Мальтийский жезл [Александрийская гемма] - Парнов Еремей Иудович (читать книги онлайн полностью txt) 📗

— А как вы с точки зрения современной медицины расцениваете такой подход? Переориентировку на траволечение, отказ от чистой химии и прочее?

— Исключительно положительно! Наш институт, должен отметить, традиционно делает упор на лечебное воздействие естественными факторами: движением, активными средствами природной среды, в частности минеральными водами, даже ландшафтом, оказывающим необыкновенно целительные результаты на весь организм. Это не означает, конечно, что мы полностью отвергаем медикаментозную терапию или хирургическое вмешательство. Ни в коей мере!

— Парацельс считал, что в природе припасено все, что нужно для исцеления, — Люсин пустил в ход излюбленный козырь.

— К сожалению, мы все дальше отрываемся от естественной среды обитания, не будучи подготовленными к этому эволюционно, — согласно кивнул Чадрис и, как опытный лектор, поспешил пояснить: — Успешно осваивая прежде совершенно необитаемые области, например космос, мы вовсе не перестаем быть той самой прямоходящей обезьяной, которой вздумалось сойти с дерева. В эволюционном смысле, разумеется… Ускоренные темпы и ритмы современной жизни не соответствуют биологическим реакциям, развитым в процессе длительного совершенствования. От этого никуда не денешься. — Он задумался, положив на стол все еще сильные, хотя и припорошенные желтыми возрастными пятнами руки. — Порой приходится слышать, что врачам, дескать, не до теорий. Нужно лечить конкретные болезни, а не умствовать. Какой вздор! Все великие врачи прошлого были философами. Медицина вообще неотделима от познания коренных проблем. Недаром покойный академик Аничков считал, что невозможно исчерпывающим образом определить само понятие «болезнь», как нельзя дать определение жизни. Ведь по существу болезнь является одним из видов жизненного процесса. Да и где грань, отделяющая норму от патологии? Нет ее, этой грани. Врачи всего мира с особым интересом исследуют так называемую предболезнь — период, предшествующий появлению клинических признаков. А ведь еще древнеримский врач Гален [111] говорил о переходной стадии между здоровьем и недугом. Великий

Авиценна [112] разделял состояния организма на целых шесть градаций: здоровье до предела; здоровье, но не до предела; не здоровое и не больное; хорошо и быстро воспринимающее здоровье; больное легко и, наконец, больное уже до предела. Знаменательно, что наука последних лет получает все больше подтверждений прозорливости гениального мыслителя. Врачу думать следует, а не заниматься писаниной… Однако я совсем заболтался! Почему вы меня ни о чем не спрашиваете?

— Слушаю, Петр Григорьевич, и, как говорится, мотаю на ус. С огромной признательностью.

— Но, я полагаю, вы явились ко мне вовсе не для того, чтобы выслушивать рассуждения о современных тенденциях медицины? Вы, наверное, хотели спросить про Юру?..

— Вопрос — всегда насилие. Меня слишком многое волнует, чтобы поступать столь примитивно. Да и вы, Петр Григорьевич, совсем иного заслуживаете. Право слово! Ваши, как вы сами сказали, рассуждения позволили мне составить о Георгии Мартыновиче куда более глубокое впечатление, чем любые целенаправленные вопросы. Когда заходит речь об ученом, то важно понять не только то, как он действовал, но и как мыслил. О том, что профессор Солитов отдавал предпочтение фитотерапии, мы хорошо знаем. Сейчас интересно иное: насколько укладывалось это его отношение в современные рамки? Ведь где, как не в столкновении с реальностью, источник самых острых конфликтов?

— Понятно, — Чадрис задумчиво поскреб идеально выбритый подбородок. — Я занят! — ответил он женщине в белом халате, которая заглянула в кабинет.

— Вы обещали посмотреть мою больную, Петр Григорьевич, — пролепетала она, медленно исчезая.

— Обождите в приемной! — последовало категоричное распоряжение. — Лина! — позвал он секретаршу, стучавшую на машинке. — Заполните документы на девочку. Будем ее госпитализировать!

Властность и быстрота удивительно сочетались с изначально присущей Чадрису доброжелательностью, которой так и светилось его розовое, изборожденное морщинами лицо.

— Так на чем мы остановились?

— На лекарствах, Петр Григорьевич, и, естественно, болезнях.

— Сегодня правота Солитова не вызовет сомнений ни у одного здравомыслящего врача. Именно сегодня, потому что кое-кто еще совсем недавно относился к его деятельности как к далеко не безвредному чудачеству. И это вполне закономерно. До недавних пор медики вообще имели весьма скудные представления о механизмах выздоровления. Вопросы терапии решались с поразительной простотой. Врачебная помощь в сущности ограничивалась прописыванием общепринятых на данный период времени лекарств. Именно по этой причине появление новых средств знаменовало как бы новую эру в медицине. Все мы помним эру широкого применения сульфаниламидов, антибиотиков, гормонов и так далее.

— Меня, например, сульфидином спасли, — вспомнил Люсин. — В войну это было, в эвакуации. Сам я, конечно, не помню — два года было, но мать рассказывала. Она на толкучке порошки выменяла за пальто и бутылку водки. Все боялась, что обманут. Но я выжил.

— Тысячи, сотни тысяч жизней спасли, — некрасивое лицо Чадриса нежданно предстало щемяще трогательным. — Но помнятся почему-то те, кому не сумел помочь. Орущее от боли кровавое месиво и твое бессилие что-нибудь сделать, потому что кончилась последняя ампула морфина и нет ни лекарств, ни перевязочного материала.

— Вы были на фронте, Петр Григорьевич?

— От звонка до звонка. Начальником эвакогоспиталя… Из песни слова не выкинешь. Сульфаниламиды, а затем и антибиотики сыграли великую роль. Одно слово: эра! Беда в том, что уж слишком она затянулась. Модные средства, которые бездумно пускались в ход против любых болезней, неизбежно вытесняли другие лекарства и методы лечения, за что многим больным пришлось тяжело расплачиваться. Химиотерапия, например, невзирая на вполне заслуженные успехи, существенно ограничила поиски и применение растительных средств. Между тем препараты зеленой аптеки куда менее токсичны и, главное, биологически более приспособлены к нашему организму. Такова современная точка зрения, хотя еще Павлов и Боткин учили нас идти вместе с природой. Короче говоря, ни о каком конфликте Солитова с современными воззрениями не может идти и речи, хотя завистники — у кого их теперь нет? — и пытались наклеить на него обидный ярлык: колдуна, например, алхимика.

— Вы давно знаете Георгия Мартыновича?

— Да лет шестьдесят! В одном дворе жили, в одной школе учились. Но сблизились много позже, уже в студенческие годы. Я на шесть лет старше Георгия Мартыновича, — в последних словах Чадриса словно бы ожило эхо превосходства детской забытой поры.

— Теперь разрыв пойдет увеличиваться, Петр Григорьевич.

— Не думаю. Я давно заметил, что наши воспоминания не старятся вместе с нами. Помня милых сердцу людей, мы и себя видим рядом с ними теми, какими были в ту пору. Не такими, как нынче.

— Очень тонкое замечание, — согласился Люсин. — И главное, верное!.. Кстати, Петр Григорьевич, Солитов последнее время усиленно занимался анельгетиками.

— Во-первых, обезболивающие средства — это те же лекарства. Болевой шок столь же губителен, как и всякий другой. Но не это главное. Мы рассматриваем боль в качестве своеобразного проявления защитных реакций организма, как сигнал бедствия, возвещающий о неполадках в той или иной части тела. Боль в сердце — это крик сердца о помощи. На Востоке говорят, что боль зовет лекаря. Исследования показали, что при болях усиливается выделение адреналина, адренокортикотропного гормона, увеличивается содержание сахара в крови и так далее. Все это может рассматриваться как признак, свидетельствующий о мобилизации защитно-приспособительных реакций. К сожалению, боль слепа. Мозг давно получил сигнал о неполадках, а она все продолжает терзать. Это с одной стороны. С другой — боль молчит, несмотря на то, что в организме ширится очаг смертельного пожара. Она не замечает, например, катастрофического размножения раковых клеток, а когда опомнится и подаст сигнал, будет уже поздно что-либо изменить: метастазы. Даже на камни в желчном пузыре она не реагирует должным образом. Можно прожить целую жизнь, не зная, что у тебя все так и забито камнями.