Темное солнце - Вербинина Валерия (читать книги онлайн полностью .TXT) 📗
— И не стыдно тебе обижать больного и нищего человека, который, может, не сегодня-завтра отдаст богу душу? — спросила она у Августа.
— Нет, тут что-то не то, — объявил Август, пристально всматриваясь в «прокаженного». — Я уверен, что где-то уже видел его.
— Может, в толпе нищих у церкви? — ехидно предположила Мадленка, хотя сердце у нее так и трепетало. Вспомни Август синеглазого купца Ольгерда, и тут уж ни рыцарю, ни ей не отвертеться.
— Нет! Где-то он мне попадался уже, этот чертяка… Северин!
— Да, ваша милость?
— По-твоему, он точно литвин?
— Конечно, ваша милость. Говорит по-нашему и из нашенских краев, тут уж ошибки никакой не может быть. Я хорошо его расспросил, опять же и врезал ему в самом начале, чтобы не вздумал выкручиваться.
Мадленка деликатно зевнула, прикрывая ладонью рот.
Тебя что-то беспокоит? — спросил Доминик у Августа, который ходил взад и вперед перед крестоносцем, разглядывая его то так, то эдак.
— Беспокоит, — сухо сказал Август. — Посмотри на его волосы.
Перерядившись в одежды нищего, Боэмунд измазался грязью, но изменить цвет волос было не в его силах. Сердце у Мадленки упало.
— Нет, это не литвин, — продолжал Август, ожесточаясь, — литвины не бывают такие светлые. А плечи? Ты погляди на его плечи! Черт возьми, — закричал он, — да это крестоносец! Это человек, привыкший носить доспехи! Никакой он не литвин! А ну, вставай! — Он ударил Боэмунда по лицу. — Вставай и веди себя, как подобает воину!
— Август! — крикнул Доминик.
— Господне брюхо, — пробурчал литовский лучник, — ну, ежели крестоносец умеет так ловко говорить по-нашенски, то я, наверное, сам Папа Римский.
— Август, — резко сказал Доминик, — всему есть мера. Я не позволю в моем присутствии истязать убогого.
— Да никакой он не убогий, — отозвался Август, -от убогого на нем только одежа. Северин! Вели ему показать свои язвы, коли он и впрямь прокаженный. А коли нет, пусть пеняет на себя!
Август с лязгом извлек из ножен меч. Мадленка отступила назад, моля господа о чуде. Она совершенно растерялась. «Если Август дотронется до него хоть пальцем, — думала она, — я убью его». Северин перевел нищему просьбу господина.
Боэмунд, не говоря ни слова, поднялся. Мадленка стиснула покрепче рукоять кинжала. Поморщившись, крестоносец снял ветхую пародию на плащ, под которой обнаружилось грязное рубище, запахнутое наподобие халата и перетянутое поясом. Мадленка изумлялась все больше и больше.
Наверное, он сейчас выхватит спрятанный где-то клинок и бросится на врагов, — и она поспешно отступила в сторону, чтобы не загораживать ему путь к двери. Но Боэмунд не сделал ничего подобного. Он спустил рубище с правого плеча, и взорам присутствующих открылась цепочка красноватых бугров, проступившая на гладкой белой коже. Пятна спускались с плеча на грудь и захватили часть правой руки, некоторые уже превратились в язвы и гноились, кровоточа. — Езус, Мария! — ахнула Мадленка.
«Ты ничего не знаешь обо мне», — сказал ей синеглазый. Теперь она узнала все. Так вот почему он так стремился умереть, вот почему так ненавидел прокаженных — потому что он сам был одним из них, хоть и скрывал это; и смерть, единственно подобающая рыцарю, смерть на поле боя, «сторонилась его», по меткому выражению Лягушонка, ибо ему был уготован иной конец. Гниение заживо, — вот какова была участь человека, не обделенного ни молодостью, ни исключительной красотой, ни храбростью, ни богатством. Но все богатства мира были бессильны против этой болезни. И ее, Мадленку, он готов был убить за то только, что она в запальчивости однажды пожелала ему умереть от проказы. Жалость, тоска и ужас охватили ее.
Боэмунд метнул на говорившую взгляд, полный презрения, привел одежду в порядок.; набросил свой плащ и сел, сгорбившись, как человек, раздавленный невыносимым горем.
— Это прокаженный, Август, — резко сказал Доминик. — Убери свой меч, он здесь не нужен.
Мадленка готова была разрыдаться. Она упорно смотрела на рыцаря, но он так же упорно не подымал глаз. На душе у него, должно быть, было очень скверно.
Август покраснел и выглядел, как шалун, не в меру увлекшийся захватывающей игрой и наказанный за это. Он поморщился, но меч все же убрал.
— Ничего страшного, — сказал князь Доминик. -Ты оказался не прав, только и всего; но теперь мы знаем, что наша стража бдительна, а это все-таки хорошо. Уберите его отсюда.
Северин по-литовски объяснил Боэмунду, что тот может идти. Август, помедлив, достал золотую монету и вложил больному в руку, стараясь при этом не коснуться его пальцев. Прокаженный рыцарь бросил на него уничижающий взгляд и поднялся, но тут же замер на месте.
Дверь сбоку Мадленки приотворилась, и в проеме показалась бледная высокая девушка, чьи глаза горели странным огнем. Наверное, это была сама судьба.
— Безумная Эдита? — удивленно спросил Август. — Что ей надо?
Но Безумная Эдита не отвечала; она смотрела на крестоносца, стоявшего перед ней в одежде прокаженного, и Мадленка знала, слишком хорошо знала, какие картины воскресают в больном мозгу при виде этого тонкого, изможденного лица.
— А-а-а! — дико закричала безумная, выбросив вперед руку и указывая на Боэмунда. — Темное солнце!
Глава одиннадцатая,
в которой назначается божий суд
Мадленка бросилась к Эдите Безумной и схватила ее, но было уже поздно. Как заведенная, та кричала только одно:
— Темное солнце! Темное солнце!
— Что это с ней? — спросил Доминик с раздражением. — Раньше она никогда так себя не вела.
— Может быть, она узнала его? — предположил Август, в котором вновь воскресли все его подозрения.
— Вряд ли, — сказал Доминик. — Темное солнце — это Боэмунд фон Мейссен.
Эдита рыдала. Мадленка отпустила ее — та рухнула на колени, не в силах более стоять. Боэмунд, в чьем лице не шевельнулся ни одни мускул, сказал что-то по-литовски.
— Что он говорит? — полюбопытствовала Мадленка.
— Что она похожа на сумасшедшую, — перевел Доминик, знакомый с литовским языком. — Так оно и есть.
— Мост, мост, защищайте мост! — твердила Эдита, не слушая его. — Всадники, солдаты, лучники, солнце! Семеро братьев было у меня, и никого уже нет. Горе, горе, о горе!
Дверь распахнулась, и влетела добродушная, круглолицая, румяная женщина лет сорока или около того. Звали ее Ивона, и князь отрядил ее присматривать за сумасшедшей.
— Вот она где, бедняжечка моя! — вскричала Ивона. — Ах, вот горе-то! — Она бросилась к Эдите. — Но ничего, мое солнышко…
Выражение было выбрано явно неудачно. Эдита вскочила на ноги, и глаза ее загорелись мрачным огнем.
— Темное солнце! — заявила она, указывая на фон Мейссена.
Крестоносец спокойно подошел к ней и некоторое время смотрел ей прямо в глаза. Мадленка замерла, от ужаса боясь шелохнуться. «Боже, неужели ему совсем не страшно?» Фон Мейссен неотрывно смотрел на безумную, пока она не съежилась и не начала плакать, закрыв руками лицо.
— Надо бы задержать его, — резко сказал Август. — Вдруг это сам фон Мейссен?
— Ты в своем уме? — изумился князь.
— Мне кажется, она узнала его.
— Бедная моя, бедная, — говорила Ивона, прижимая к себе плачущую Эдиту. — Ну, пойдем, пойдем. Уже поздно, надо баиньки.
— Ивона! — остановил ее князь. — Стойте! Северин, задержи литвина.
Северин резко крикнул что-то, и Боэмунд, почти дошедший до двери, остановился.
— Ивона, — спросил Доминик. — Эдита часто кричит эти слова?
— Какие?
— Темное солнце.
— Она? Дня не проходит, чтобы она их не повторила, сударь. Вы же знаете, это герб того окаянного крестоносца. — Эдита тихо всхлипывала у нее на плече.
— Но сегодня она была что-то очень беспокойна, — заметил Август.
Мадленка сделала небольшой шаг в сторону крестоносца, который стоял, не двигаясь, с безразличным выражением лица. Князь спорил с Ивоной, Северин жевал яблоко. Убедившись, что на них никто не смотрит, Мадленка потянула синеглазого за рукав. Тот вопросительно взглянул на нее, и она вложила ему в ладонь кинжал. Тот мгновенно исчез в складках одежды прокаженного, а Мадленка, сделав шаг в сторону, вернулась на место.
