Пристрастие к смерти - Джеймс Филлис Дороти (читать бесплатно полные книги .TXT) 📗
4
С тех пор как убили отца, Сара лишь второй раз шла на Камден-Хилл-сквер, 62. Первый был утром, после того как все стало известно. Тогда за оградой толпилась небольшая кучка фоторепортеров, и Сара инстинктивно отвернулась, когда кто-то назвал ее имя. На следующий день она увидела в какой-то газете собственную фотографию: девушка, стремительно взбегающая по ступенькам, словно провинившаяся служанка, которая старается незаметно проскользнуть через неположенную дверь. Наверху заголовок: «Среди тех, кто посетил сегодня Камден-Хилл-сквер, замечена мисс Сара Бероун». Теперь площадь была совершенно пуста. Огромные вязы застыли в обреченно-вялом ожидании зимы, медленно и лениво покачивая сучьями в промозглом, насыщенном влагой воздухе. Хотя ливень закончился, вечер был темным как ночь, лишь из окон окружающих домов лился бледный свет. Там, за окнами, люди живут своей, недоступной другим, быть может, иногда даже исполненной отчаяния жизнью, подумала Сара. И тем не менее этот свет почему-то внушал надежду и нес с собой необъяснимое ощущение безопасности.
Ключа у нее не было. Когда она уходила, отец — с официальным (или так ей тогда показалось?) видом викторианского родителя, неохотно терпящего ее под своей крышей, но понимающего, что как незамужняя дочь она имеет право на его покровительство и комнату в его доме, — предложил ей оставить ключ у себя, но она отказалась. Сейчас, глядя на знаменитый фасад с элегантными фигурными окнами, она поняла, что этот дом никогда не был и никогда не будет ее домом. Интересно, действительно ли он так много значил для отца? Ей всегда казалось, что он жил в нем, однако считал своим не больше, чем она сама. Однако не завидовал ли он в детстве старшему брату, владевшему этими мертвыми, но престижными камнями? Не жаждал ли он заполучить этот дом так же, как вожделел жену своего брата? О чем он думал тогда, когда, сидя в машине рядом с матерью Сары, вдавил педаль газа на том опасном повороте? И что было в его прошлом такого, с чем в конце концов он оказался лицом к лицу в убогой ризнице церкви Святого Матфея?
Ожидая, пока Мэтти откроет дверь, Сара размышляла, как с ней поздороваться. Казалось естественным сказать: «Как поживаешь, Мэтти?» Но вопрос был бессмыслен. Когда это ей было интересно, как живет Мэтти? И какого другого ответа, кроме такой же бессмысленной формулы вежливости, можно от нее ожидать? Дверь открылась. Уставившись на Сару каким-то не свойственным ей взглядом, Мэтти произнесла свое тихое: «Добрый вечер». Что-то в ней изменилось, но не изменилось ли что-то и во всех них после того ужасного утра? Этот убегающий взгляд Сара видела однажды у только что родившей подруги: блестящий, возбужденный, высокомерный, но одновременно какой-то жалкий, словно вся сила ушла из человека.
— Как поживаешь, Мэтти? — спросила Сара.
— Спасибо, хорошо, мисс Сара. Леди Урсула и леди Бероун в столовой.
Овальный обеденный стол был завален корреспонденцией. Бабушка сидела неподвижно и прямо, спиной к окну. Перед ней лежал бювар, слева стояли коробки с почтовой бумагой и конвертами. Когда Сара подошла к ней, она складывала только что написанное письмо. Девушку всегда поражало, что бабушка неукоснительно следует правилам светского поведения, несмотря на то что всю жизнь с презрением нарушала семейные и религиозные требования, диктуемые условностями. Ее мачеха либо не получала писем соболезнования вовсе, либо предоставляла другим отвечать на них. Сейчас она сидела на другом конце стола, собираясь красить ногти — ее руки в нерешительности порхали от одного флакона лака к другому. Только не кроваво-красный, мысленно предостерегла Сара. Но нет, Барбара выбрала бледно-розовый, абсолютно безобидный, идеально уместный. Игнорируя Барбару, Сара сказала бабушке:
— Я пришла по поводу твоего письма. Поминальная служба — это исключено. Прости, но я не буду на ней присутствовать.
Леди Урсула посмотрела на нее оценивающим взглядом — словно на новую служанку, которая явилась наниматься на работу с сомнительными рекомендациями, подумала Сара — и сказала:
— Это, собственно, не моя идея — устраивать поминальную службу, но коллеги твоего отца ожидают ее, и его друзья, судя по всему, тоже. Поэтому я пойду, и надеюсь, что его вдова и дочь будут рядом со мной.
— Говорю же тебе, это исключено, — повторила Сара. — Я, разумеется, приеду на кремацию, но это частная церемония, только для членов семьи. А выставлять себя напоказ в черном траурном наряде в церкви Святой Маргариты не собираюсь.
Леди Урсула провела маркой по влажной подушечке и приклеила ее точно в верхнем правом углу конверта.
— Ты напоминаешь мне девочку, которую я знавала в детстве, дочь епископа. Она произвела скандал в епархии, наотрез отказавшись от конфирмации. Что показалось мне странным даже в тринадцать лет, так это то, что ее сомнения не имели никакого отношения к религии. Ей просто хотелось поставить в затруднительное положение отца. Это, разумеется, можно понять, особенно когда твой отец — епископ. Но почему не признаться честно?
Не нужно было приходить, мелькнуло в голове Сары. Глупо надеяться, что она поймет или хотя бы попытается понять.
— Думаю, бабушка, ты считаешь, что ей следовало подчиниться, даже если бы ее сомнения носили религиозный характер, — сказала она.
— Да, я так считаю. Доброту я ставлю выше того, что ты называешь убеждениями. В конце концов, раз вся эта церемония представляет собой чистую формальность — а ты знаешь, что таково мое мнение, — то никакого вреда не было бы, если бы руки епископа на несколько секунд прикоснулись к ее голове.
— Я не уверена, что хочу жить в мире, где доброта ставится выше убеждений, — тихо произнесла Сара.
— Не хочешь? Но такой мир был бы куда более приемлемым, чем тот, в котором мы живем, и, уж во всяком случае, более безопасным.
— Так или иначе, это формальность, в которой я не желаю участвовать никак. Его политических убеждений я не разделяла. И не разделяю. Считай это моим публичным заявлением. Я туда не пойду, и, надеюсь, все поймут почему.
— Те, кто заметит твое отсутствие, разумеется, поймут, — сухо ответила леди Урсула, — но не думаю, что оно окажет большой пропагандистский эффект. Старики будут смотреть на своих сверстников и гадать, чья очередь следующая, надеясь, что их мочевые пузыри выдержат до конца церемонии, а молодежь будет наблюдать за стариками. Но, смею сказать, немало людей все же истолкует твое отсутствие однозначно: ты ненавидела своего отца и продолжаешь свою политическую вендетту над его могилой.
— Это неправда! — почти выкрикнула девушка. — Большую часть своей жизни я любила его, и продолжала бы любить, если бы он этого хотел. Ему самому была бы отвратительна эта церемония. О, там все будет устроено со вкусом — тщательно подобранные слова и музыка, приличествующая случаю одежда, нужные люди, — но все это будет посвящено не ему, не человеку, а классу, политической философии, привилегированному клубу. Ты никак не можешь взять в толк — ты и тебе подобные, — что мир, в котором вы выросли, мертв, он мертв!
— Я знаю это, дитя мое, — спокойно возразила леди Урсула. — Я присутствовала при его кончине в тысяча девятьсот четырнадцатом году.
Она взяла следующее письмо из стопки и, не глядя на Сару, продолжила:
— Я никогда не занималась политикой, но могу понять, почему бедные и глупые голосуют за марксизм или какую-нибудь его модную разновидность. Если у тебя нет надежды выбраться из рабства, то можно по крайней мере присоединиться к самой его действенной форме. Но должна сказать, что твой любовник не вызывает у меня одобрения: человек, наслаждавшийся привилегиями всю свою жизнь, пытается продвигать политическую систему, которая гарантирует, что никто другой не получит шанса приобщиться к тому, чем он так исключительно наслаждался. Это было бы простительно, если бы он был уродлив: подобное несчастье порождает в мужчине зависть и агрессию, — но он не уродлив. Я в состоянии понять физическое влечение, даже если и на пятьдесят лет пережила возраст, в котором его чувствуют. Но ты ведь могла спать с ним и не принося ему этого модного политического приданого.
