Заговор францисканцев - Сэк Джон (чтение книг TXT) 📗
– Когда ты вернешься за своим спутником?
– Если бы он мог встретиться со мной у Порта ди Мурорупта после третьего часа...
Понтифик кивнул и обещал передать его просьбу, после чего проводил Конрада до двери базилики. Итак, дилемма, мучившая Конрада после разговора с фра Джироламо, разрешилась просто: окончательностью и непогрешимостью папской декреталии.
За то время, что Конрад провел с папой, пьяцца ди Сан-Франческо опустела, толпа разошлась ужинать. Одинокая дворняга подбирала крошки, оброненные пилигримами на мостовую. Пес подошел обнюхать колени Конрада и увязался за ним до края площади. Конрад снова пожалел, что ему не дано уже оказаться среди лесных жителей, сбросить тяжесть этих трех лет. Почесывая пса за ухом, он вспоминал Чару, ручного олененка, приходившего к его хижине. Потом он отогнал собаку и дальше пошел один.
Оставался один нерешенный вопрос: сохранность и местонахождение пропавшей рукописи Лео. Конрад собирался спросить об этом фра Джироламо, но теперь, когда генерал ордена отбывает в Венецию, случая уже не представится. Даже если ему удалось бы встретиться лицом к лицу с фра Салимбене или Лодовико, на честный ответ рассчитывать не стоит. Разве что снова вскрывать библиотечные шкафы под покровом ночи – но этот опыт ему не хотелось бы повторять даже в ночных кошмарах. Правда, спутник по дороге к монастырю Ла Верна... вместе с историей проказы святого Франческо ему можно бы передать и наследство Лео.
Дойдя до знакомого поворота к дому Аматы, Конрад заметил, что неожиданный поворот событий, в сущности, принес с собой покой и облегчение. Три года груз, который Лео взвалил ему на плечи, гнул его душу, как снег гнет гибкую ветку, и все силы уходили на то, чтобы не сломаться.
Но власть Григория сняла этот груз, позволила ему разогнуться. Ярмо святого послушника таило в себе и детскую свободу безответственности. Пропавшая рукопись Лео тоже была обузой, ношей, которую он теперь добровольно предавал в руки Господа. Он уже с нетерпением ждал уединенных размышлений на горе Ла Верна: от многого предстояло очистить душу.
Добравшись до дома Аматы, он нашел всех домочадцев в большом зале за ужином. За столом для слуг он увидел четверых мужчин, несших носилки к нижней церкви. Вблизи Конрад узнал того, который показался ему знакомым: слуга Розанны, тот, что раз в неделю носил ему еду!
Конрад поспешно бросил взгляд на верхний стол, где собралась семья и избранные гости, но Розанны там не было. Плечи у него поникли. Такое разочарование он испытывал уже, когда в утро его отъезда оказалось, что Розанна не может его проводить.
Амата поймала его взгляд и указала на свободное место между нею и графом Гвидо. Тот сердечно приветствовал монаха и подвинулся на скамье, между тем как Амата дала слугам знак принести новую тарелку. Конрад, в памяти которого еще кружились картины времен его отшельничества, припомнил в этот миг языкастого подростка, злившего хозяина за столом, забрасывая в то же время в рот виноградину за виноградиной. Зрелая молодая женщина, сидевшая теперь рядом с ним, являла собой живую дань мудрости и терпению донны Джакомы.
– Я обещала сюрприз, Конрад, – обратилась к нему Амата. – Я ведь пригласила мону Розанну провести в Ассизи день святого, хотя я тогда не знала о ее недомогании. Мы надеемся, что раны святого Франциска принесут ей здоровье.
– Она серьезно больна? – спросил Конрад. Лицо Аматы омрачилось:
– Серьезно. Лекарь считает, что спасти ее может только чудо. Слишком много трудных родов. Благословение и проклятие нашего пола.
Она храбро улыбнулась, хотя меньше чем через год и ее жизнь должна была оказаться подвешенной между чудом и смертельной опасностью беременности и родов.
Конрад оперся ладонью о лоб, скрипнул зубами. Любимая подруга детства страдает, потому что у ее мужа самодисциплины не более, чем у жеребца! Со времени их женитьбы не было года, чтобы она не беременела. Но беспомощный гнев и досада не мешали ему признать в глубине души, что Розанна и Квинто лишь исполняли библейское предписание «плодиться и размножаться». Могла ли ее жизнь обернуться по-другому, если бы Розанна вышла замуж за такого, как он сам?
Амата сделала глоток, коснулась его плеча и добавила:
– Она с самого приезда все спрашивала о тебе. Конрад готов был сорваться с места, не дожидаясь даже, пока слуги принесут ему поесть, но Амата удержала его за рукав.
– Она теперь отдыхает, Конрад. Поужинай сперва и расскажи, что собираешься делать. Мы надеемся, что ты останешься пока у нас. И Джакопоне будет полезно твое общество.
Она кивнула на скамью, стоявшую под стеной, украшенной гобеленом. Терезина уже поела и сидела рядом с отцом, склонив головку ему на плечо и держа в своих ручках его большую ладонь. Кающийся тупо мотал головой.
Конрад на минуту прикрыл глаза ладонью, чтобы не видеть его снова ставшего бессмысленным лица. Потом объяснил, что наутро должен пуститься в путь.
– Могу только посоветовать, Аматина, – сказал он. – Найди сиору Джакопоне письменную работу: сделай его домашним секретарем, или пусть записывает свои стихи, переписывает – что угодно. У него ранимая, нежная душа художника. Для таких страдающих душ: письменный труд – лучшее, быть может, единственное очищение. Возможно, ему стоило бы поселиться у наших братьев в Тоди. Он там известен и пользовался уважением, пока им не овладело безумие.
Конрад заметил, как разочарована Амата его ответом, однако папа сказал свое слово, и, более того, ему нужно было позаботиться о душе. Он будет скучать без их любви, но должен отпустить их. Перед ним лежал новый перекресток, и предстояло выбирать новую дорогу. Склонившись над своей миской, Конрад вновь подумал о Розанне, которую отпустил уже дважды: когда вступил в братство и получил весть о ее обручении, и не так давно, когда покинул хижину отшельника, чтобы вернуться в Ассизи. Теперь он должен отпустить ее в третий, может статься, последний раз.
Он не чувствовал ни вкуса, ни запаха еды, не слышал веселой болтовни вокруг. Все чувства словно уходили в темную ночь, зовя душу следовать за ними, и поскорей. В уме он перефразировал строчку из известной поэмы: «Распрощавшись с друзьями, вступил я в осень Ла Верны ». Он едва коснулся еды, когда слуги принялись убирать со столов.
Амата осталась за столом и тогда, когда гости разошлись по постелям.
– Конрад, – тихо сказала она, – раз уж тебе не хочется есть, мы можем теперь навестить Розанну. Но прежде чем попрощаться, я хочу, чтобы ты обещал, что утром не сбежишь, не сказав никому ни слова.
– Обещаю, Аматина, – кивнул он и добавил: – Надеюсь, придет день, когда Бог направит мои стопы, но пока я ничего не вижу для себя дальше Л а Верны.
Он знал, что должен сказать еще что-то, но не мог найти нужных слов.
– Я буду скучать по вас, ужасно скучать, но разлука будет легче оттого, что я знаю: вы наконец живете в мире, как желала вам донна Джакома.
Впрочем, он подозревал, что на деле расставание будет тяжелее, чем на словах. Прощание с Аматой могло оказаться таким же мучительным, как то, что предстояло ему сейчас.
Он не противился, когда она взяла его за руку и повела в комнату, где он когда-то сидел над рукописями. У дверей она шепнула: «Меня ждет Орфео», – и тактично удалилась.
От горевшего в углу огня тянулась наверх, к дымоходу, тонкая струйка дыма – совсем как ему помнилось, но женщина, лежавшая на низком матрасе, дышала без боли. Она приоткрыла глаза, моргнула при виде возникшего в дверях пришельца.
– Это я, Конрад, – сказал он.
Оранжевые отблески огня отразились в каплях влаги, выступивших у нее на глазах.
– Что они с тобой сделали, друг мой? Амата говорила, что ты сильно изменился после тюрьмы, но такое...
Конрад опустился на колени рядом с ней, приложил палец к ее губам:
– Говорят, Бог жестоко обходится с теми, кого любит, – так дети треплют любимые свои игрушки. Мы с тобой, должно быть, очень Им любимы, Розанна.
