Книга, в которой исчез мир - Флейшгауэр Вольфрам (читаем книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
Николаю стоило большого труда сдержаться и не встряхнуть как следует эту девицу.
— Что же это за идея, черт побери? — прорычал он. Она отпрянула и уставила на него оцепеневший взор. Потом она беспомощно покачала головой.
— Ты не поймешь этого. Хотя понимание и вера есть у тебя внутри, и ты чувствуешь это, как и всякий другой человек, но сопротивляешься этой вере изо всех сил.
— Что это за идея? — снова повторил он.
В голосе его явственно прозвучала угроза. Но Магдалена, видимо, собрала в кулак всю свою волю и не позволила себя запугать. Она поставила на пол свою сумку, подошла к Николаю, погладила его по лицу и поцеловала.
— Прошу тебя, Николай, поедем со мной. В этой мысли нет никакой тайны. Это конец всех тайн. Поедем со мной.
Он бросил на нее исполненный ненависти взгляд.
— Ты отвратительна, — прошипел он, не разжимая губ. — Это с самого начала было твоим заданием, не так ли? Ты должна была запутать меня в сети твоего мира, сплетенного их тайн и колдовских призраков, околдовать меня своим прекрасным телом. Ты хуже ди Тасси и всей своры его шпионов. Он злоупотребил моей головой, но ты…
Голос изменил ему. Только теперь он почувствовал, насколько уязвлен.
Он ощутил огромную пропасть, разделившую их, но не хотел верить, что она так подло обманула его, что в их отношениях не было ничего, кроме холодного расчета, обмана и притворства. Но о чем он собрался с собой спорить? Эта девушка безумна. И это безумие — пытаться говорить с ней разумным языком.
— Нет, Николай, моей задачей было нечто иное — и это совпадает с задачей любого другого человека, — хранить тайну, без которой мир не сможет выжить.
Николай подошел к окну и дважды глубоко вздохнул. Но Магдалена как ни в чем не бывало продолжала говорить:
— Для тебя это просто пустые слова. Значит, ты тоже болен, Николай, но сам не знаешь и не осознаешь этого.
Несколько минут они оба молчали. Потом она снова обрела дар речи:
— Я не знала, что они планировали. Я не обманула тебя. Я не все рассказала тебе, потому что знала, что ты мне не поверишь и не поймешь меня. Мы приложили массу усилий, потому что боялись, что они проявят неосторожность. Но потом случилось это убийство. Я тоже была обманута, хотя видела убийство своими глазами. Я считала, что Зеллинг мертв, и хотела во что бы то ни стало разыскать Циннлехнера, и именно из-за этого я присоединилась к вам. Я не имела ни малейшего подозрения, что Зеллинг жив. Я хотела узнать, не разгадал ли Циннлехнер тайну и не собирается ли он ее выдать. И это все. Только поэтому я последовала за ди Тасси, а потом за тобой. Я не солгала тебе, Николай. Я не обманула тебя. Но могу ли я доверять тебе? Я хотела этого, но смог бы ты меня понять? Я подарила тебе свое тело, чтобы и ты приобщился к тайне, которая стоит того, чтобы ее искать, и которая творит миры, а не уничтожает их. Но ты должен сам решить, что ты хочешь искать.
— Я хочу знать, от чего умер Максимилиан Альдорф, — сказал Николай.
Магдалена пожала плечами:
— Он умер от одной мысли. От идеи, которая столь ужасна, что мы не в состоянии ее пережить.
Николай презрительно фыркнул.
— Что за бессмыслица! Человек не может умереть от мысли.
Магдалена не дала сбить себя с толку.
— В конце концов, это единственное, от чего мы в действительности умираем, — сказала она.
Николай презрительно посмотрел на нее.
— Ты сможешь сказать это человеку, которого пожирает чума?
Магдалена снова подняла с пола дорожную сумку.
— А ты? — спросила она. — Что скажешь ему ты?
Наступила пауза.
— Ты ничего не знаешь о смерти, потому что ничего не знаешь о жизни. Ты ищешь не жизни, а выживания.
Выражение лица Николая стало еще мрачнее. Но он не знал, что ответить на это обвинение. Она смотрела на него так, словно ждала ответа. Но он не знал, что сказать.
— Эта идея слишком могущественна, — сказала она наконец. — Она сомнет все. Она опрокинет небеса и приведет нас к безумию. Это все, что я могу сказать тебе об этом. Если она внедрится в тебя, то изменит твое тело и твою душу. Ты умрешь от этого. От этого погибнет мир, и в то же время он никогда не узнает, от чего он погибает, так как исчезает действительность, в которой еще было возможно понимание этой болезни. С миром исчезнет и болезнь. Ей дадут какое-то иное имя, соответствующее новому миру, который восстанет. Как я уже тебе сказала, существует только До и После. Не будет Между и не будет пути назад. Будет так, словно тебе подменят глаза. Куда бы ты ни смотрел, ты больше не сможешь разглядеть святое. Оно исчезнет. Куда бы ты ни смотрел, ты всюду увидишь только зеркальное отражение самого себя. Это идея абсолютной власти и абсолютного одиночества, самое большое отдаление от Бога, глубочайшее, дьявольское заблуждение. Николай, еще раз прошу тебя, едем со мной. Это единственная для нас обоих возможность остаться в прежнем мире. Больше я не смею тебе сказать об этом. Ты не смеешь испытывать и подвергать сомнению истинность этой идеи. Самое малое, ты должен признать абсолютную границу, иначе рухнет все. Иначе не останется ничего, за что можно держаться. Эти границы хотят уничтожить, но этого нельзя допустить. Граница должна остаться, иначе мы падем в Ничто, в зеркальный мир, в котором наш дух исчезнет в бесчисленном количестве отражений.
Николай не отрываясь смотрел на нее. Никогда лицо ее не казалось ему столь прекрасным, голос — таким соблазнительным, а тело — таким желанным. Но одновременно у него создалось впечатление, что граница, разделившая их миры, давно стала окончательной и непреодолимой. Она говорила с ним словно из другого времени, из другой действительности. Каждая ее фраза вызывала желание возражать и противоречить.
— Какие безмерные претензии! — возмущенно сказал он. — Разве ты не видишь, куда они ведут? Я должен допустить, что надо остановить некую мощную идею без того, чтобы проверить ее? Небольшая группа немногих должна решать, что для человечества правильно, а что ложно?
— Группа немногих! — зло крикнула она. — Немногим нельзя решать такие вещи? Но одному можно? Один-единственный господин Кант смеет высказывать мысль, которая может уничтожить мир?
Николай зло фыркнул.
— Ты видел только внешнее действие, — возразила она на это, теперь с отчаянием в голосе. — Максимилиан. Альдорф. Ты видел это собственными глазами. Ты должен почувствовать это на себе — сначала выпить яд, а потом думать о нем? Так не пойдет, Николай. Если яд принят, то становится слишком поздно думать об этом. Ты должен принять решение до того, как яд принят. Ты не сможешь его проверить и испытать. Этот яд — не сможешь. Это иллюзия, он слишком силен, слишком абсолютен. Ты должен сказать «нет». Только в этот единственный раз. Каждое поколение людей становится перед этой дилеммой. По видимости она всегда другая, но суть ее всегда одна и та же. Каждое поколение должно принимать решение, это должен делать каждый человек. Истинную мысль нельзя испытать. Она внедряется в тебя, изменяет тебя без остатка и категорически. Против этого нет никакого средства. Только внутреннее сопротивление. Воздержание в молитве. Против этого средства свет разума бессилен. Здесь требуется свет благодати. И время. Это продлится столетия — до тех пор, пока мы сможем молчанием вытеснить эту мысль из мира, до того, как сможем ее укротить и обуздать.
— Что? — спросил вдруг Николай с озадаченным и изумленным видом. — Как мне понять тебя, что это значит? Думаю, что ты и сама не знаешь, в чем состоит эта мысль.
Она смиренно наклонила голову. Потом произнесла усталым тусклым голосом:
— Но как иначе смогла бы я умалчивать ее? Я знаю, что она есть. Я чувствую, что она хочет явиться в мир. Через меня, через тебя. Не только через этого Иммануила Канта. Мы все можем ее породить. Каждый может произнести ее вслух. Мы все подвержены этой опасности. Кто в большей, кто в меньшей степени. Поэтому так легко лихтбрингерам. Но мы не смеем сдаваться, мы не смеем прекращать хранить молчание.
