Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Хорватова Елена Викторовна (книги онлайн txt) 📗
— Простите меня, — извинился, Михаил Георгиевич, вздыхая, причем во вздохе его одновременно слышались и облегчение, и печаль. — Я уж было подумал…
— А я тебя знаю! — перебила Михаила Георгиевича женщина.
— Не думаю, что мы встречались, — возразил Михаил Георгиевич. — По крайней мере, я не припомню…
— Нет-нет: ты с Ксенюшкой не встречался, но я тебя знаю. — Губы женщины сложились в горькую улыбку. — Ведь это ты теперь с покойничками водишься… там…
Женщина махнула рукой куда-то в сторону, через дворы: туда, где, по идее, можно было по линии выбраться на Большой, а не Средний, проспект и там — пройдя по проспекту — добраться до полицейского дома, в котором, помимо всего прочего, находилась и покойницкая Васильевской полицейской части.
— Работа у тебя нужная, но… негодная: от бесовщины производная!
Михаила Георгиевича словно током ударило. Непроизвольно, как будто отброшенный, он быстро шагнул назад и едва не налетел на околоточного. Околоточный подвинулся, давая доктору место, но вместе с тем и косясь на него с каким-то подобием страха во взгляде. И тут же Михаил Георгиевич сначала, что называется, нутром почуял, а потом и явно увидел, что на него устремились и взгляды всех остальных из тех, кто слышал слова женщины, — с таким же, как у околоточного, страхом.
Женщина, между тем, продолжала:
— Да ты не печалься, голубчик! Что телу-то мертвому — рубчик… С одной стороны — конечно: тела кромсать — это грешно. С другой, ничего не попишешь, когда, что ни ночь, так и слышишь: того — полоснули по горлу, а этого — в канале нашли раздетого! Отмщенье — Ему. Это нужно помнить и знать. Но это не значит, что не нужно искать! И если уж так сложилось, что для поимки злодея нужно изрезать мертвое тело… милый мой доктор: кромсай его смело! Им от Него — отмщение, твоей же душе — прощение!
Михаил Георгиевич моргнул.
Женщина же зябко передернула плечами:
— Эюшки… эюшки… холодно Ксенюшке! Народ православный… совестливый… державный… Что приключилось?
— У нас… — неожиданно выступила вперед Лидия Захаровна, но околоточный тут же оттащил ее обратно.
— Столько измученных сердец! Как? Почему? Неведомо никому! Холодно…
И тут, тесня людей всею своей колоссальной массой, из фермы во двор вышла Мура. От Муры веяло теплом и уютом. Явственно потянуло запахом молока. Вслед за Мурой во двор вышла и Катя — с Линеаром в руках. Линеар жмурился, но сидел спокойно.
Женщина улыбнулась — доктору давеча она улыбнулась горько, но теперь — Кате — ласково:
— А ведь он — не твой! — обратилась она к Кате, а потом повернулась к Михаилу Георгиевичу. — Да как это я не сообразила? Твое же сердце его приютило!
Михаил Георгиевич — через силу — кивнул:
— Да: я нашел его, когда… — и запнулся.
Теперь и на него женщина смотрела не с горькой, а с ласковой улыбкой.
— Я… — начал он снова и опять запнулся.
Женщина улыбалась, в улыбке протекали мгновения, мгновения сложились в минуту.
Эта минута, нужно признаться, прошла не в радость стоявшим у входа на ферму, а очень тяжело. Светлая, ласковая улыбка женщины бередила их умы и сердца. В умах оживала память о злых поступках, сердца наполнялись болью за них. В умах рождалась надежда, в сердцах — молитвы об искуплении. Это не было похоже на легкие молитвы безвинных душ. Это было тяжелым очищением. И только Катя, Линеар и Мура — если, конечно, в такие моменты животных позволительно объединять с людьми — не чувствовали тяжести: Катя улыбалась в ответ, Линеар — уже совсем безмятежно — развалился в ее ладонях, от Муры по-прежнему шли тепло и запах молока.
Михаил Георгиевич, словно загипнотизированный улыбкой женщины, стоял, не моргая, и вглядывался внутрь самого себя. По его лбу скатывались капли пота, повисали на его ресницах, падали ему в глаза. Но ничего этого он не замечал. И только позже, через минуту, он вдруг очнулся и тогда вскрикнул:
— Помогите!
— Помощь есть! — сразу же откликнулась женщина. — Тебе известно: она в тебе и повсеместно!
Михаил Георгиевич отер пот со лба. Зашевелились, приходя в себя, и остальные. Но вдруг зрачки женщины сузились, она схватилась за сердце и ахнула, как будто увидела что-то, незримое для других, или припомнила что-то, забытое ею самой — то самое, что и заставило ее бросить кирпичи на церковном строительстве и поспешить через половину острова.
— Нужно, — быстро заговорила она, — спешить! Время не ждет: с бурей, со снегом, со льдом, с ночью — смерть идет!
Работа
Работали все. Даже Петр Васильевич, о котором, наконец-то, спохватились («ничего, ничего, милок: пару дней проживешь и без ног!») Его усадили верхом на Муру, и он, подобно какому-нибудь австралийскому или американскому колонисту, восседал на ней, возвышаясь над всеми, и длинною палкой — этаким карикатурным подобием маршальского жезла или патриаршего посоха — указывал путь и направление. Мура, неся на себе «полководца», выступала важно, как и подобало начальственной корове. Затем на спину ей попросились сначала Анастасия Ильинична — все-таки ей было тяжело, прихрамывая, делать изрядные концы, — а потом и Лидия Захаровна, у которой изрядное кровопускание, а может, и сотрясение мозга вызвали приступы головокружения. Анастасия Ильинична оказалась на спине Муры прямо перед Петром Васильевичем: она, пригнувшись, ухватилась правой рукой за целый рог, а левой — за аккуратно подпиленный доктором обломок. Лидия же Захаровна, сидя за Петром Васильевичем, обхватила управляющего за талию и — кто бы мог предвидеть? — уже через какую-то четверть часа прильнула к нему совершенно. Петр Васильевич был красен, но понять отчего не представлялось возможным: то ли от горячности раздаваемых им направо и налево команд, то ли от давно забытых ощущений женского объятия. И пусть даже Лидия Захаровна — как, впрочем, и сам Петр Васильевич — давно уже вышла из венчального возраста; пусть даже она совсем не походила на образ женственности, рисуемый обычно в мужском подсознании; пусть даже на чей-то взгляд объятия между этими людьми и могли показаться противоестественными, но факт оставался фактом. Лидия Захаровна прильнула к Петру Васильевичу, а Петр Васильевич не делал ни малейшей попытки от этого избавиться.
Прежде всего, во двор перед фермой вдовы вывели всех вообще коров. Ради этого толпе пришлось еще потесниться, и часть ее выплеснулась из двора на проспект. Но вот там-то ее и сумели организовать полицейские: околоточные и городовые выстроили людей в оцепление на всём протяжении фасадов до линии, а там — и по линии вдоль фасада дома Ямщиковой.
Такое, разумеется, не могло остаться без внимания прохожих. Многие из них начали задерживаться и задавать вопросы. И вскоре уже по всей Васильевской части пошли разноситься слухи: о явлении «Ксенюшки», о сделанном ею предупреждении, о том, что близится час и нужно торопиться. Никто или почти никто (скептики, разумеется, нашлись, но были это люди, в основном, из «академической» среды, каковых вообще на Васильевском острове того времени проживало немало) … Никто, повторим, или почти никто не усомнился в пророчестве. Телефонные провода гудели, наледь с них стаивала, треск телефонных звонков носился над островом — по прихоти вновь набиравшего силу шторма. Несмотря на непогоду и с каждой минутой усиливавшийся мороз — это было особенно неприятно после дневной оттепели, — улицы и проспекты пришли в необычно оживленное движение. То есть, конечно, по многим из них движение было и так интенсивным, но и, как правило, глухие, тихие, провинциальные стали наполняться людьми, а люди эти, как будто подчиняясь какому-то инстинкту, сливались в группы, в колонны, в процессии и шли, шли, шли — со всех концов всех трех участков [692]: к Среднему, по Среднему, к Ямщиковой.
В документации по участку, приставом которого был Юрий Михайлович Можайский, ничего об этих событиях мы не нашли: сам Юрий Михайлович, его старший помощник Гесс, принятый из Резерва [693] на должность младшего помощника Любимов и все почти чины занимались работой над делом барона Кальберга [694]. Они настолько оторвались от обычной — повседневной — жизни участка, что даже такие события ускользнули от их внимания. И если чуть позже в их докладных записках и рапортах всё же обнаружились отголоски случившегося, то всё равно — никто из них прямым свидетелем не был. Не считая, понятно, всего-то трех городовых и двух околоточных!
