Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Хорватова Елена Викторовна (книги онлайн txt) 📗
Стало ясно, что несся он именно с фермы — откуда-то из ее глубины — и что там происходило не просто что-то ужасное, а нечто совершенно нечеловеческое! Уже одно то, что, несмотря на запертые ворота, вой сумел разнестись по всей округе, свидетельствовало о беспредельном ужасе перед беспредельным кошмаром.
Михаил Георгиевич и Петр Васильевич невольно схватились за руки, а чуть со спины к ним привалился Константин: дворник тяжело дышал, его дыхание врывалось Михаилу Георгиевичу и Петру Васильевичу в уши, казалось сбитым и горячим.
— Пойдем? — робко, совсем не так, как он говорил обычно, спросил Петра Васильевича доктор. — Ведь нужно посмотреть?
Петр Васильевич сглотнул:
— Да… нужно.
Тогда Константин вцепился в обоих и зашептал:
— Не нужно, не нужно…
— Да как же? — тоже шепотом возразил Михаил Георгиевич. — Ведь там явно кто-то погибает!
Зрачки Константина расширились, а сам он ссутулился:
— Поздно… слишком поздно!
— Что?
— Опоздали мы, говорю!
Это утверждение казалось логичным: несчастное существо, непонятно как и от чего, но явно в невероятных муках погибавшее за воротами, выло уже так долго, а крови перед воротами было уже так много, что помочь ему вряд ли было возможно. Даже если оно и было всё еще живо — а вой на это указывал прямо, — спасти бы его всё равно не удалось! И всё же оставалось еще одно, о чем Михаил Георгиевич и напомнил Константину:
— Но, может, мы сможем избавить его от страданий!
Тогда и Константин, как раньше Петр Васильевич, сглотнул:
— Да… может.
Все трое, держась вплотную друг к другу и под взглядами множества глаз, двинулись вперед — к воротам.
Ворота оказались заперты, причем изнутри.
— Давайте подналяжем… — предложил Петр Васильевич.
И все трое налегли.
Строение фермы было старым и, в отличие от того строения, в котором размещалась ферма при доме Ямщиковой, ремонтов и реконструкций не знала уже давно. Поэтому и ворота при ней, несмотря на видимую мощь, оказались достаточно хлипкими. Под напором трех человек они ходили ходуном, а потом и вовсе распахнулись: скобы для закладного бруса не выдержали, одна из них отвалилась вообще, другая повисла на ржавом гвозде — заложенный в них брус рухнул на землю.
Михаил Георгиевич, Петр Васильевич и Константин вошли.
Света не было: пришлось чиркнуть спичкой и поджечь вырванный из памятной книжки и скрученный в плотную трубочку лист. И как только огонек разгорелся и хоть что-то осветил вокруг, вой стих, сменившись быстрым и громким дыханием: настолько громким, что звук его, шедший откуда-то из глубины фермы, доносился до самого входа.
— Там!
Михаил Георгиевич, Петр Васильевич и Константин пошли вперед.
Ступать приходилось с осторожностью: весь пол между стойлами был залит кровью. Крови было такое неимоверное количество, что это казалось странным: что же за существо такое было ранено на ферме вдовы, что в нем, в этом существе, могло оказаться столько крови? А еще, помимо кровавого разлива, удивление вызывали сразу два обстоятельства.
Во-первых, запах или, что более точно, его отсутствие. Михаил Георгиевич первым подметил это обстоятельство, носом потянув воздух:
— Странно, — сказал он. — Кровью совсем не пахнет. А ведь при таком количестве запах, что называется, должен с ног сшибать!
Петр Васильевич согласно кивнул:
— Действительно странно!
— Вот и Линеар спокоен…
Сидевший за пазухой у Михаила Георгиевича Линеар и в самом деле никакого беспокойства не проявлял. Когда окрестности сотрясались воем, он постоянно ёрзал, перебирая лапками, но стоило вою стихнуть, он тоже затих. Михаил Георгиевич отвернул воротник и посмотрел: Линеар сладостно дрых, удобно устроившись в складках шарфа.
— Чудеса!
Второе обстоятельство — поведение коров. Несчастные по виду, худые, некоторые — вконец изможденные, нечищеные, коровы, тем не менее, были в остальном нормальны: как и Линеар, они не проявляли никакого беспокойства, даже не стоя, а лежа по стойлам, как если бы ничего ужасного на ферме не происходило. Никаких испуганных мычаний — ничего! А ведь если бы, скажем, прямо у них на глазах убивали одну из товарок, вели бы они себя совсем по-другому!
— Ничего не понимаю… — Петр Васильевич. — Такого просто не может быть!
— А где же Лидия Захаровна? — вдруг спросил Константин. — Неужто она ничего не слышала?
Лидией Захаровной звали купеческую вдову. И это — ее отсутствие и во дворе, и на ферме — было уже третьим внезапно открывшимся и очень странным обстоятельством.
— Гм… — пробормотал Петр Васильевич.
— Идемте! — решительно предложил Михаил Георгиевич.
Впрочем, уже не только он, но и Петр Васильевич, и Константин заметно расслабились: под давлением множившихся загадок еще вот только что терзавший их ужас отступил.
Освещая путь импровизированным факелом из скрученного трубочкой листа, они всё дальше продвигались вглубь фермы и, наконец, дошли до источника частого и настолько же необычно громкого дыхания, насколько необычно громким и продолжительным был несшийся ранее вой.
— Матерь Божья! — воскликнул Петр Васильевич и стремительно бросился вперед.
Константин — с отвисшей челюстью — остолбенел.
Михаил Георгиевич, из-за фантазии, рисовавшей кошмары один другого страшнее, не ожидавший увидеть ничего подобного, тоже — как и Константин — на какой-то миг растерялся, но потом, догоняя Петра Васильевича, ускорил шаг, уже не обращая внимания на потоки крови и не стараясь их обойти.
В опубликованной заметке человека, подписавшегося Сушкиным, этот момент был выделен особо: в полный драматизма абзац, заставивший сердце замереть и сжаться, а после и вовсе — ухнуть к пяткам.
В докладной записке Вадима Арнольдовича Гесса — он прибыл чуть позже — резюмировалось сухо и сдержанно: «поплатился за нечистоплотность».
В собственноручном рапорте Можайского деталей было больше, а слог изложения — живее, но единственной по-настоящему яркой подробностью было вот это: «помощник мой доложил: доски разметало на обширном пространстве, одна из них — какою-то скобой; возможно, обломком обруча — зацепилась даже за имевшуюся под потолком осветительную балку. По балке этой на ферме проложена проводка для электрического освещения, а также — подвешены лампы. Доска разорвала проводку и, повиснув, грозилась упасть на голову, что стало бы для потерпевшего катастрофой!»
Отчеты городовых и околоточных сбивчивы, но красочны: рапорту Можайского до них далеко.
«Я выпачкался с ног до головы, — писал один из полицейских, — покамест пробирался по коровнику. Это разозлило меня (жаль было сапог и так же забрызганных штанов), но всякая злость прошла, едва я увидел его: он был в дерьме похлеще меня, самым натуральным образом — в коровьем навозе, каковой навоз облепил его от самой макушки. Несло же от него так, что мне сделалось брезгливо…»
«Петров, — это уже околоточный, — стоял с такой физиономией, что мое терпение лопнуло. Я и раньше полагал подать на него рапорт — совсем бестолковый человек! Но как только я увидел то, что заставило Петрова оплошать, мое мнение переменилось, и теперь я прошу никаких мер к нему не принимать!»
Решение же мирового судьи, на рассмотрение которого — через пару дней — поступило дело, изумляет своими формулировками, мягко говоря, далекими от юриспруденции. Мы не станем цитировать всё постановление, но выдержку из него приведем:
«…из чего несомненно следует, что причиной несчастья стало злодейское намерение — равно и нелепое, и смешное. Анекдотичность ситуации заключается в том, что потерпевший стал таковым по собственному небрежению даже к основам воровского ремесла, ведь это ремесло оказалось для него в диковинку. Суд возмущен представленным делом: большей нелепицы ему не приходилось рассматривать! С другой стороны, достаточной компенсацией за напрасную трату общественного времени суд полагает те смех, и корчи, и слезы из глаз, которые обуяли собравшуюся публику и не оставляли ее до самого конца заседания!»
