Первая жертва - Элтон Бен (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
Какой-то остряк написал на доске: «Гриль-бар Савой».
— Маккрун! — крикнул Кингсли. — Рядовой Маккрун!
Продираясь вперед и обходя солдат, он всматривался в их лица. Он знал, что отряд Маккруна где-то здесь, у него было представление о том, как выглядит нужный ему человек, но проходили минуты, а он его не видел. Все солдаты выглядели одинаково: вымазанные в грязи, с горящей папиросой между зубов, с порцией рома в руке, все замерли в ожидании, у всех с касок капает вода. На их лицах застыло что-то среднее между восторгом и ужасом.
— Пять минут, — крикнул офицер. — Шесть штыков.
Даже разрывы снарядов не смогли заглушить скрежет стали вынимаемых штыков.
— Помните, парни, — сказал старшина отряда, — колите не слишком глубоко. Не стоит тратить хорошую сталь на немца. Три дюйма — больше не надо, в шею или в грудь, а потом вытаскивайте и ищите следующего.
— Рота «С»? Это рота «С»? — обратился Кингсли к старшине.
— Да, это мы, сэр. Вы пришли арестовать немцев?
Сидящие вокруг заулыбались и подняли кружки с ромом. Хороший старшина мог одной своей твердостью превратить нервных мальчишек в героев.
— Я ищу солдата по фамилии Маккрун, — крикнул Кингсли.
— При всем уважении, сэр, осталось меньше пяти минут. Думаю, вам нужно поискать его в другой раз.
— В другой раз может быть слишком поздно!
— Сэр, сейчас мы пойдем в наступление. Здесь не место людям, которые не идут с нами. Даже военным полицейским. Так что, сэр, предлагаю вам уйти или взять оружие и помочь нам.
Окружающие радостно его поддержали.
— Старшина, это вопрос жизни и смерти!
Старшина засмеялся. Стоящие рядом с ним солдаты — тоже.
— Слышали, парни? Офицер говорит, что это вопрос жизни и смерти, а я-то думал, что делаю что-то важное.
Кингсли оставил их и пошел дальше по окопу, пробираясь мимо солдат, у каждого из которых теперь к концу ружья были прикручены восемнадцать дюймов стали, блестевшей в серых предрассветных сумерках.
— Маккрун, мне нужен рядовой Маккрун! — кричал Кингсли и вдруг услышал собственный голос, потому что грохот орудий внезапно прекратился. Так происходит в метро, когда человек начинает говорить громче, чтобы перекричать гул, затем поезд останавливается, а человек все еще кричит.
Многие головы сразу повернулись к Кингсли.
— Да? — ответил один солдат, поднимая взгляд от своей сигареты.
— ОДНА МИНУТА! — крикнул офицер, глядя на часы, словно на их циферблате сосредоточился весь мир — а для него это, несомненно, так и было.
Какой-то солдат шагнул вперед:
— Я Маккрун. Кто вы?
— Мне нужно с вами говорить. Идемте со мной.
На мгновение лицо Маккруна захлестнула радость. Неужели ему в последнюю минуту отменят смертный приговор? Но час икс стремительно приближался, и для помилования было слишком поздно. Офицер, который только что выкрикнул время, в ярости оторвал взгляд от своих часов:
— Вы, сэр! Кто вы такой и какого дьявола вам здесь нужно?
На Кингсли была военная форма капитана военной полиции, но сейчас он ничем не отличался от любой другой безымянной фигуры в грязи.
— Я полицейский, и я увожу этого человека с собой. Мне нужно допросить его.
— Черта с два, придурок. Вы ничего подобного не сделаете. Здесь допросов не бывает, и никаких дурацких полицейских тоже. Это рота «С», и мы начинаем наступление!
— Я должен допросить…
Офицер поднял пистолет и наставил его на Кингсли:
— Отойдите немедленно, или я вас пристрелю. Отряд выполнит свою задачу. Все до единого выполнят свой долг.
Он посмотрел на часы:
— Час икс, ребята, удачи каждому из вас!
— Увидимся в Берлине, сэр! — крикнул в ответ голос.
Офицер дунул в свисток, и по всей линии другие командиры оторвали взгляд от своих часов и тоже дунули в свистки. Хор свистков разрезал внезапно повисшую тишину. Затем солдаты с ревом начали взбираться по импровизированным лестницам, прислоненным к брустверам, они лезли и цеплялись за грязь, а деревянные доски проваливались под их весом. Когда из траншей показались головы первых британцев, раздался новый звук, который Кингсли показался жужжанием огромного роя пчел: в двухстах ярдах, по другую сторону нейтральной полосы, застрекотали немецкие пулеметы.
Офицер, только что кричавший на Кингсли, сделал пару шагов вперед, со штыком в одной руке и пистолетом в другой, а затем рухнул вниз под напором ударивших в него пуль и скатился обратно в окоп на тех, кто шел за ним. Он по-прежнему пытался говорить, но из ран на его шее и груди хлестала кровь, и из шевелящегося рта не вылетало ни звука. Он упал в грязь, и теперь видны были только его ноги в сапогах.
— Встать, ребята! Встать, вашу мать! — крикнул сержант. Казалось, весь окоп разом пытается перелезть через обваливающийся бруствер.
Маккрун тоже пошел: о том, чтобы остаться, и речи не могло быть. Военная дисциплина не позволяла солдатам колебаться. После свистка нужно было вставать и идти вперед. Солдаты так долго просидели в грязи, и теперь их охватило бешенство. Наконец пришла пора идти вперед, сыграть свою роль, задать жару ублюдкам, которые наводили на всех такой ужас.
Кингсли ничего не оставалось, как пойти следом. Он пришел поговорить с Маккруном, а Маккрун продвигался к врагу. Кингсли ухватился за лестницу и бросился в водоворот событий.
Позднее он спрашивал себя, что заставило его перелезть через бруствер и отправиться за Маккруном к немецким пулеметам. И пришел к выводу, что из множества чувств, переполнявших его, пока он лез по лестнице навстречу смерти, главным было то же желание, которое вело вперед миллионы других солдат по этим же судьбоносным ступеням.
Желание не струсить.
Кингсли много раз слышал, что солдаты говорили об этом страхе. Не о страхе перед смертью, а о страхе быть найденным в замешательстве или не оправдать ожиданий.Роберт, брат Кингсли, часто упоминал об этом в своих письмах. «Я боюсь страха, — писал он. — Я просто хочу хорошо сделать свое дело». Все хотели хорошо сделать свое дело. Кингсли читал, что после желания попасть домой страх струсить был основной эмоцией приговоренного поколения, оказавшегося в окопах Франции. Солдаты, живущие бок о бок со страхом, могли черпать утешение и поддержку только друг у друга, и в сердце каждого из них таилось желание не подвести своих товарищей, а еще тайный страх, что, когда наступит время настоящего испытания, он струсит.
Конечно, Кингсли не был связан никакими обязательствами с солдатами, за которыми последовал через бруствер; он не жил с ними и не страдал с ними. Он не приблизился к ним, когда они начали погибать один за другим. Они не были его товарищами. И все же они были его братьями, соотечественниками, которые пошли навстречу опасности, потому что считали это своим долгом. У них было задание, и выполнить его предстояло именно им. Кингсли знал, что у него тоже есть задание, другое, но все же задание.
Здесь, как и во время вчерашнего нападения на немецкие окопы, у него была возможность «внести свой вклад». Встать плечом к плечу со своим погибшим братом, но сделать это, не предавая своих убеждений. Он не станетсражаться на их войне, но так же он не будет и уклоняться от своего долга. По-своему и по собственной воле он внесет свой вклад.
Первое, на что обратил внимание Кингсли, перелезая через бруствер, это облака голубого, желтого, черного и зеленого дыма, висевшие над тем местом, которое он принял за вражеские окопы. Он испугался, что это газ; не важно, немецкий или британский, ведь маски у него не было. Но паника прошла, едва начавшись, он увидел, что у множества опытных солдат, находившихся рядом, маски по-прежнему свисали с поясов или лежали в сумке. Кингсли, как и всегда в момент опасности, соображал быстро и сразу понял, что это не газ, а причудливые разноцветные облака, поднявшиеся после артобстрела, единственное, что осталось от британского заградительного огня, который прекратился несколько секунд назад, чтобы дать войскам возможность продвинуться.
