Эйтонский отшельник - Питерс Эллис (версия книг .TXT) 📗
Глава вторая
Монахи находились в зале капитула, когда утром двадцатого октября в обитель прибыл управляющий Итонского манора с посланием от своей госпожи.
Джону Лонгвуду было лет пятьдесят, — дородный, бородатый мужчина с изрядной лысиной и благородными манерами. Выказав положенные знаки почтения аббату, он как человек, исполняющий свой долг и не претендующий на собственное мнение по данному делу, ясно и просто изложил суть своей миссии.
— Милорд, леди Дионисия Людел послала меня к вам, дабы почтительно приветствовать вас, и просит прислать к ней вместе со мной ее внука Ричарда, дабы тот занял свое законное место лорда Итона в доме своего отца.
Аббат Радульфус, откинувшись на спинку кресла, бесстрастно смотрел в лицо посланнику.
— Разумеется, Ричард будет присутствовать на похоронах отца, — сказал он. — Когда назначена церемония?
— Завтра, милорд, перед обедней. Однако моя госпожа имела в виду другое. Она хочет, чтобы молодой лорд оставил свои занятия в аббатстве и занял место лорда Итона. Я должен сказать, что леди Дионисия самолично намерена взять на себя попечение о Ричарде, тем более что теперь он вот-вот войдет в права наследства, а она уверена, что так оно и будет, без всяких задержек и препятствий. Мне приказано привезти наследника домой.
— Боюсь, господин управляющий, что вам не удастся выполнить этот приказ, — осторожно заметил аббат. — Ричард Людел поручил опеку сына мне, на тот случай, если он умрет, не дождавшись его совершеннолетия. Он желал, чтобы его сын получил достойное образование, дабы, вступив в права наследства, он мог разумно управлять своими владениями. Я намерен исполнить данное Ричарду Люделу обещание. Молодой Ричард останется под моей опекой, пока не подрастет и не сможет отвечать за свои поступки. А до той поры, я уверен, вы будете служить ему столь же верно, как служили его отцу, содержа его владения в надлежащем порядке.
— Вы можете быть совершенно уверены, что так оно и будет, милорд, — сказал Джон Лонгвуд уже значительно дружелюбнее, нежели когда он говорил о сути поручения своей госпожи. — После битвы при Линкольне лорд Ричард оставил все дела на меня, и у него не было случая пожалеть об этом, и сын его никогда не будет в чем-либо ущемлен мною. Можете не сомневаться.
— Я и не сомневаюсь, — улыбнулся аббат. — А мы тут, переложив на вас все заботы о владениях Ричарда, продолжим его обучение и долженствующее наставление.
— Что же прикажете передать леди Дионисии? — спросил Джон, не выказывая никаких признаков разочарования или протеста.
— Передайте своей госпоже, что я почтительно приветствую ее во Христе и что Ричард будет доставлен завтра, и, как полагается, с надлежащим эскортом, — ответил аббат с ударением на последних словах. — Однако я имею священные обязательства перед его отцом относительно опеки сына, вплоть до его совершеннолетия, и намерен твердо придерживаться воли покойного Ричарда Людела.
— Так я и передам, милорд, — коротко сказал Джон Лонгвуд, глядя в глаза аббату, затем почтительно поклонился и быстрым шагом покинул зал капитула.
Когда брат Кадфаэль и брат Эдмунд, попечитель лазарета, вышли на большой монастырский двор, они успели увидеть, как подле привратницкой посланец из Итона сел верхом на своего коренастого валлийского коня и неторопливо поехал в сторону Форгейта.
— Я не сильно ошибусь, если скажу, что это поехал настоящий мужчина, — рассудительно заметил брат Кадфаэль. — Он не расстроился, получив решительный отказ. И, похоже, вовсе не боится привезти его своей госпоже. Можно даже подумать, он попросту остался доволен.
— Он ведь не зависит от доброй воли своей госпожи, — возразил брат Эдмунд. — Покуда мальчик не станет сам себе хозяином, только шериф как сюзерен может угрожать его правам управляющего, а кроме того, Джон прекрасно знает свои достоинства. Знает о них и практичная старая леди, и она благодарна ему за рачительное управление владениями Люделов. Не желая ссориться с нею, Джон исполнил ее приказ, разумеется, без особой радости. Делал свое дело, да помалкивал.
Надо заметить, что Джон Лонгвуд и в куда более приятных обстоятельствах был молчуном, так что ему не составило особого труда постоять несколько минут с каменным лицом перед аббатом и промолчать.
— Этим дело не кончится, — сокрушенно заметил Кадфаэль. — Раз уж эта леди надумала прибрать к рукам Рокстер и Лейтон, так просто она не отступится. Наверняка мы еще услышим о леди Дионисии Людел.
Аббат Радульфус принял все возможные меры предосторожности. Юного Ричарда в Итон сопровождали брат Павел, брат Ансельм и брат Кадфаэль, — охрана вполне надежная, даже на случай попытки захвата силой. Впрочем, надеялись, что обойдется без этого. Куда более вероятным представлялось леди Дионисии использовать личное обаяние и кровные узы, воздействуя на мальчика слезами и уговорами, чтобы пробудить в нем тоску по дому и переманить на свою сторону. Поглядывая по дороге в лицо Ричарда, Кадфаэль подумал, что если старая леди рассчитывает обставить дело таким образом, то явно недооценивает и детскую непосредственность, и детскую рассудительность. Мальчик вполне отдавал себе отчет, в чем состоят его интересы, и никогда не упускал своего. При монастырской школе он жил в свое удовольствие, у него были друзья-сверстники, и вряд ли он ни с того ни с сего променяет свою накатанную и беззаботную жизнь на неведомое ему одинокое житье, — ведь у него не было братьев, — и угрозу женитьбы на девушке, которая была по его понятиям совсем старой. Разумеется, Ричард высоко ставил свои наследственные права и жаждал поскорее вступить в них, но они и без этого оставались при нем, и, будь он при школе, либо дома, все одно он пока не мог воспользоваться своими правами и поступать по своему усмотрению. Нет, чтобы завоевать ум и сердце Ричарда, леди Дионисия наверняка прибегнет к какому-нибудь более сильному средству, нежели бабушкины слезы и объятия. Тем более, что этих ее слез и объятий никто от нее никогда не ожидал и не видел.
От аббатства до Итонского манора было немногим больше семи миль, но, к чести монастыря святых Петра и Павла, по столь печальному случаю монахов и мальчика отправили верхом. Леди Дионисия заранее прислала грума с крепким валлийским пони для своего возлюбленного внука, что было, видимо, первым шагом в ее кампании по переманиванию мальчика на свою сторону. Этот подарок был принят с огромным удовольствием, но леди Дионисии вряд ли стоило этим особенно обольщаться. Поскольку подарок есть подарок, а дети достаточно проницательны, остро чувствуют, что движет старшими, и знают, когда дар приносится им от чистого сердца, без тайного умысла получить что-то взамен. Тем не менее осенним утром, ясным и росистым, Ричард, гордый и счастливый, сел верхом на своего пони, радуясь, что сегодня не будет уроков и почти забыв о печальном поводе своей поездки. Грум, длинноногий парень лет шестнадцати, бежал рядом и, держа пони под уздцы, перевел его через брод у Рокстера, в том самом месте, где несколько сот лет назад переходили Северн римляне. Здесь от их пребывания не осталось ничего, кроме мрачной разрушенной стены, бурой лентой тянувшейся вдоль зеленых полей; камни, из которых она была некогда сложена, местные жители давным-давно растащили на свои хозяйственные нужды. В этих местах, где прежде, говорят, стоял город с крепостью, ныне раскинулся богатый манор с плодородными тучными землями и процветающей церковью с четырьмя канониками.
В дороге Кадфаэль с интересом поглядывал по сторонам, поскольку Рокстер был одним из тех двух маноров, которые леди Дионисия вознамерилась присоединить к владениям Люделов, женив Ричарда на Хильтруде Эстли. Это был и впрямь лакомый кусочек. Земли. раскинувшиеся перед ними к северу от реки, были заняты заливными лугами и волнообразными полями, поднимавшимися там и сям на пологие зеленые холмы; по краям виднелись небольшие рощицы, уже тронутые золотом осенней листвы. Вдали, на горизонте, маячил лесистый кряж Рекин, тяжелое кружево леса тянулось вниз по склонам к Северну, обволакивая темной гривой деревьев земли Люделов и принадлежащий монастырю Эйтонский лес. Между фермой Эйтон и домом Ричарда Людела в Итоне было не более мили. Да и сами эти названия, Эйтон и Итон, происходили от одного корня, однако время развело их, а нормандская страсть к порядку закрепила различие в их написании.
