Горение. Книга 1 - Семенов Юлиан Семенович (книги бесплатно без txt) 📗
14
На поляну из яркой июльской зелени выходили по одному. Мужчины в белых рубашках, пиджак — на руке, а женщины в белых кофточках с букетиками полевых цветов.
Дзержинский принимал людей, как хозяин в доме, широким жестом усаживал на траву, указывая места; женщин пропускал поближе к центру, шутил, балагурил.
— Все собрались, по-моему? — спросил он. — Тридцать два мужчины и пять представительниц прекрасной половины рода человеческого. Все правильно… Товарищи, конференция Варшавского комитета будет не долгой, но важной — в плане организационном, то есть, по сегодняшнему моменту, стратегическом. Обсудить следует общее положение, планы борьбы, наше отношение к Булыгинской думе. Есть возражения?
— Нет, — ответили весело, как ученики в классе на последних майских занятиях, когда пух летает и летняя радость близка: настроение у всех было подобное, оттого что чувствовали — революция ширится, грядет свобода.
— За последнее столетие революционное движение в России оказалось самым мощным по своему размаху, — начал Дзержинский, — такого движения не знал еще мир, и даже сравнение с героями Парижской коммуны не может поколебать моей уверенности в нашей сегодняшней революционной исключительности. Поэтому наше отношение к тому, что нам дает царизм, должно быть особенно пристальным. Бандит откупается для того, чтобы собрать других бандитов и отобрать то, что дал. Что нам предлагает царизм? «Думу, выборы, демократию». По словам «национал-демократов» — это есть акт «гуманизма и дружбы». Какую же «дружбу» нам предлагает царь?
Над всей Россией простирается закон об «усиленной охране», во многих губерниях объявлено военное положение, власть сосредоточена в руках жандармов и казаков, все города наводнены солдатами, порют крестьян, десятки тысяч людей томятся в тюрьмах и одновременно — конституция!
Озадачим себя рассмотрением проекта Булыгина. Как будет организована Государственная дума? Там конечно же должны заседать «представители народа». Кто эти народные представители? Согласно булыгинского проекта, избирательное право предоставляется только тем, кто владеет недвижимостью и имениями или платит за квартиру не менее 100 рублей в месяц! Рабочий получает тридцать рублей — это максимум. Значит, в Государственную думу будут посылать представителей самые богатые слои населения. Что же будут делать в думе эти «народные» представители? Какие права дает им самодержавие? Согласно проекту Булыгина, они будут обсуждать законы и высказывать по этому поводу мнения. Примет ли правительство их мнения или нет — это уже не их дело, так как принять и утверждать какой-либо закон может лишь царь, а никак не Государственная дума.
Число депутатов в русском парламенте должно простираться до шестисот человек. Однако если соберется столько депутатов в одной зале, то это ведь равносильно массовому сборищу, которые запрещены в России! Поэтому Булыгин в своем проекте делает оговорку — всех депутатов разделят на десять небольших парламентов; каждый будет иметь собственное «занятие»: один будет заниматься финансовыми вопросами, другой — народным просвещением, третий — военными делами. Таким образом, депутат, занимающийся железнодорожным делом, не входит в рассмотрение вопросов, связанных с обороной, — хорош себе государственный подход!
Важнейшей задачей любого европейского парламента является контроль правительства. Русская Государственная дума также получает это право — депутатам позволено спросить у министра отчет, но, по проекту Булыгина, министр может отсрочить свой доклад думе на неопределенное время.
Европейский парламент — самый захудалый — отличается тем, что заседания его открыты, и все в стране знают, что там происходит. Не то будет в русской думе. «Публику» не будут пускать на заседания. В зале могут находиться лишь корреспонденты известных газет, и то с разрешения председательствующего. Не пожелай он — заседания будут происходить тайно, — точно так же, как сейчас решаются все дела в бюрократических канцеляриях. Можно ли при подобной «конституции» ожидать каких-нибудь гражданских прав?! Можно ли надеяться на политическую свободу?!
Эта горе-конституция не может удовлетворить даже буржуазию, а ведь она для нее — в первую очередь — разработана.
Буржуазия недовольна «конституцией» Булыгина и высказывается против нее в самых резких выражениях. Как должны относиться к подобной «конституции» мы, рабочие?!
Дзержинский помолчал мгновенье, откашлялся, а потом продолжал:
— Надо таким образом формулировать наши лозунги, которые будем проводить в массу польских рабочих, что ни о какой поддержке булыгинского мертворожденного ублюдка не может быть речи. Следует постоянно разъяснять: царизм легко сдаваться не намерен. Он будет извиваться, хитрить, обещать маленькие подачки и давать их, с тем чтобы не дать то, чего мы требуем, — свободы! После майского расстрела губернатор Варшавы разрешил издание двух новых газет, которым дозволено зубоскальствовать — не критиковать; намекать — не разъяснять. А разъяснять есть что — положение грозное. Русские товарищи из Нижнего Новгорода и Балашова сообщили в своих листовках о том, каким образом царизм начал развязывание гражданской войны. Именно так, ибо как иначе определить печатание полицией прокламаций, обращенных к «черной сотне», с призывом «громить революционеров»? Послушайте, что пишут борисоглебские социал-демократы. — Дзержинский достал маленький листок, развернул его, начал читать: — «Силою вещей правительство толкает нас от слов к делу. Оно видит, что революционное движение вышло из того положения, когда борьбой с ним занималась только жандармерия. Открывая массовый прием на „государственную службу“ босяков и хулиганов, правительство стало менять приемы воздействия на массы. До сих пор правительство только гонялось за агитаторами. Теперь оно само командирует архиереев, генералов вести агитацию в народе. До сих правительство душило организацию. Теперь оно само организует „союзы русских людей“ и „лиги патриотов“. До сих пор оно трепетало при слове восстание. Теперь оно само устраивает восстания черносотенного хулиганья». — Дзержинский поднял глаза. — Русские товарищи приглашают всех, кто не сочувствует «черной сотне», это важный штрих, товарищи, всех приглашают принять участие в создании групп вооруженной самообороны.
— А почему там про босяков сказано плохо? — спросил Генрих. — Горький про них хорошо писал. Дзержинский улыбнулся:
— Ну что ж, нам спорить не впервой, товарищ Генрих. Я отвечу. К революции, а точнее, к революционному лозунгу, льнет особенно явно деклассированный элемент и радикальная буржуазия. Им нравится быть в фокусе внимания, им приятен шум, гам, разгул. Когда мы предлагаем принять нашу тактику и подчиняться дисциплине, они, естественно, отказываются. Правительство подсовывает им иной путь: «Бей и кроши! » Кричать, надрывая глотку, что, мол, «я — народ», еще не значит быть представителем народа. Орать, что «у меня руки с мозолями», — не значит быть пролетарием: те, кто строит виселицы, имеют рабочие руки и кровавые, несчитанные деньги. Звание, самое высокое на земле, — «рабочий» — надо заслужить не отметкой в опросном листке, а всем твоим моральным строем, подчинением твоего существа делу правды. Пьяные хулиганы в драных рубашках, которые крушат магазины, орут, что они «рабочие».
— Казаки, — сказал кто-то из собравшихся.
— Это другое дело, — ответил Дзержинский, — есть трудовые казаки, есть…
— Казаки едут, — повторили тихо, — у тебя за спиной, Юзеф.
Дзержинский обернулся: из кустов выезжали казаки и конные городовые.
— У кого есть нелегальная литература, отдавайте мне, отходите в сторону, — сказал Дзержинский, разрывая листочки из записной книжки и быстро глотая их. — Вы меня не знаете!
Жандармский офицер был любезен. Картинно козырнув, он соскочил с каурого, ликующе оглядел собравшихся и сказал:
— Господа, вы арестованы. Прошу предъявить документы. У кого из вас есть что недозволенное — извольте сдать. Дзержинский протянул свой паспорт первым:
