Презренный кат (СИ) - Филиппов Алексей Николаевич (библиотека книг TXT) 📗
— Покупала моя жена обувь. Не отрицаю.
— Вот видишь, — назидательно поднял палец вверх Никита, — а ты говоришь, вру. Раз не вру, бери сбрую. Я тебе подешевле принес. За два рубля всего. Видишь, с каким я к тебе уважением отношусь? Видишь, как дешево товар отдаю? Всего ведь два рубля только. И товар я тебе на дом принес.
— За это два рубля?! — покраснев, будто свекольная похлебка, взъярился старик, выхватывая сбрую из рук Никиты. — Да я на два рубля десять себе таких куплю.
— Сколько, сколько?
— Десять!
— За два рубля?
— За два рубля.
— По двадцать копеек за сбрую?
— По двадцать копеек!
— Врешь!
Немец куда-то резво убежал, захлопнув перед продавцом крашенные ворота. Однако не успел Еремей Матвеевич попросить, как следует своего проводника пройтись по иностранной слободе в поисках Анюты, ворота вновь растворились, и из них выскочил хозяин со сбруей в руках.
— Вот смотри, — сунул он свою ношу в руки шорника, — что я за восемьдесят копеек у герра Штойера купил. За восемьдесят копеек! Смотри, какая работа. А у тебя что?
— Да ты чего, Карлыч? — затряс чужой сбруей Никита. — Где ты работу видишь-то? Ты смотри нитки-то, какие? Тем только и хороши, что ровно положены, а ты их на крепость попробуй. Слабину этой красотой скрыть от тебя старались. Слабину! Потяни сильнее, потяни. Да кто ж так тянет-то?!
Когда Никитка чужую сбрую чуть-чуть порвал, старик покричал своих сынов, причем позвал он их не просто, а истинно благим матом. Дальше шорник уже торговался с четверыми и подбитым глазом. Еремей бочком отошел в сторону от торговых баталий и решил поискать Анюту в одиночку. Никита сегодня не скоро до поиска снизойдет.
Еремей Матвеевич потихоньку пошагал ухоженной тропинкой вдоль аккуратных изб и стал крадучись заглядывать на чужие дворы, а если везло, то и в окна. Непростое это дело: нужного человека в незнакомом городе искать, а уж если в городе том чужие люди живут, то и подавно. Всё здесь поискам супротив было: и собаки злые, и заборы высокие, и люди не душевные. Не русские люди жили здесь. Улыбаются все встречные вроде, но стоит их о деле спросить, то мигом все они уходят от вопроса, пробормотав какую-то несуразность.
Из сил Еремей выбился в поисках своих, уж и надежду потерял. Да и ладно бы только надежду, Чернышев и ту избу, где шорника торговаться оставил, уже никак отыскать не мог. Заплутался он меж иноземных строений. Всё потерял, и осталось теперь только слезу пустить. Про слезу-то, Еремей конечно в шутку подумал, но на душе у него крепко кошки скрести начали. На самом деле захотелось ему упасть здесь вот посреди улицы и зарыдать от немощи и обиды. Не был бы он мужиком настоящим, то так бы, наверное, и сделал, а коли мужик, то пришлось дальше брести, низко опустив голову. Ничего ему уже не интересно стало: ни дома разрисованные, ни цветники яркие. Ничто больше душу ката не радовало. Ничего ему не хотелось. И вот тут он с ней столкнулся. Анюта шла по улице с букетом красных диковинных цветов и чему-то радостно улыбалась.
— Анюта! — рванулся к девушке кат. — Наконец-то я тебя отыскал! Здравствуй Анюта! Вот он я!
Девица вздрогнула от дерзкого крика, вспыхнула вся алым румянцем и тут же попыталась убежать. Еле-еле успел Еремей её за длинный подол ухватить. Из последних сил можно сказать ухватил.
— Анюта, это же я, Еремей, — поворачивая к себе пока ещё достаточно крепкой рукой брыкавшуюся девушку, взывал к её рассудку Чернышев. — Неужто не признаешь ты меня? Анюта — радость моя. Я это. Я.
Однако Анюта ему внимать ничуть не хотела и к своим упорным попыткам вырваться, добавили еще пронзительный крик. Даже и не крик, а скорее визг истошный. Прибежавшие на этот девичий визг крепкие молодцы в опрятных кафтанах, девицу освободили, а Еремею наоборот руки за спину завернули. Дерзко так завернули, до ломоты в костях.
— Да как же так-то! — все еще продолжал взывать к дрожащей Анюте, поверженный на землю кат. — Анюта, неужто ты не узнала меня? Это же я Еремей! Я за тобой пришел. Я уж и у Апраксина тебя искал. Я уж всю Москву исходил. Я же все ради тебя бросил! Что же ты сразу не сказала, что немцы тебя похитили?! Я б тогда сразу сюда! А то ведь я графа Апраксина батогами пытал! Не за что ведь пытал. Вот ведь незадача какая у меня случилась!
Девица на крики с земли опять ничего дельного не ответила, рыдала она уже в голос и о чем-то яростно мотала головой. Скоро её куда-то увели, а над связанным Еремеем стали совещаться.
— Господи за что же меня так? — удрученно подумал опростоволосившийся кат. — Чем же я прогневал тебя так?
И тут вдруг услышал он глухой шепот из-под земли.
— А тем, что клятву божьего человека не выполнил. Испытание это тебе было. Что ты за человек хотели мы посмотреть, потому и испытание тебе предложили. Не выдержал ты его Еремей и не будет тебе больше счастья в жизни. Никогда не будет, как ни старайся. Презренным ты человеком теперь стал. Понял? Презренным.
— Понял! — закричал, на удивление совещавшихся иностранцев, во весь голос, связанный пленник. — Всё понял! Прости меня Господи ещё раз, а уж я тогда все клятвы свои исполнить в точности берусь! Ты только прости!
Стоявшие над катом немцы притихли, нахмурили лбы и все разом посмотрели на Чернышева. А того вдруг светлая мысль посетила. Явился к нему в той светлой мысли монах Дементий и подмигнул лукавым оком.
— Слышь вы, немцы, — решил еще раз попробовать поискать счастья Еремей Матвеевич, вспомнив еще про одну просьбу умершего на его руках монаха, — а Иогана Бахмана среди вас случаем нет?
— Что? — переспросил один из совещавшихся. — Кто тебе нужен?
— Иоган Бахман мне нужен, — строго ответил ему кат. — Поговорить бы мне с ним надо по делу важному. Ну, так есть он здесь или нет?
Немцы переглянулись, и один из них куда-то поспешно убежал. Бегал он не долго и вернулся с аккуратно расчесанным стариком в светло-синей рубахе.
— Кто здесь меня спрашивал? — чересчур любезно улыбаясь, поинтересовался старик, слегка коверкая русские слова. — Какому монаху я понадобился? Что это за дело такое ко мне может быть? Никогда я вроде с русскими монахами дел не имел.
— Это ты, что ли Бахман-то? — выворачивая, затекшую от неудобного лежания шею, опять же сурово уточнил Чернышев. — Ты что ли?
— Я, — продолжая елейно улыбаться, мотнул безбородым лицом любезный старикашка. — Я он самый Бахман и буду.
— Привет тебе с криволожского погоста, от батюшки твоего немецкого, — прохрипел Еремей, поворачивая голову в другую сторону. — Помнишь, погост-то тот или позабыл уже?
Лицо Бахмана мгновенно переменилось. От улыбки на нем не осталось и следа. Старик суетливо завертел головой, наклонился к самому уху ката и прошептал зло, на очень чистом русском языке.
— Ты от кого пришел сволочь?
— Сам знаешь от кого, а не знаешь, так вспоминай скорее, — огрызнулся Еремей и бессильно упал носом в землю. — А пока вспоминаешь, скажи своим басурманам, чтоб отпустили меня. Руки у меня затекли.
Еремея Матвеевича тут же развязали и проводили к дому старика. По дороге туда нашелся и Никита. Он был весел и радостен, несмотря на припухлость обоих глаз и носа.
— За двадцать пять копеек сторговал, — сразу же сообщил он Чернышеву о своем коммерческом успехе. — Дожал я Карлыча, никак он не хотел сбрую взять, да только не устоял. Вот чудак человек! С кем тягаться вздумал!
Никиту Бахман в избу не пустил, а велел дожидаться Еремея на улице, повелев вынести шорнику кружку какого-то пива. Никита кружке возрадовался и в приподнятом чувстве остался ждать своего квартиранта, а квартирант в это время сидел за столом под суровым взглядом старика.
— Ну, и где сейчас Филька прячется? — вдоволь насмотревшись на гостя, поинтересовался старик. — Чего сам-то не пришел? Неужто испугался?
— Чего надо, того и не пришел, — решил не говорить немцу всей правды кат. — Тебе-то, какое дело?
— Ладно, ладно, — миролюбиво похлопал по плечу Еремея Бахман. — Не пришел и бог с ним. Вам чего деньги нужны?
