Заговор бумаг - Лисс Дэвид (чтение книг .txt) 📗

Он повернулся ко мне и возбужденно затараторил на языке, которого я не понимал. Не сразу до меня дошло, что это древнееврейский, но с очень странным акцентом. Даже если бы старик говорил с четкостью оратора, мне трудно было бы его понять; из его сбивчивой речи я сумел вычленить лишь несколько слов: «Lo lekachtie devar» — «Я ничего не брал».

Он увидел, что я не понимаю его, и перестал говорить на древнем языке, снова перейдя на язык жестов. Он положил руку на сердце и сказал:

— Я ничего не взял.

Это меня не удивило. Что еще он мог сказать? По правде говоря, я не исключал того, что он мог совершить преступление. То, что он добрый старик, еще не означало, что он не мог попытаться залезть в чужой карман. Не знаю, может быть, то, как он говорил, или выражение его глаз, или то, как он отчаянно-серьезно держался, убедило меня, что он не виновен. Это объяснялось не только моим желанием защитить его от безумной толпы — я поверил ему, как поверил бы, если бы он сказал, что над нами светит солнце.

— Этот человек, — возвестил я со всей строгостью, на какую был способен, — говорит, что ничего не пытался украсть. Произошло простое недоразумение. Поэтому расходитесь по своим делам, а он пусть идет по своим.

Толпа застыла, и на какой-то момент мне показалось, что я победил. Но вскоре я понял, что теперь началось соревнование, — не между человеком и безумной толпой, а между двумя людьми.

— Это тебе надо заняться своим делом, — сказал мне усач визгливым голосом. — Иначе мы можем легко разобраться как с одним, так и с вами обоими.

Он двинулся прямо на меня, и я понял, что пора отбросить хорошие манеры. Я вынул из кармана заряженный пистолет и натренированным движением взвел курок большим пальцем.

— Расходитесь, — сказал я, — пока все целы.

Я подался назад, схватив старика за руку и прижав его к себе.

Толпа шагнула вперед, словно подчиняясь приказу. Противостояние резко изменило свою природу. Это не были люди, которыми двигал гнев или ярость. Они сделались подобны стае диких зверей, посланных за добычей и уже не способных изменить курс.

— Ты не можешь застрелить всех нас, — сказал усатый с презрительной усмешкой. Он обязан был проявить храбрость, поскольку пистолет был нацелен ему в грудь.

— Это так. Но кто-то должен умереть первым, и мне кажется, им будешь ты. А когда закончатся пули, у меня, как видишь, есть при себе шпага. В конце концов вы победите, не сомневаюсь. Толпа получит старого лоточника. Вопрос не в том, кто выиграет в схватке, а в количестве пострадавших.

Усатый помолчал какое-то время, а потом сказать старику, что в другой раз такое ему не сойдет с рук. Потом развернулся и, громко сетуя на то, что англичан притесняют в своей собственной стране, пошел прочь. Через минуту толпа рассеялась, словно все очнулись ото сна. Мы с тадеско остались одни. Он смотрел на меня остекленевшими глазами.

— Я благодарю вас, — сказал он тихо. Он глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, но я видел, что он весь дрожит и едва сдерживает слезы. — Вы дать мою жизнь. — Его безделушки рассыпались под ногами и были похожи на детские игрушки, опрокинутые сильным порывом ветра.

Я покачал головой, выражая несогласие с его словами и чувствами, кипевшими у меня в груди.

— Они бы тебя не убили. Так, попугали бы немного.

Он покачал головой:

— Нет, вы дать мою жизнь.

Со спокойным достоинством он нагнулся, чтобы собрать свой товар. Мне стало очень грустно, и я положил несколько серебряных монет на его лоток — не знаю, сколько шиллингов или фунтов, — и хотел пойти к лавке модистки за Мириам, но, обернувшись, увидел, что она стоит позади меня.

По ее лицу было трудно сказать, напугана она сценой насилия, свидетельницей которой оказалась, или восхищена моим поведением в этой ситуации, или же чувствует облегчение, оттого что никому не причинено вреда.

— Почему вы не в лавке? — резко спросил я. Возможно, слишком резко, но чувство реальности покинуло меня.

Она засмеялась, пытаясь скрыть за смехом свою растерянность.

— Я подумала, что, наверное, это моя единственная возможность увидеть Льва Иудеи в бою.

Мое сердце все еще билось учащенно, и я должен был контролировать свои эмоции, чтобы не взорваться.

— Мириам, я не смогу пойти с вами ни в театр, ни еще куда-нибудь, если не буду уверен, что вы послушаетесь меня в случае опасности,

— Извините, Бенджамин. — Она кивнула, возможно впервые подумав об угрозе серьезно. — Вы правы. В следующий раз я вас послушаюсь. Обещаю.

— Надеюсь, следующего раза не будет.

Когда я обернулся посмотреть на старика, тот уже подобрал все рассыпанное и собрался отправиться в свою жалкую лачугу, которую называл домом, чтобы поскорее забыть о случившемся.

— Они привыкли к худшему, — сказала Мириам. — А не к тому, чтобы их вытаскивали из костра. Ваш друг запомнит этот день как самый светлый в своей жизни.

Не зная, что ей ответить, я сказал, что оставаться здесь дольше опасно. Мы поспешили подальше от толпы, и я проводил ее до дому без приключений.

Оставшись один, я вспомнил о ее конверте с возвращенными мне деньгами, которых она якобы не просила. Меня удивило, что конверт был легким. В нем явно не могло быть даже одной монеты из тех, что я посылал. Я вскрыл конверт и обнаружил в нем казначейский билет Банка Англии достоинством в двадцать пять фунтов.

Я сложил банкноту и поместил ее в кошелек, но меня мучили вопросы. Почему Мириам не вернула серебряные монеты, которые я ей дал? И если у нее действительно нет денег, откуда взялась эта банкнота?

Глава 20

Я был сильно взволнован случившимися со мной в этот день происшествиями и к тому же для дел был поздний час, поэтому вместо посещения «Компании южных морей» я решил прогуляться. Я шел без всякой цели, уклоняясь от попрошаек на Лондон-Уолл и у больницы Бедлам, где томились в неволе потерявшие разум и куда, как я опасался, мог попасть и я сам, если в ближайшее время мне не удастся пролить свет на все эти странные события.

Я зашел в таверну, заказал холодного мяса и кружку эля и провел час-другой в приятной беседе с дружелюбным барменом, который помнил меня по тем дням, когда я выступал на ринге. Выйдя на улицу и вдохнув пахнущий дымом вечерний воздух, я понял, что нахожусь на Фор-стрит, неподалеку от Муэр-лейн, где была лавка Наума Брайса, издателя моего отца. Вдохновленный мыслью, что могу провести время с пользой, я бодрым шагом направился на Муэр-лейн и нашел нужную лавочку под вывеской, на которой были изображены три черепахи.

В разгар дня это просторное помещение, должно быть, заливал солнечный свет, но, так как надвигался вечер, повсюду были для удобства чтения расставлены зажженные свечи. Помещение было узким и длинным, стены сплошь скрыты книжными полками, в задней части комнаты — винтовая лестница, ведущая на второй этаж стеллажей. На меня обрушился крепкий запах кожи, воска и цветов. У конторки клерка стояли многочисленные вазы с тюльпанами.

Миновав несколько листавших книги покупателей — пожилого джентльмена и симпатичную девушку лет семнадцати с пожилой дамой, которую я принял за ее мать, — я подошел к конторке. Клерк оказался юношей лет пятнадцати или около того, — возможно, он был учеником. Что бы я ему ни сказал, понял я, это будет для него не столь увлекательно, как наблюдать за молодой девушкой, листающей книгу.

— Мистер Наум Брайс здесь?

Юноша пробудился от своих грез и сказал, что сейчас вернется.

Вскоре ко мне вышла полная женщина средних лет, даже в молодые годы вряд ли отличавшаяся особой красотой, но бывшая когда-то по-своему привлекательной. В руках у нее была стопка рукописей. Она положила ношу и обернулась ко мне с приветливой улыбкой. Она была одета в черное, как подобает вдове, а волосы были аккуратно убраны под скромным, возможно чересчур большим, капором.

— Могу я вам чем-то помочь? — спросила она.

— Я хотел поговорить с мистером Наумом Брайсом, — начал я.