Презренный кат (СИ) - Филиппов Алексей Николаевич (библиотека книг TXT) 📗
— Да как же я его спасу-то? — забормотал смущенный Еремей. — Он же сам признался, потому его и в крепость увели. Теперь его уж никто не спасет.
— Спаси! — не унималась девчонка. — Век Бога за тебя молить буду! Рабой твоей, если пожелаешь, стану! У меня же кроме батюшки никого не осталось! Только спаси его миленький. Только спаси.
Кричит она так, обнимает Чернышева, и уж даже на колени перед ним упала. Не стерпел Еремей, сердито оттолкнул девку, выскочил из сеней вон и к своему застенку вприпрыжку помчал.
Глава 2
— Ты куда пропал Еремей Матвеевич? — тревожно зашептал Сеня на ухо вбежавшему в застенок кату. — Андрей Иванович уж волнуется за тебя. Не в настроении он сегодня. Совсем не в настроении.
— Вот он явился! — тут же строго соизволил обратить внимание на Еремея Ушаков, — соизволил, наконец! Здравствуйте, пожалуйста! Мы что же тебя одного здесь должны ждать? Может ты думаешь, что мы из-за тебя следствие по делу государственному должны отменить? А? Ты что обычай забыл? Кто нас первым в застенке встречать должен? Ты что персоной себя важной представил? Смотри Чернышев, доиграешься ты со мной! Много воли берешь! Ой, много!
Другой бы на месте Еремея оправдываться стал, другой бы стал напоминать генералу, что тот сам отправил ката девчонку до избы довести, но это бы сделал другой, а Чернышев молча схватил, стоявшего посреди застенка подследственного и стал ловко вязать ему за спиной руки.
Подследственный был хил и тщедушен, потому и подвесил его за связанные руки к столбу Еремей в один миг. Мужичонка, конечно, сначала что-то покричал, чуть-чуть подергался в могучих руках ката, но это совсем не отсрочило подвешивание его, над устланным прелой соломой, полом. Не таких ухарей туда вешали. Здесь с любым сладят. Сюда только попади, а дальше уж и не сомневайся.
Чернышев ловко поймал дергающиеся ноги подследственного, стянул их сыромятным ремешком и как полагается, привязал их к другому столбу. Когда первый обряд пытки, под названием повешение на дыбу был завершен, кат скромно отошел в сторону, предоставив тем самым всю свободу действий судье. Судил сегодня в застенке сам генерал Ушаков Андрей Иванович. Он важно обошел вокруг дыбы, как бы проверяя работу палача, и оставшись весьма доволен, одобрительно кивнул головой. Так одобрительно кивнул, что у Еремея краска на лице выступила. Уж сколько раз его хвалили здесь за умение, а вот всё никак не привыкнет и смущается, словно девка красная. Ишь ты, с девкой себя сравнил. Только Чернышев про девку подумал, а уж из темноты те глаза бездонные плывут. Пылают будто два огня голубых в мрачном сумраке застенка. Что за наваждение такое?
Кат резко помотал головой и сразу вместо прекрасных глаз узрел приготовившегося записывать показания подьячего Сеню. Сеня обмакнул перо в глиняную чернильницу и с нетерпением ждал начала строгого спроса.
— И кто ж ты будешь мил человек? — обойдя еще раз вокруг дыбы, соизволил генерал обратиться к поскуливающему от боли в плечах мужику. — Как звать величать тебя добрый человек?
— Копеев я, Савелий Тимофеевич — с тяжелым хрипом выдавил из себя мужик, — каптенармус Ландмилицкого полка. Копеев. Служу я там царю нашему батюшке верой и правдой. Копеев, я.
— Что же ты каптенармус в полку своем не сидишь, а поганые дела здесь творишь? — подбоченившись печально покачал головой Андрей Иванович. — Что же так-то мил человек?
— В отпуск я отпущен по болезни, генерал-аудитором Иваном Кикиным отпущен, — облизнув сухие губы, несмело доложил генералу Копеев. — Подлечится, он меня отправил. От лихорадки подлечиться. Лихорадка меня ломала. Ты, мил человек у Федоры Баженовой спроси, она ж меня третью неделю пользует. Она травы разные, корни заваривает, а я пью от болезни своей. Ты спроси у неё, она всё про меня расскажет.
— Спросим, спросим. Только ты сначала ответь, как так получается, что тебя генерал подлечиться отправил, а ты вместо лечения стал Государя нашего хулить? — побарабанив пальцами по эфесу висящей на боку шпаги, неодобрительно прицокнул языком Ушаков, и потом резко разразился громовым криком. — Как же у тебя сволочи язык повернулся хулу против императора Российского молвить?! Отвечай сучий сын! Отвечай гнида!
Генерал, не дожидаясь ответа каптенармуса, махнул рукой, и кнут Чернышева засвистел над белой рубахой подследственного.
— Не творил я хулы! — завизжал мужик, дергаясь всем телом от жгучих ударов кнута. — Наговор это!
— Подожди, — сделал Чернышеву знак остановиться генерал. — Подожди. Не творил, говоришь? А ну-ка Суков зачитай-ка бумагу.
Сеня бросил перо в чернильницу, суетливо зашарил по столу, нашел свиток, потом встал и стал монотонно читать во весь голос.
— От дворового человека графа Бестужева Ивана Акимова донос вышел, о том, что Савка Копеев, находясь в отпуску, в избе своей поносил всяческими непотребными словами его императорское величество с царицею вместе, а жена Копеева, Анисья подтвердить это может.
— Ну и что ты на это скажешь любезный? — вновь почти ласково обратился к скулящему каптенармусу Андрей Иванович. — Что же это, по-твоему, наговор на тебя что ли?
— Наговор это, наговор, — захрипел Копеев. — Это Ванька Акимов всё придумал, он давно вокруг моей Анисьи ходит, будто петух вокруг курочки. Вот и сговорились они. Видит бог, что сговорились. Погубить они меня хотят.
— Да что же ты бормочешь идол эдакий! — выскочила вдруг из темного угла рассерженная женщина. — Как же у тебя язык на такое повернулся? Не ты ли кричал, что Государь наш Петр Алексеевич вино ковшами пьет и жену свою по голове кулаком бьет, как ты меня третьего дня бивал? Не ты ли?
— Уберите бабу! — рявкнул Ушаков и стоявший рядом солдат резво оттащил ругающуюся женщину обратно в темный угол.
Генерал вновь обошел вокруг дыбы, выхватил из ножен шпагу и, приподняв её острием, подбородок каптенармуса промолвил на этот раз весьма сурово.
— Опять отпираться будешь сучий потрох? Опять будешь говорить, что невиновен? А ну Чернышев, чего спишь?
Вновь засвистел кнут над уже окровавленной рубахой подследственного. Засвистел, рассекая хилую плоть несчастного болтуна.
— Наговор это! — орал благим матом Копеев. — Сговорились они! Анисья с Ванькой давно шашни крутят! Как я в поход с полком, а он к ней под подол, и сговорились потому! А я за Государя нашего жизнь готов положить! Раненый я был за него в боях и всегда верой и правдой служил. Мне в Ливонии ногу в двух местах прострелили! Наговор это! Наговор! Пощадите меня братцы! За раны мои глубокие пощадите!
На этот раз Еремей бил мужика до тех пор, пока тот, впав в беспамятство, не замолчал. Потом на Копеева было вылито три ведра холодной воды, и Ушаков опять же ласково спросил страдальца, в чуть приоткрывшиеся глаза.
— Ну, что Савелий признаешь, что на Государя хулу творил или как? Давай уж признавайся, а то жалко мне тебя.
— Наговор, — чуть слышно прохрипел каптенармус. — Ванька всё это. Он сукин сын глаз на Анисью положил и воду мутит. Я как в поход, а он уж в избу мою ужиком вползает. Ванька всё это!
— А может вправду наговор? — развел руками Андрей Иванович. — Давай-ка Чернышев, мы с тобой Ивана Акимова поспрошаем. Он-то чего нам скажет? Доносчику всегда ведь кнут припасен. Чем черт не шутит, а вдруг и вправду наговор? Может, мы с тобой безвинного человека пытаем? Может ведь такое быть? А?
Еремей на вопрос начальника ничего не ответил. Не в его характере было время на ответы терять да дела розыскные на потом откладывать. Он быстро снял стонущего Копеева с дыбы, положил его на солому и, вытащив из угла упирающегося Акимова, в два счета подвесил того, куда требовалось. Умело подвесил.
Иван разговорился без кнута. Он сразу же заревел в голос и сквозь частые всхлипывания стал повторять донос на соседа.
— Был я у них в доме намедни. Выпили мы с Савкой, а потом он стал жену свою, Анисью кулаком учить. Я ему говорю, что, дескать, не дело ты творишь Савелий? Побойся, говорю Бога. А он кричит: Чего ты мне указываешь? Сам Государь Петр Алексеевич так делает! Врешь, я ему говорю, а он кричит: «Нет, не вру. Знаю я про Государя. В строгости он царицу держит. Ведь их, баб, нельзя в строгости не держать, избаловаться могут! И я свою, как Государь наш Петр Алексеевич, учить буду!»
