Князь ветра - Юзефович Леонид Абрамович (книги онлайн полностью бесплатно .TXT) 📗

Баир-ван по-прежнему не показывался, зато появился Джамби-гелун со своими дербетами. Издали я видел, как он, сидя в седле, ташуром лупит пробегающих мимо цэриков, но также безрезультатно. Они уворачивались или прикрывались руками и бежали дальше. Китайцы стреляли все реже. Слышно стало, как гудят гонги в расположенном возле центральных ворот храме Гэсэра [16].

Казалось, все потеряно, когда слева, наперерез бегущим, выплыло красное полотнище личной хоругви Найдан-вана. Чуть позже я заметил и его самого. Пеший среди конных телохранителей в дербетских шапках, он быстро шел против течения толпы, воздевая над собой и растягивая на поднятых руках что-то изжелта-бурое, тонкое, похожее на бумажного змея или, скорее, на неровный кусок выцветшей грязной материи. В следующий момент я понял – это не что иное, как человеческая кожа, снятая с убитого по дороге к Барс-хото киргиза, просоленная и высушенная. По тому, как она выгибалась, видно было, что ее хранили скатанной в рулон. Съежившийся скальп болтался у Найдан-вана под мышкой. Чудовищный трофей должен был напомнить беглецам, что мангысы тоже смертны.

Эффект не заставил себя ждать: цэрики начали останавливаться. Я видел, как глаза тех, что находились ближе ко мне, приобретают осмысленное выражение, словно они спросонья умылись холодной водой и сквозь тающую пелену ночного кошмара начинают различать знакомые места. Это был пейзаж их духовной прародины, какой она представлялась Баабару. Я еще не знал, что он лежит неподалеку от меня с хрустальной пулей в горле.

Уже совсем рассвело. Всадники, сопровождавшие Найдан-вана, приотстали; теперь он шел совершенно один. Все молча смотрели ему вслед. Китайцы прекратили огонь. Они, вероятно, приняли его за парламентера. Наступила тишина, прерываемая лишь отдаленным гудением гонгов.

На расстоянии примерно в четверть версты от крепости Найдан-ван выбрал участок повыше и поровнее, расстелил кожу на земле, наступил на нее и придавил камнями края, чтобы они не сворачивались. Несколько секунд он стоял неподвижно, затем стал раскачиваться, приплясывать, кружиться, приседая, размахивая желтым шелковым хадаком. В другой руке у него оказался маленький дамар, храмовая колотушка для отпугивания злых духов. Я слышал ее частый, дробный, тревожно-гулкий стук. Произносились, очевидно, и заклинания, но они до меня не долетали. Все вместе это призвано было обеспечить нам поддержку потусторонних воителей типа Чжамсарана, вдохнуть в нас мужество и вселить страх в сердца вставших под знамена партии Гоминьдан товарищей того мангыса, чья сушеная оболочка превратилась в молитвенный коврик под ногами Найдан-вана, в источник его экстаза, в батут для прыжка в иные миры, где он сейчас пытался найти новых союзников и с их помощью переломить ход сражения. Точное значение этой пляски, если оно вообще существовало, было выше моего понимания, я не мог судить, явилась ли она просто удачной импровизацией или же воспроизведенной в полевых условиях той самой магической церемонией, ради которой Джамби-гелун и приказал содрать с киргиза кожу.

Зрелище было фантастическое. Все стихло, сотни вооруженных людей напряженно всматривались в одинокую фигурку, танцующую между двумя станами. Китайцы опомнились первыми. Они возобновили стрельбу, фонтанчики пыли брызнули в опасной близости от хубилгана. Он не обратил на них внимания, и тогда впервые за сегодняшнее утро грозно завыли бригадные раковины. Их трубный звук далеко разнесся по розовеющей равнине. Тут же на правом фланге откликнулись все четыре наших «льюиса». Пулеметчики пристрелялись на удивление быстро. Через минуту, как на учениях в Дзун-Модо, кирпичная крошка взвилась над зубцами. Тем временем Джамби-гелун выехал вперед и карьером пустил своего степняка к Барс-хото. Верховые с визгом устремились за ним, сзади побежала пехота.

Меня понесло толпой. Работая карабином, как веслом, я выгреб в относительно спокойное место, чтобы сохранить за собой свободу действий, и почти сразу наткнулся на труп Баабара. Глаза его были открыты, зрачки скошены. В их мертвом разбеге застыло такое выражение, будто на пороге смерти перед ним предстала прекрасная женщина, он радостно взглянул на нее в надежде уйти из этого мира вместе с ней, а она вдруг повернулась к нему спиной, со смехом показывая свои обнаженные внутренности.

Ни один из цэриков, побывавших здесь раньше меня, не вспомнил описанный у Брюссона древний монгольский обычай и не отрезал покойнику уши, как ему, верно, хотелось бы. Зато его и не раздели, хотя это был обычай не менее древний. Наступательный порыв был так силен, что боевые товарищи сняли с Баабара только сапоги. Босые ступни резко белели на красноватой глине. Никто не останавливался над ним, но многие задерживались в полусотне шагов дальше, там, где лежал Найдан-ван в намокающей кровью курме. Пуля угодила ему в живот. Он еще дышал, двое лам присели около него и наклеивали на рану лоскут шелка с заклинанием, иначе дух мог покинуть тело через пулевое отверстие, а не через правую ноздрю, что необходимо для благоприятного перерождения. Третий лама с той же, по-видимому, целью держал над умирающим раскрытый зонт бледно-сиреневого цвета.

Панцук подвел мне мою Грацию, я вскочил в седло. Чувство собственной никчемности охватило меня. Восемь месяцев я обучал монголов правилам современной войны, сам участвовал в боях, вшивел, болел дизентерией, рисковал подцепить трахому и сифилис, но если бы все это время я просидел в Петербурге, результат был бы тот же. Судьбу Барс-хото решил один человек. Чучело, как говорил о нем Зудин, мифический мученик национальной идеи, которого придумал Вандан-бэйле, а Джамби-гелун тиснул вторым изданием, он все-таки заставил дьявола выполнить условия контракта, заключенного тридцать или сорок лет назад, и теперь с легкой душой возвращался туда, откуда вышел. Судя по всему, его рана была смертельной, но это уже не имело значения. Свое дело он сделал, последний оплот китайского владычества в Халхе доживал последние часы, если не минуты.

Опередившая меня толпа неудержимо катилась к цитадели. Вспархивали дымки выстрелов, разноцветные знамена, флажки, раскрашенные конские хвосты на древках копий празднично пестрели в лучах восходящего солнца. По дороге, вьющейся под стенами, летели всадники. Некоторые вставали на крупы лошадей и снизу орудовали пиками, другие лезли вверх по заброшенным на зубцы арканам. Пошли в ход немногие имевшиеся у нас ручные гранаты. Сея белые фосфорные искры, они перелетали через стену и разрывались там, не причиняя обороняющимся особого вреда, но создавая у них впечатление, что враг уже за спиной. Одну гранату догадались кинуть в углубление под воротами, где она и ухнула. Ворота, правда, устояли, взрывом лишь вспучило обшивку из кровельного железа.

Осадные лестницы остались в лагере, Баир-ван загадочным образом исчез, штаб не подавал признаков жизни. Моя диспозиция была похерена и забыта, атаковали прямо в лоб, без каких-либо отвлекающих маневров, без резервов, без единого командования, но даже при этой первобытной тактике успех был налицо. Китайцы еще продолжали сопротивляться, но их огонь заметно ослабел. Пушки, нарисованные на стене, безмолвствовали, каменные тигры бездействовали – потому, наверное, что какой-то предусмотрительный смельчак залепил им глиной глаза. Умолкли гонги, одновременно унялись и наши пулеметы, чтобы не перестрелять своих. Только раковины гудели не переставая.

Издали я увидел, как над зубцами, на фоне яснеющего неба замелькали остроконечные монгольские шапки. Цаганжапов оказался там одним из первых. Я узнал его по мною же подаренной русской офицерской фуражке. Спрыгнув на землю по ту сторону стены, он прикладом, должно быть, сбил засов, отворил покореженные ворота, и людской поток с ревом хлынул внутрь крепости.