Заклятие - Буало-Нарсежак Пьер Том (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные txt) 📗
Глава 5
В десять часов, едва начался отлив, я пересек Гуа. Впереди ехало несколько машин, и я вспомнил, что начиналась пасхальная неделя. Движение на дороге мне на руку. Дней десять можно ездить туда и обратно, не привлекая внимания. Меня переполняла радость вновь оказаться на острове, на узкой дороге меж низких домиков в живых изгородях тамариска, а вдали во всю ширь — океан. Деревеньки, которые я проезжал — Лабиярдьер, Лагурдери, Лематуа, — казалось, принадлежали другому миру. И я возвращался в этот выдуманный мир. Мириам же явилась неким языческим божеством из моих снов, и я зачарованным паломником устремлялся к ней. Пожелай она жить, как все, меня возмутило бы это. У меня защемило сердце от этих мыслей, любовь утратила вдруг свои сияющие краски, но утихло чувство вины перед Элиан. Я ничего у нее не похищал, я лишь удалялся на час в другой мир, подобный, может быть, миру музыки или поэзии. Такой умиротворенный, защищенный от одной и недоступный для другой, наедине со своим потайным счастьем, я спешил в Нуармутье.
Меня встретила Ньете. Она приблизилась несколькими бесшумными прыжками и чуть не сбила меня с ног, столь велика была ее радость. Она похудела. Лопатки торчали так, что становилось за нее тревожно; две черные полоски, тянущиеся от глаз к уголкам рта, походили на две морщины, следы печали.
— Ньете!
Я узнал голос Мириам и больше не смел сделать ни шагу, готовый к извинениям. Я слышал, как она ступала по гравию. Рассказать об Элиан? Проявить такую слабость? Она появилась из-за дома и замерла. Я неловко сделал в ее сторону несколько шагов. Гордячка Мириам разволновалась так, что прислонилась в стене. Мои колени дрожали. Чувство, которое я испытал, было хуже, чем голод и жажда. Прижав ее к груди, я ощутил, что ноги подкашиваются. Нас припаяло друг к другу некое паническое чувство. Оба закрыли глаза. Каждый ухватил добычу. Я попытался высвободиться первым.
— Нас могут увидеть!
— А мне все равно, — заявила она. Чуть позже спросила:
— Зачем ты так поступил?
— Был занят. В это время года разгар работы.
— Да нет. Здесь что-то еще… Сердишься?
— Да немного — конечно.
Она взяла меня за руку, почти бегом увлекла за собой в дом, ногой захлопнула дверь, сбросила на стул халат, и передо мной предстала дикарка — столь откровенная в своих желаниях, что все расчеты и раскаяния пошли прахом. Я сорвал с себя одежду. Огонь, исходящий от нее, пожирал меня. Я чуть не выпрыгнул из кожи. Мы искали чего-то большего, чем наслаждение. Это был порыв, избавлявший нас от мольбы о сострадании. Владевшие нами демоны наконец оставили нас, и мы рухнули без сил, без сознания — одержимые после изгнания бесов. Глупцы, мы думали, что любовь может избавить нас от проблем.
— Франсуа, — прошептала она, — не оставляй меня одну надолго… Знаешь, я способна тебя возненавидеть.
— Уверяю, что…
— Нет, я знаю твои доводы. Но ты здесь… и я не хочу, чтобы мы пререкались… по крайней мере, теперь.
Она вдруг засмеялась так по-детски, что мои страхи прошли. Мы вновь превратились во влюбленных, открывающих радость ласк после сладострастной схватки.
— Я ждала тебя каждый день, — произнесла она. — При отливе не смела ступить за порог, жила взаперти, как монахиня. Даже ночью надеялась, что придешь.
— Ты работала?
Она повернулась ко мне. Ее глаза были совсем рядом и от этого казались громадными.
— Работала? Думаешь, можно работать, если прислушиваешься к малейшему шороху, когда слышишь, как часы отбивают каждый час? Если бы ты меня любил, малыш, ты не задавал бы таких вопросов.
— Но… я люблю тебя.
— Нет, раз можешь жить так, как если бы меня не существовало.
Это была правда. Я не любил ее такой любовью, когда любишь всей плотью, всем трепетом сердца. И спрашивал себя, глядя в эти серые глаза, отливающие перламутром поднятой со дна морской раковины: сколь многолика может быть любовь?
— Я приезжаю, уезжаю, — сказал я, — думаю о тебе… про себя. Она толкнула меня в лоб своим лбом.
— Дурачок, про себя, значит, ты только вспоминаешь обо мне. Но вспоминают об отсутствующих! Ты же у меня вот здесь, всегда. Дверь скрипнула — это ты. Пол затрещал — это ты. И когда вдруг тебя нет, я замыкаюсь, чтобы сосредоточиться, и ты вновь тут как тут. Неужели не случается, что ты вдруг хочешь меня?
— О да! Часто.
— Так вот. В эту минуту я тебя притягиваю к себе. И видишь, я знала, что сегодня утром ты приедешь. Весь вечер я старалась изо всех сил.
— Веришь в телепатию?
— Да. Потому что верю в любовь.
Наше дыхание смешалось. Мне стоило вытянуть губы, и я мог прикоснуться к ее губам. Мы шушукались, как заговорщики, к заговору она меня и подталкивала, хотя безуспешно.
— Ты не покинешь меня больше?
— Будет тебе, — сказал я не без злости. — Как же я тебя покину, если ты способна вернуть меня своей властью? Я и в самом деле твой пленник.
— Не издевайся. Мне не нравится твое настроение. То же самое говорил и Виаль. Когда ты придешь опять?
Очарование рассеялось, нужно было спорить, доказывать ей, что меня ждут больные коровы в Жирардо, что мне срочно следовало ехать на ферму Гран-Кло. Она не признавала строгих графиков и расписаний. Возможно, опасалась, что за моими обязанностями скрывалось желание защитить свободу? Может, догадывалась, что на том берегу живет совсем другой человек, подозрительный, неуравновешенный, в любую минуту готовый от нее ускользнуть?
— Как можно скорее, — сказал я.
— Тебе хочется приехать?
Я чмокнул ее, чтобы скрыть раздражение. Она мне казалась неумной, когда тревога заставляла ее быть настойчивой, терять скромность. Я оделся.
— Ты лечишь Ньете по моему рецепту?
— Ты мне не ответил, — сказала она.
— Я взял на себя ответственность за это животное.
— Нет, ты отвечаешь прежде всего за меня. Ньете болеет, потому что ты заставляешь страдать меня.
Я не сумел подавить улыбку. И только много позже понял, насколько серьезно говорила Мириам. Она встала, завернулась в халат и открыла дверь гепарду.
— Ронга тоже болеет. Мы втроем болеем из-за тебя… Пойдем выпьем кофе.
— Но уже почти полдень, — заметил я. — Ясно, почему вы болеете. Едите неизвестно когда и неизвестно что.
— Мне хочется кофе.
Она скатилась по лестнице, насвистывая по-мужски, гепард вился около нее. Я тоже спустился и вошел в гостиную. Тут же машинально поискал глазами картину, которая стояла повернутой к стене. Но она исчезла. «Уничтожила», — подумал я. Странно. Почему уничтожила? Я прислушался. На кухне Мириам звенела чашками. Я быстро стал рыться среди картин, лежавших грудами тут и там. Я помнил ее формат; будь она в комнате — я сразу заметил бы ее. В полной тишине я ожесточенно рылся в картинах, как если бы этот эскиз стал для меня чем-то важным. Странные и смутные подозрения, охватившие меня некоторое время назад, оживали вновь, а мне нужна была уверенность.
— Тебе крепкий? — крикнула Мириам. Я вежливо ответил:
— Как всегда.
Из-за этих глупых поисков мне стало стыдно, но я ничего не мог поделать со своими руками. Я, как вор, метался с места на место. На столах ничего. Неловким движением я свалил груду рисунков, они рассыпались, полетели карандаши, блокноты с эскизами.
— Что ты там вытворяешь? — спросила Мириам.
— Пытаюсь откопать свободный стул.
Я собрал рисунки, подобрал блокноты. Из последнего выпали две фотографии. Я поднял их и так и замер, полусогнутый, онемев. На первой была изображена Элиан. Моя жена в сером шерстяном платье склонилась над кустом роз с секатором в руке. Ее сфотографировали в профиль, вероятно, на расстоянии нескольких метров от ограды. На второй… угол дома и колодец.
— Извини, дорогой, — бросила Мириам, — что заставила тебя ждать; не знаю, куда ушла Ронга.
Я запихнул фотографии в блокнот и попытался набить трубку. Пальцы так дрожали, что пришлось от этого отказаться. Я замер у мольберта, но забыл, что было изображено на только что задуманной картине. Я слышал, как звенят чашки на подносе и чуть слышно шлепают тапочки Мириам.
