Читатель предупрежден - Карр Джон Диксон (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗

Джон Диксон Карр

Читатель предупрежден

Часть первая

Письмо мистера Лоуренса Чейза доктору Джону Сандерсу

Письмо доктора Джона Сандерса мистеру Лоуренсу Чейзу.

Глава первая

Доктор Джон Сандерс приехал в Суррей в пятницу, 29 апреля, во второй половине дня.

Он не имел ни малейшего понятия, что находится в преддверии детективной истории, которая покроет преждевременной сединой волосы законников, уподобив их серебряным парикам, которые когда-то носили в британских судах и в которых выступали с научными докладами в области права и медицины. И все же Сандерс не был спокоен. Даже прекрасная весенняя погода с нежным ветерком и пастельно-голубым небом не могла успокоить его напряженные нервы. Поезд был переполнен, поэтому он не мог вынуть из кармана письмо от некоей молодой особы и еще раз внимательно прочитать его, точно так же, как он изучал под микроскопом интересующий его препарат.

Разумеется, никаких поводов для беспокойства у него не было. Марсия Блистоун, несмотря на то, что в настоящее время пребывала в Гонолулу, находящемся на расстоянии шести тысяч миль отсюда, была его невестой. Кругосветное путешествие было необходимо в связи с оглаской, которую получило дело об убийстве Хея, куда невольно оказался замешан ее отец. Собственно, отъезд Марсии был не так уж необходим, но Сандерс не мог винить ее за радость, какую вызвала в ней перспектива подобного путешествия. Она часто писала ему. Письма ее были остроумными и поучительными; он не раз думал, что они слишком жизнерадостны. Он, скорее, предпочел бы что-то более сентиментальное или даже страстное. Один раз — когда Греция настроила ее на сентиментальный лад — он получил такое письмо, и потом много дней ходил с головой в облаках.

Но такое случалось нечасто. При этом в последнее время его постоянно угнетало все чаще повторяющееся в письмах имя Кесслер.

Сначала эти упоминания носили случайный характер. «Общество на борту совершенно неинтересное, за исключением одного мужчины, который кажется вполне сносным; его фамилия Кесслер, или что-то в этом роде». Но вскоре: «Это уже четвертое путешествие мистера Кесслера по этому маршруту, и поэтому он бывает нам очень полезен». Или: «жаль, что ты не слышал, как мистер Джеральд Кесслер описывает свои приключения с верблюдом в пустыне Гоби!» Черт бы побрал эту пустыню Гоби вместе с мистером Джеральдом! Вначале она всегда писала «мистер», потом «Джеральд Кесслер рассказывал нам» и, наконец «Джерри говорил».

Сандерс мог наблюдать развитие этого знакомства по мере отдаления корабля от родных краев так же явно, как и морской офицер, отмечающий флажками на карте порт за портом, которые они миновали. Его постоянно преследовала мысль о Кесслере. Черты его лица, несмотря на совместный снимок с Марсией в Иокогаме, остались неясными; он был высоким, беспечным, в белых брюках и с трубкой в зубах. Он представлял его себе человеком с большими возможностями. В холодную Англию в период между декабрем и мартом приходили рассказы о теплых морях и цветных фонариках среди ветвей цветущего миндаля. Доктор Сандерс — врач-патолог, работающий в качестве консультанта в Министерстве внутренних дел — все чаще испытывал ощущение депрессии. Безликий Кесслер. Теперь они в Гонолулу. Представления Сандерса о Гонолулу были весьма смутными, и касались главным образом гитар и людей, одевающих друг другу венки на шеи. Он очень опасался, что все это могло фатально кончиться для такой девушки, как Марсия Блистоун.

Кесслер, Кесслер, Кесслер! А что с тем другим типом, которого она едва упомянула? Может быть, Кесслер — это только дымовая завеса?

Наступали также периоды, когда он начинал сомневаться: не ослаб ли его интерес к Марсии? При виде письма, написанного ее рукой, он отнюдь не всегда ощущал радостное волнение. Иногда при чтении ее остроумных и экзальтированных описаний его так и подмывало сказать с иронией: «Радость моя, спустись на землю». Совесть сурово корила его за это, но факты оставались фактами…

Таковы были его размышления, когда он ехал на уик-энд в Форвейз, сельскую резиденцию Сэмюэля Констебля. Это настроение могло частично послужить причиной последующих событий — у него всегда существовали сомнения на этот счет.

В 18.15 он вышел из поезда на станции Кэмбердин, погруженную в глубокую вечернюю тишину. Ему нравилась эта тишина, нравилось одиночество; в первый раз он почувствовал, что нервное напряжение ослабло. Небо было чистым. В вечернем свете все казалось свежим и умытым, В воздухе чувствовался запах весны. Автомобиля за ним не прислали, но это не обеспокоило его. Начальник станции, голос которого эхом отдавался на пустом перроне, проинформировал его, что нет никаких транспортных средств и что Форвейз находится в полумиле отсюда, вверх по шоссе. Он бодро двинулся в путь, неся тяжелый чемодан.

Форвейз, когда он, наконец, его обнаружил, не произвел на него впечатления выдающегося произведения архитектуры. В лучшем случае об этом строении можно было бы сказать, что оно крепкое и мощное. Викторианская готика или, точнее говоря, вытянувшаяся вверх стена темно-красного кирпича, которая только в верхней своей части выпускала побеги в виде маленьких балкончиков, башенок и декоративных труб. Это строение вместе с обширным шести— или семиакровым парком в форме треугольника, образованного пересечением дорог, окружала высокая стена, которая сама в восьмидесятых годах прошедшего столетия должна была стоить целое состояние.