Квинканкс. Том 1 - Паллисер Чарльз (бесплатная регистрация книга .txt, .fb2) 📗

Вскоре к нам подошел приемщик.

— Сколько вы мне дадите за это? — спросила матушка, сняв с шеи медальон.

Приемщик взял его и внимательно рассмотрел.

— Фунт и десять шиллингов.

Матушка колебалась, но я вспомнил слова миссис Филлибер, чтобы мы не отдавали медальон дешевле, чем за три Фунта, и потому, выведя матушку из конторы, внушил ей, что такая цена нас не устраивает. Мы пошли дальше; на Принсез-стрит нам предложили два фунта, а в следующей лавке только фунт и шесть шиллингов.

В четвертой, чуть дальше, на углу Беннет-стрит, человек за прилавком взглянул на медальон довольно безразлично. Глаза у него косили, одно плечо было выше другого, так что подбородок под косым углом упирался в ключицу.

— Фунт и пять шиллингов, — произнес он.

Матушка тряхнула головой. Он открыл медальон и, как мне показалось, внезапно заинтересовался. Внимательно изучил инициалы, потом миниатюры и бросил взгляд на матушку, чтобы сравнить ее с портретом.

— Я дам вам за него два фунта, — предложил он.

Матушка отказалась и двинулась к двери.

— Стойте, — крикнул он. — Сколько вы хотите?

— Три фунта.

— Столько я дать не могу, но на два фунта пятнадцать шиллингов согласен.

Матушка заколебалась.

— Два фунта семнадцать шиллингов, — проговорил приемщик.

— Хорошо.

— Не соглашайся, — шепнул я.

— Что ты за дурачок, — отозвалась она. — Почему нет? Мне было не на что сослаться, кроме туманных подозрений. Поэтому я промолчал.

— На какую фамилию выписывать квитанцию? — спросил приемщик.

Матушка задумалась.

— Хафмун. Миссис Хафмун.

Я удивленно посмотрел на нее. Почему она выбрала такую странную фамилию? Однажды мы проходили по улице, носившей, судя по табличке, такое название, но почему оно отложилось у нее в памяти?

— Проценты платить помесячно, — добавил приемщик, протягивая квитанцию.

Матушка спрятала квитанцию и деньги в наружный карман, и мы вышли. Дома мы отдали мисс Квиллиам часть долга, накопившегося за последние месяцы.

Потом мы поменяли нашу нарядную одежду на другую, дешевле, но теплее. Это был, как указала мисс Квиллиам, решающий шаг: в таком дешевом и неприглядном платье матушка уже не сможет называться леди.

Страшная зима, оставившая в моей памяти горький след, близилась; по мере наступления темноты и холода работать становилось все труднее. Спускаясь по утрам во двор, я обнаруживал на лестнице спящих людей, которые там грелись. Чтобы взять из свинцового бака воду для чая, приходилось разбивать лед; матушка и мисс Квиллиам стали работать при свете маканых свечей, и в комнате пахло салом. Мы пытались подбодрить друг друга напоминаниями о Рождестве, но не потому, что могли позволить себе хоть как-то его отпраздновать — просто мы надеялись, что за ним в скором времени начнется сезон и повысится спрос на всякого рода швейные работы.

У матушки усилился кашель, и часто я, лежа в холоде и темноте, досадовал, что она меня будит, и в то же время отчаянно ее жалел. Всех нас тогда подтачивала легкая лихорадка, а матушку к тому же по ночам бросало в пот и мучили кошмары, от которых она пробуждалась с криком ужаса.

Однако и от тех времен у меня остались воспоминания, окрашенные нежностью. Всплывает в памяти туманный день в конце ноября, когда я встретил на улице обоих джентльменов (они, как и я, по причине плохой погоды окончили работу раньше обычного) и мы пошли домой вместе. Черная громада аббатства, встретившаяся нам по пути, высилась словно бы на фоне пустого пространства (так казалось из-за тумана). Отдаленные дома, где горели желтым светом лишь редкие окошки, выглядели сплошными сгущениями темноты, и только трубы и фронтоны выделялись на относительно светлом небе. Выше, где краешек солнца торчал над границей тумана, синий небосвод принимал каштаново-лиловый оттенок.

Мистер Пентекост и мистер Силверлайт пригласили меня с ними поужинать, и когда мы заканчивали трапезу, вошла мисс Квиллиам со словами:

— Вот ты где, Джонни. Я так и знала.

Мы вчетвером (матушка после вечеринки опять отказалась общаться с мистером Пентекостом, на этот раз распространив анафему и на мистера Силверлайта) часто собирались в шатре в комнате Пичментов. И вот мисс Квиллиам (которая уже перестала считать шатер запретной зоной) присоединилась к компании, уютно жарившей в очаге оладьи.

— Твоя матушка, — сказала она мне, — вовсю строчит в своей записной книжке. Не знаешь, что она пишет?

— Думаю, рассказ о своей жизни. Есть вещи, которые она от меня скрывает, но собирается однажды открыть правду.

Я едва не прикусил себе язык, потому что с него сорвался один из спорных терминов, которых я старался избегать.

— Правду! — негодующе воскликнул мистер Пентекост.

— Да-да, Правду. Благородный идеал.

— Бред! Правда — это выдумки. В глупейшем романе может заключаться больше правды, чем в самом возвышенном историческом рассказе.

— Это бывает, — кивнул мистер Силверлайт. — Я и сам сочинил несколько пьес и эпических романов в стихах, которые остались незамеченными из-за тупой зависти импресарио и книгопродавцев. И, надобно признаться, в этих сочинениях содержалось немало Правды. Возможно, я мог бы обратиться к написанию романов, ведь это куда более прибыльно. Знаю, мне хорошо удаются срезы Высшего Общества — под сатирическим углом, разумеется, — но убогая проза жизни, интриги — до этого я не снизойду. Сюжет — не мой конек.

— О, тогда предоставь его мне! — проговорил мистер Пентекост.

— У вас есть дар к сочинительству? — улыбнулась мисс Квиллиам. — Я начинаю вас бояться.

— Думаю, наметить интригу я бы сумел. — Мистер Пентекост словно бы стыдился этого. — Но признаю в то же время, что чужой ум для меня потемки.

— Для честолюбивого литератора это, конечно, большой недостаток. — Мисс Квиллиам улыбнулась мне.

— Напротив, что движет людьми — совершенно неважно. Главное, как они поступают.

— Ерунда, — вмешался Силверлайт. — Самое главное, это побуждения людей. Еще важны возвышенный язык и общий замысел.

— Общий замысел! — Порыв негодования, думаю, обошелся Пентекосту в шестипенсовую порцию нюхательного табака. — Да возможен ли он, смешной ты человек? Для этого в жизни слишком много случайного и неоднозначного.

— Ошибаешься. Разум дает Человеку ключ к замыслу, на котором основана Вселенная.

— Телеологический Довод! — Брови мистера Пентекоста поползли вверх. — Опровергнутый не один десяток лет назад!

— Цель произведения Искусства, — продолжал мистер Силверлайт, словно не слыша его, — состоит в том, чтобы Человек нашел в нем образец, которому мог бы следовать. Если я стану участвовать в сочинении романа, то такого, в котором все является частью общего замысла — вплоть до расположения и нумерации глав.

— Чушь! Романисты — лжецы. Образцов они не создают. Смысл есть только тот, который вкладываем мы сами.

— Ваши взгляды, как мне представляется, не противоречат друг другу, а дополняют один другой, — миролюбиво предположила мисс Квиллиам. И, весело взглянув на меня, продолжила: — Так что, вероятно, вы могли бы стать соавторами. Мистер Силверлайт взялся бы описывать побуждения персонажей (в первую очередь, разумеется, представителей высшего общества), а вы, мистер Пентекост, употребили бы свои таланты на сочинение интриги.

Ее замечание вызвало у меня улыбку: я подумал, что это походило бы на представление с Панчем и Джоан.

— Превосходная идея! — воскликнул мистер Силверлайт. — Но, думаю, общий замысел я оставил бы за собой.

— Ничего подобного! — вскинулся его друг. Покинув будущих соавторов, выяснявших отношения, мы с мисс Квиллиам вернулись к себе в комнату, где застали темноту. Из мрака донесся медленный и неуверенный голос матушки:

— Отчего вы так долго? Мне было одиноко и очень страшно. Что вам понадобилось у этих ужасных людей?

Мисс Квиллиам зажгла свечу: матушка сутулилась в кресле, выпавшие у нее из рук записная книжка и перо валялись на полу. Наша приятельница показала жестом, чтобы я ушел, и я отправился к себе в чуланчик. Почему матушка в последнее время так часто путается в мыслях и ведет себя ребячливо? И почему она вдруг невзлюбила мистера Силверлайта? Прислушиваясь к бормотанию за дверью, я уснул.