Заговор францисканцев - Сэк Джон (чтение книг TXT) 📗

Такой ответ поразил Конрада:

– Я думал, что проказу может излечить только чудо!

– На родине я слышал о чудесных исцелениях, особенно в гробнице Томаса Кентерберийского. Источник в склепе святого содержит святую воду, смешанную с каплями его крови, и многие, испив из него, объявляли себя исцеленными. Но здесь нам удавалось достичь успеха только диетой.

– В таком случае почему не выздоравливают другие твои пациенты?

Маттео улыбнулся.

– У тебя острый любознательный ум, брат. Может, мы еще сделаем из тебя врача. И ты задал хороший вопрос.

Он стал водить пальцем по рукописи, отыскивая описание проказы.

– Вот. «Слово «лепра», греческое «чешуя», относят ко многим заболеваниям, при которых шелушится кожа.

И здесь часто оказываются люди с такими заболеваниями, изгнанные из дома и родных мест приговором какого-нибудь священника, ничего не смыслящего в медицине и не знающего признаков проказы. Кровь прокаженного, растертая на ладони, скрипит, в чашке с чистой водой всплывает на поверхность, пальцы его на руках и на ногах теряют чувствительность, кожа принимает медный оттенок. Некоторые из этих кожных болезней удается излечить, и многих страдальцев я возвратил семьям. Но то, что я называю «истинной проказой», что по-гречески называется «elephantiasis» или «слоновая болезнь», потому что кожа утолщается и становится грубой, – она, насколько я знаю, неизлечима. Я перепробовал слабительное, и кровопускание, и десятки других средств, предложенных разными авторами, – даже лечение животными.

– Питание мясом гадюки?

– Красно-белая гадюка редко встречается в этих местах. Но я покрывал язвы прокаженных безоаром, извлеченным из глаз оленя, следуя рецепту Авензоара. Не помогло и традиционное при лечении ран прогревание теплом кота или пса.

Маттео стащил с себя шляпу и устало опустился на табуретку напротив Конрада.

Отшельник вдруг по-новому увидел его красноватое лицо, истончившиеся брови, не замеченные им прежде бесцветную шишку на лбу и разбухшую мочку уха. Поймав его взгляд, врач невесело улыбнулся.

– Да. Скоро мой черед.

По тому, как это было сказано, Конрад понял, что он успел смириться с неизбежным.

– Значит, Бартоломео прав, и болезнь действительно заразна!

– Очевидно, хотя я провел здесь пятнадцать лет, прежде чем появились первые симптомы. Из крестоносцев, которые мне помогают, некоторые уже через несколько лет заболевают проказой. У тебя есть причины опасаться, если ты решишь задержаться у нас надолго. В то же время одна старая монахиня прожила здесь двадцать два года и до сих пор здорова.

– Как же тогда передается болезнь?

– Хотел бы я знать. Я пробовал воспользоваться подсказками, данными Бартоломео. Например, вел очень специфические беседы с теми, кто прежде, чем попал сюда, был женат или замужем. Многие продолжали сходиться с женой или мужем даже после появления первых симптомов, и обычно – без вреда для супруга. Исключение составляют те, кто продолжал целовать своих супругов даже после появления язв на губах.

Маттео пожал плечами.

– Вижу, тебе неприятен этот разговор, брат, но я стараюсь хотя бы отчасти ответить на твой вопрос. Врачи занимаются телом человека: тело для нас – не более чем табличка для письма. Суждения о нравственной стороне я, как уже говорил, оставляю священникам. Как бы то ни было, я пришел к выводу, что наиболее заразной частью тела прокаженного является рот. Вот почему все мы носим сандалии: чтобы защитить подошвы от соприкосновения со сплюнутой больными слюной.

Конрад запустил пальцы в бороду. Ему представились Франческо, Лео, другие первые братья, трудившиеся в этом самом госпитале шестьдесят с лишком лет назад. Босые, блюдущие пост и питающие тело самой грубой пищей. Они даже целовали этих несчастных в губы, доказывая свое смирение. Однако он не слыхал, чтобы хоть раз такая неосторожность привела к проказе – правда, Господь, конечно, защитил их в награду за святое служение. Конрад пришел к выводу, что теории Маттео – не более чем догадки. Однако на поношенные свои сандалии смотрел теперь с благодарностью.

Орфео рассматривал обугленные бревна и доски, разбросанные по двору.

– Не лучшее место для моих новостей, – сочувственно сказал он. – Я рад, Аматина, что никто не пострадал.

Девушка взяла его за руку и прижалась щекой к плечу.

– Галерея – пустяки, – сказала она, – ее отстроят еще до зимы. Беда в том, что погиб свиток Лео.

– Ты никак не могла его спасти. Фра Конрад поймет. Он увидит в случившемся Божью волю. Да так оно и есть.

Амата слабо улыбнулась.

– Я так счастлива, что ты вернулся, Орфео. Уже почти не надеялась снова тебя увидеть.

– Я думал, ты и не хочешь меня видеть. В следующий раз, как будешь говорить со своим отшельником, поблагодари его, что наставил меня на путь истинный. Фра Конрад тебе, наверно, не сказал, что застал меня, когда я уже нагрузил повозки сиора Доминико и готов был сбежать во Фландрию.

– Я не знала! Конрад не зашел к нам после разговора с тобой. А сиор Доминико не рассердится на тебя за задержку? Вам теперь дай Бог к снегопадам добраться до Фландрии.

– А я у него больше не служу, – сказал Орфео, поддев ногой уголек и ловко перебросив его через фонтан.

– Орфео! Что ты говоришь! Чем же ты будешь жить? Молодой человек весело улыбался.

– Я как раз собирался тебе сказать. Сиор Доминико уже стар, и дела его утомляют. Я предложил откупить у него повозки вместе с товаром, волами и всем прочим – вплоть до складов и места на Меркато. Моего кошелька, понятно, не хватило бы, но брат Пиккардо согласился внести равную долю и стать моим партнером.

– Пиккардо решился отмежеваться от братьев?

– Ради того, чтобы стать самому себе хозяином, – запросто. После смерти отца он получил часть денег, но семейное предприятие отошло к Данте, как к старшему. С тех пор Пиккардо корчился у него под каблуком. В общем, чего не хватит, мы займем у ростовщика. Если повезет и торг будет удачным, через год-другой все отдадим. И вот что главное: Пиккардо охотно возьмет на себя разъезды. А я буду заниматься складами и рынком и вести расчетные книги здесь, в Ассизи.

Он осторожно высвободил плечи из-под ее ладоней и повернулся к Амате лицом. Взял ее руки в свои и заглянул девушке в глаза. Она встретила его взгляд, и на мгновенье очертания двора, закопченных каменных стен, его лицо – все расплылось перед нею. Она видела только огонь, горящий в глубине его черных зрачков.

– Теперь, Аматина, мы можем пожениться, завести семью, если хочешь. Я люблю и хочу тебя. Деньги не так уж важны. Пока нам хватит того, что есть; остальное принесет время и усердный труд.

Амата выдернула руку.

– И ты удовлетворишься домашней жизнью?

– Могу обещать только, что постараюсь.

– А я большего и не прошу!

Через мгновенье она вскочила и повисла у него на шее.

– Орфео! Знай, что ты нужен мне больше всего на свете. Я это и хотела сказать в ту ночь, когда мы расстались.

Он крепко прижал ее к груди.

– Имей в виду, что я иногда бываю очень тупой скотиной. Мне все надо объяснять. Обещай впредь быть терпеливей.

Амата зарылась носом в теплые складки его туники и оставалась там, пока не почувствовала, как расслабились его плечи. Она догадалась, что он смотрит на что-то через ее голову, отстранилась и увидела Пио, неловко застывшего на краю двора. За его спиной слышались смешки служанок, старательно занимавшихся приборкой.

– Обед готов, мадонна, – сообщил Пио. Орфео выпалил в ответ:

– Мы собираемся пожениться, Пио.

Юноша улыбнулся во весь рот, так что Амате на секунду стало обидно. Сколько лет ходил за ней по пятам – мог бы теперь хоть немного огорчиться.

– Con permesso [70], madonna, – низко поклонился хозяйке Пио, – я бы тоже хотел жениться.

– Ты, Пио? Да на ком же?

Она бросила взгляд на стайку служанок и увидела, что все они смотрят на Габриэллу. Та ярко вспыхнула, и девушки, хихикая, убежали по коридору. Покрасневший Пио устремился за ними. Теперь Амата вспомнила, что в ночь пожара ее разбудила Габриэлла, а ведь Пио первыми поднял мужчин. Как это она не сообразила? Вот донна Джакома на ее месте давно бы шестым чувством распознала тут любовь!