Контроль - Суворов Виктор (книги без регистрации TXT) 📗
– Завтра на двух тысячах раскрываться будем.
Раскрылись на двух тысячах. Обе рядышком.
Строг Холованов: не торопитесь. Успех закреплять надо. Десять прыжков с раскрытием на двух тысячах. Потом понемногу и ниже раскрываться будем. За компанию и Холованов с ними третьим иногда прыгает.
Вечерами после прыжков на песчаной косе жгут костер. До самого неба. Выбрасывает море чурки, сучья, бревна. Годами на берегах эти бревнышки и чурочки лежат. Сохнут. А потом попадают в костер сборной Союза. Говорят, что йодом чурки пахнут. Говорят – солью. Еще чем то, говорят. Что бы ни говорили, а костер пахнет морем. И Настя у костра.
И вся команда тут. Песни до зари:
А потом:
Еще пели песни свои, особые, десантные:
Потом, к утру ближе, шли непристойные. Катька самая первая. Такие песни запевала, что вся сборная хохотом чаек пугала. И танцевали до рассвета.
Бросили с четырех с раскрытием на двух. Хлопнул купол, и зависла Настя над морем. А у Катьки не хлопнул. Мимо скользнула Катька и вниз, вниз, вниз. В точечку превращаясь. Чем Настя помочь может? Парашют раскрыт, и никак на нем Катьку не догнать. Катьке только криком и помочь можно. И кричит Настя:
– Рви! Катька! Рви! Кольцо рви!
На земле Катька смеется. И Холованов смеется. И вся сборная смеется. Катька уже тренированная. Ей прибор не на два километра взвели, а на двести метров. Чтоб Настю пугануть.
Настя уж думала, что Катька разбилась.
Смеются все. Одна Настя в себя прийти не может. Сердце не железное.
– Ладно, ладно, Настя, будешь и ты когда-то до самой почти земли летать не раскрываясь, сама новичков пугать будешь. Иди отдыхай. Больше тебя пугать не будем. Завтра прыгаем снова с четырех, но раскрытие на километре. Это не фунт изюму. Иди, морально готовься. Не побоишься на километре раскрыться?
– Не побоюсь.
Бросали с четырех.
С раскрытием на километре.
На километре хлопнул у Катьки купол, а Настя вниз летит, превращаясь в точку. Теперь Катьке очередь кричать.
– Настюха, раскройся! Раскройся, дура! Руками рви! Руками!
Ничем не поможешь ей. Зависла Катька на парашюте – быстрее не полетишь. А Настя, не раскрываясь, – к земле, к земле, к земле. И с земли ей орут: «Рви! Настюха! Рви!»
Не реагирует.
На двухстах у нее все три автомата сработали. Хлопнул купол. Тут и земля.
Вызывает Холованов.
– Сама на двести поставила?
– Сама.
– Всех нас напугать?
– Ага.
– Но у тебя нет практики даже на восьмистах метрах раскрываться.
– Теперь есть. Сразу на двухстах.
– Это хорошо. За грубое нарушение дисциплины от прыжков отстраняю. Из сборной отчисляю.
Ходит по пустынной косе. Шумят волны. В небе купола. В небе планеры и самолеты.
А ей делать нечего. И ехать ей некуда. Сидит на берегу, камушки в воду бросает. Или лежит и смотрит вдаль. Как кошка бездомная. И есть ей нечего уже третий день. Кошка мышей бы наловила. А Настя мышей ловить не обучена. Потому просто сидит и в море смотрит. И никого вокруг. Зато отоспалась за много месяцев и на много месяцев вперед. Никто не мешает – ложись на камни и спи. Одеяла не надо. Тепло. Лежит. В памяти статьи устава перебирает.
Зашуршали сзади камушки. Оглянулась. Человечка не видно, потому как в лучах солнца. Только сапоги видно. Нестерпимого блеска сапоги. Глаза поднимать не стала. Зачем глаза поднимать? Она и так знает, чьи это сапоги.
И говорить ничего не стала. О чем говорить?
Заговорил он:
– Ты что здесь делаешь?
– Миром любуюсь.
– Жрать хочешь?
– Нет.
– Ну и характер у тебя.
На это она промолчала.
– У меня тоже, знаешь ли, характер. И послал бы тебя к чертям. Но я за тебя сто американских парашютов отдал. Получается, я их просто пропил, промотал. Летаю в небе и все тебя высматриваю. Коса песчаная и не могла ты далеко уйти. От парашютов наших.
– Не могла.
– Тогда пошли.
– Куда?
– Прыгать.
Начали все с самого начала: прыгали с четырех с мгновенным раскрытием, потом с четырех с раскрытием на трех. На двух. На километре. Добрались и до двухсот метров.
Поначалу на четыре тысячи вывозил сам Холованов. Потом его вызвали в Москву по неизвестным делам. Вывозил помощник его. Но с Холовановым лучше было.
– Какой же дурак такого человека в самый разгар тренировок по пустякам дергает?
– Дурочка, а ты хоть знаешь, кто он такой?
– Холованов и Холованов. Рекордсмен.
– Ах, глупенькая Настенька. Холованов – личный пилот товарища Сталина. И телохранитель. Его не зря Драконом зовут.
Глава 3
Поле от горизонта до горизонта. Поперек поля бетонная полоса. У полосы – трибуна для вождей. Над трибуной – тент: синие и белые полосы. Вокруг трибуны – охрана.
Вожди через три дня появятся. А трибуна под охраной. Через три дня все, что с этой стороны взлетной полосы, заполнит толпа. А полоса останется свободной. И все, что за полосой, – свободным будет. Над той стороной поля истребители петли вертеть будут, туда парашютисты валиться будут отдельными снежинками и снегопадом. Воздушный парад, одним словом. Несокрушимая мощь Родины. Несгибаемые крылья советов.
А пока подготовка.
Бойцы тянут кабели. Верхолазы на столбах дятлами сидят, молоточками постукивают, репродукторы-колокольчики прилаживают. Кран-исполин с кузовов автомобильных ларечки снимает и аккуратным рядочком расставляет. «Пиво-воды», «Мороженое», «Союзпечать». Снова – «Пиво-воды». Плотники-умельцы из фанерных щитов сортир сколачивают. Сортир-гигант. Крупнейший в Европе.
Но главная забота – безопасность. Навезли из Москвы табуны чекистов. Тренировка. С виду – просто парни в кепочках, в пиджачках, в футболочках полосатых. Вроде даже и не чекисты. Присмотришься – они.
И команда над полем: «Ра-а-а-зберись!»
Вроде толпа была, вроде орда неуправляемая, а р-р-раз – и разобрались цепочками-линеечками. Продольные людские цепочки до самого горизонта. И до другого – тоже. Еще поперечные цепочки. Цепочки людские своим переплетением квадраты образуют. Коробочки. Арматуру толпы. Нахлынет народ московский на поле тушинское, а меж народа – полосы чекистов. С севера на юг, с запада на восток. В толпе их не увидишь. А сейчас они пока без толпы тренируются: становись – разойдись. В каждой цепочке свой начальник. В каждом квадрате – свой. У каждого начальника – трубка телефонная в кармане. Когда толпа заполнит поле, каждый командир в толпе, в давке, незаметно свой телефон к подземному кабелю подключит или к ларечку «Пиво-воды», или еще к какому ларечку. Не зря к ларечкам кабели провешены.
Ближе к трибуне вождей – гуще цепи, коробочки плотнее. У самых трибун цепи совсем непробиваемые. Как фаланга Македонского.
Под самой правительственной трибуной – кабина комментатора. Так усажен, чтоб и самолеты увидел, и парашютистов, и лицо товарища Сталина. Чтоб, значит, реагировал, если что. Рядом с комментатором место Холованова. И ему самолеты будут видны, и парашюты, и толпа, и лицо товарища Сталина. Сложные у Холованова обязанности. В лицо товарищу Сталину смотреть. И в небо. И в толпу. Еще и на комментатора. На боку товарища Холованова – «Лахти Л-35». Это если вдруг комментатор взбесится и начнет всякие мерзости в микрофон выкрикивать: так чтоб долго не кричал, чтоб его сразу тут и порешить одиночным выстрелом между глаз. Еще у Холованова в руке рубильник: тот правит, у кого связь в руках. У кого связь, тот команды передавать может. Кто команды передает, тот парадом командует. Не зря товарищ Ленин в первую голову телеграф захватывать рекомендовал. Так вот связь в надежных руках. Рубильник в руках на тот случай, если враги в кабинку ворвутся и в микрофон начнут передавать толпе не те команды, какие следует. В этом случае дернет Холованов рубильник и всю систему связи одним электрическим ударом расшибет. Лучше – никакой связи, чем в руки врага отдать.
