатом по поводу угнанной машины, вдруг пахнуло холодом.

Вероятно, это объяснялось тем, что, как только вопрос о Лекере-старшем был улажен, все сразу подумали о ребенке. Да, так оно и было, ибо инстинктивно взоры всех обратились к плану Парижа, на котором давно уже не загоралась ни одна лампочка.