Мегрэ колеблется - Сименон Жорж (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗
Случайно или намеренно, но в два часа дня она была еще в пеньюаре, тоже голубом, с бирюзовым оттенком.
— Простите, что принимаю вас в своей норе, так я называю эту комнату, но это единственное место, где нас не будут без конца беспокоить.
Дверь, из которой она вышла, была приоткрыта, и был виден туалет, тоже в стиле Людовика XV, из чего следовал вывод, что там была спальня.
— Прошу вас, садитесь…
Она указала рукой на кресло, такое хрупкое, что комиссар опустился в него с осторожностью и сидел, боясь пошевелиться.
— И обязательно закурите вашу трубку…
Даже если у него не было желания! Она хотела видеть его таким, как на фото в газетах. Фотографы тоже никогда не забывали напомнить ему:
— А ваша трубка, мосье комиссар…
Будто он сосал ее с утра до вечера! А если ему хотелось на этот раз выкурить сигарету? Или сигару? Или вовсе не курить?
Ему не нравилось кресло, в которое пришлось сесть. Того и гляди треснет. Не нравился и этот голубой будуар, эта женщина в голубом, которая бросала ему двусмысленные улыбки.
Сама она уселась в удобное глубокое кресло и закурила сигарету. Зажигалка была из золота, такие он видел на витрине у Картье. И портсигар был золотым. В этих комнатах много предметов было из золота:
— Я немного ревную, мосье комиссар, что вы занялись этой маленькой Ваг раньше, чем уделили внимание мне. Сегодня утром…
— Я не осмелился беспокоить вас так рано… - Уж не собирался ли он стать светским человеком? Комиссар сам на себя досадовал за свой неожиданный галантный тон.
— Вам, конечно, уже успели доложить, что я встаю поздно и не выхожу из своих комнат до полудня… В общем, это так, но и не так. У меня очень обширная деятельность, мосье Мегрэ, и в действительности я начинаю день довольно рано. Прежде всего, на мне лежит руководство всем домом, а он у нас большой. Если я сама не буду звонить поставщикам, не знаю, что мы будем есть и какие счета получим в конце месяца… Мадам Вокен прекрасная кухарка, но она до сих пор боится телефона и сразу начинает заикаться… Много времени отнимают дети… Хоть они и выросли, все равно приходится заниматься их одеждой, следить за тем, что они делают… Если бы не я, Гюс ходил бы круглый год в тиковых брюках, джемпере и теннисных туфлях… Это еще что!.. Я уже не говорю о делах, которым себя посвящаю… Другие довольствуются тем, что посылают чек и присутствуют на благотворительном коктейле, но когда дело доходит до работы, там где надо приложить руки — не к кому обратиться…
Мегрэ ожидал, терпеливый, вежливый, такой терпеливый и такой вежливый, что сам удивлялся.
— Я представляю, мосье Мегрэ, что у вас тоже хлопотливая жизнь, ведь вы тоже…
— Но я, мадам, только чиновник…
Она засмеялась, обнажив при этом все зубы и кончик розового языка. Мегрэ поразился, до чего он был острым, этот кончик. Ее светлые волосы отливали медью, а глаза казались зелеными, но скорее были мутно-серыми.
Сколько ей было? Сорок? Немногим больше? Немногим меньше? Сорок пять? Определить было невозможно, настолько ощущалась работа института красоты.
— Нужно будет повторить вашу фразу Жаклине. Это жена министра внутренних дел, одна из моих лучших подруг…
Так-так! Серьезное предупреждение! Она его предупреждает! Пошла сразу с козыря!
— Внешне я кажусь веселой… Я постоянно шучу… Но, верьте мне, это только видимость… В действительности, мосье Мегрэ, я очень обеспокоена тем, что происходит, более чем обеспокоена… А как вы находите моего мужа? — спросила она вдруг, ни с того ни с сего.
— Очень симпатичный…
— Да… Так все говорят… Я имею в виду…
— Он очень умен, удивительно умен и…
Ей не терпелось. Она поняла, к чему он клонит, и не дала договорить. Мегрэ поглядел на ее руки и увидел, что они были гораздо старше, чем лицо.
— Я нахожу его также очень восприимчивым… А еще…
— Будь вы откровенны до конца, вы бы сказали — чрезмерно чувствительным.
Он открыл рот, чтобы ответить, но она уже перехватила инициативу и продолжала:
— В данный момент меня очень пугает, что он так замкнулся в себе. Он страдает. Я знала это всегда. Когда я вышла за него замуж, в моей любви была некоторая доля жалости…
Мегрэ притворился дурачком:
— Но почему?
Вопрос на мгновение поставил ее в тупик.
— Но… Вы же его видели… С детства ему приходилось страдать из-за своей внешности…
— Он невысокого роста, но бывают люди…
— Видите ли, комиссар, — продолжала она нервно, — давайте играть в открытую… Я не знаю, какая над ним тяготеет наследственность, вернее, знаю слишком много. Его мать была сиделкой, вернее санитаркой, и ей не было еще шестнадцати, когда профессор Парандон наградил ее ребенком. Почему он, будучи хирургом, не прибегнул к аборту? Быть может, девчонка угрожала скандалом? Это мне неизвестно, я знаю только, что Эмиль родился семимесячным… недоношенным…
— Большинство недоношенных детей со временем становятся нормальными…
— А вы его находите нормальным?
— В каком смысле?
Она нервным жестом погасила сигарету и зажгла другую.
— Простите меня. У меня создается впечатление, будто вы уклоняетесь, будто не хотите понимать…
— Понимать? Но что?
Она не могла больше сдержаться, вскочила с кресла и стала шагать взад и вперед по китайскому ковру.
— Не хотите понять мое беспокойство. Не хотите понять, почему я, попросту говоря, порчу себе кровь! Вот уже скоро двадцать лет, как я пытаюсь его защитить, сделать счастливым, обеспечить ему нормальную жизнь…
Мегрэ спокойно курил трубку, не сводя с нее глаз. На ней были элегантные домашние туфли, видимо, сделанные на заказ.
— Эти письма, о которых он мне рассказал… Я не знаю, кто их писал, но они достаточно подтверждают мой страх…
— И давно вы живете в такой тревоге?
— Недели… Месяцы… Я не решаюсь сказать — годы… Вначале, после свадьбы, он сопровождал меня, мы выезжали, бывали в театре, обедали в ресторанах…
— Это ему доставляло удовольствие?
— Во всяком случае, это была разрядка… Теперь-то я поняла, что он везде чувствует себя не на месте, стыдится, что у него не такая внешность, как у других, и таким он был всегда… Даже сам выбор его карьеры. Морское право… Могли бы вы мне ответить, почему такой человек, как он, остановился именно на Морском праве? Это словно вызов… Будучи не в состоянии выступать с защитой в суде присяжных…
— Но почему?
Она немного смутилась и посмотрела на него.
— Но, мосье Мегрэ, вы же это понимаете не хуже меня… Представьте себе его, маленького, немощного, бледного. И вот он в огромном зале суда присяжных защищает жизнь человека, совершившего преступление…
Мегрэ сразу же вспомнил, что в прошлом веке знаменитый юрист, одно из светил адвокатуры, был ростом всего в один метр пятьдесят пять сантиметров, но решил ей не возражать.
— Он все время томится… Чем дальше, чем он становится старше, тем больше и больше уединяется, и мне стоит огромного труда вытянуть его из кабинета, уговорить сесть за стол, когда у нас гости…
Мегрэ не стал у нее спрашивать:
— А кто из вас составляет список приглашенных?
Он только слушал, смотрел.
Он только слушал, смотрел и пытался не поддаться влиянию, ибо тот портрет мужа, который старалась нарисовать эта женщина с перенапряженными нервами и кипучей энергией, был одновременно и правдивым, и ложным.
В чем правдивым?
А в чем ложным?
Это ему и хотелось распутать. Облик Парандона представал ему похожим на фотографию не в фокусе. Контурам не хватало четкости. Черты лица меняли выражение в зависимости от того, пол каким углом вы на него смотрели.
Действительно, Парандон замкнулся в свой собственный мирок, который, если так можно выразиться, ограничивался шестьдесят четвертой статьей уголовного кодекса. Ответствен ли человек за свои поступки? Или не ответствен? Многие до него увлекались этим кардинальным вопросом. Начиная с времен средневековья эта проблема обсуждалась даже на Вселенских соборах.
